орый знает, что победил, который довёл игру до конца и теперь лишь принимает награду. Свет ложился на его лицо ровно, подчёркивая линию скул, делая глаза ещё ярче, а улыбку – спокойной, располагающей. Он выглядел так, как и должен был выглядеть в этот момент – собранным, властным, в полной мере осознающим значимость происходящего.
Она остановилась напротив.
Ведущий, стоявший между ними, взмахнул рукой, привлекая внимание зала. Гости замерли, вспышки камер погасли, а все взгляды устремились вперёд.
– Сегодня, в этот день, мы собрались здесь, чтобы стать свидетелями рождения новой семьи, союза двух сердец, двух судеб, двух жизней, связанных нерушимыми узами.
Катя слушала его, но слова проходили мимо. Они звучали ровно, торжественно, так, как и должны звучать на таких церемониях, но в них не было ничего живого. Всё это было сказано миллионы раз, под разными сводами, для разных людей, и смысл уже давно исчез, оставив лишь правильный порядок фраз, правильную интонацию, правильные паузы, чтобы придать вес каждому слову.
Артём не сводил с неё взгляда.
Он слушал, но не вслушивался, он ждал момента, когда придёт его очередь говорить, когда он сможет произнести то, что должно прозвучать.
Ведущий продолжал:
– Любовь – это доверие, это поддержка, это способность идти вместе, разделяя и радость, и боль. Это выбор, который человек делает сердцем. Сегодня вы подтверждаете этот выбор, клянетесь в верности и преданности друг другу.
Его голос был мягким, наполненным теплотой. Он произносил слова так, будто верил в них, будто видел перед собой настоящих влюблённых, которые ждут не дождутся, когда смогут скрепить этот союз.
Катя молчала. Она знала, что сейчас должен говорить Артём.
Он кивнул ведущему, сделал полшага ближе, взглянул на неё, заговорил.
– Я, Артём Клюев, беру тебя, Екатерина, в жёны, – его голос был ровным, уверенным, спокойным. – Клянусь оберегать тебя, поддерживать в каждом решении, быть рядом, несмотря ни на что.
Он говорил уверенно, без единого колебания, без запинок, словно репетировал эти слова тысячи раз, словно они были не просто словами, а частью его самого.
– В болезни и в здравии, в радости и печали, клянусь быть твоей опорой, твоим защитником, твоим мужем, и сегодня, перед всеми, подтверждаю этот обет.
Последние слова прозвучали твёрдо, он смотрел прямо в её глаза, не мигая, словно ждал ответа, словно искал в её лице что-то, что могло бы подтвердить, что она понимает сказанное.
Ведущий повернулся к ней в ожидании. Катя медленно вдохнула.
– Я, Екатерина Громова, – её голос звучал мягко, но внутри него было что-то неподвижное, застывшее, – беру тебя, Артём, в мужья.
Она говорила медленно, но твёрдо.
– Клянусь быть рядом, разделять и радость, и боль, идти вместе, не оглядываясь назад.
Её голос не дрогнул, не сорвался, не изменился. Она смотрела в его глаза, смотрела так, будто между ними не было никого, кроме них двоих, будто весь этот зал, эти камеры, эти люди исчезли, оставив их наедине.
– В болезни и в здравии, в радости и печали, в каждом мгновении этой жизни.
Она сделала короткую паузу, чуть склонила голову, и её последняя фраза прозвучала особенно отчётливо.
– Я подтверждаю этот обет.
Артём взял её руку. Пальцы у него были тёплыми, твёрдыми, уверенными. Он слегка сжал её ладонь, будто хотел дать понять, что контролирует этот момент, что всё идёт так, как должно. Он надел кольцо, двигаясь спокойно, размеренно, будто запечатывая сделку, заключая её в золотую оправу, превращая обещание в свершившийся факт.
Кольцо село на палец идеально, как будто было создано для неё, словно давно ожидало этот миг. Выточенное точно по размеру, подобранное с учётом того, что оно должно стать её частью.
Катя подняла руку Артёма. Кольцо, лежавшее на её ладони, казалось тяжёлым, но не физически – оно несло в себе что-то большее, чем просто металл, чем просто форма, чем просто украшение. Оно было символом, печатью, ключом, которым запирали дверь.
Она надела его на его палец. Ровно, без заминки, без дрожи в руках, без колебания в движении.
Артём улыбнулся, чуть склонил голову, а потом его пальцы снова сжали её ладонь, теплее, увереннее, и в этом движении было неприкрытое удовлетворение.
Ведущий, сделав короткую паузу, словно позволяя этому мгновению запечатлеться, поднял голову, посмотрел в зал.
– Объявляю вас мужем и женой!
Гром аплодисментов разлетелся по залу, вспышки камер осветили пространство, лица гостей озарились улыбками, кто-то поднялся, кто-то сделал несколько шагов ближе, пытаясь запечатлеть этот момент на телефоны, в объективы фотоаппаратов, в память.
Артём наклонился к ней.
Это было плавное движение, естественное, уверенное, как у человека, который знает, что он делает, который не спрашивает, не ждёт, не сомневается. Его губы касались её губ, его дыхание смешивалось с её дыханием, его ладонь легко легла на её спину, притягивая чуть ближе, соединяя их в этом мгновении, делая их центром вселенной, вокруг которого вращались вспышки камер, аплодисменты, шёпот восторженных зрителей.
И тогда он попытался войти глубже.
Катя почувствовала, как его язык скользнул вперёд, настойчиво, уверенно, как будто он брал своё, как будто это было естественно, как будто он мог не сомневаться, что она примет это так же, как приняла его кольцо, его слова, его правила.
Она не двинулась ни на сантиметр. Но её зубы сомкнулись. Не сильно, не так, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы он почувствовал это.
Артём вздрогнул. На кратчайший миг его тело напряглось, его пальцы чуть крепче сжали её спину, а затем он отстранился, быстро, резко, так, как будто её губы внезапно стали колючими, как будто он почувствовал что-то неестественное, что-то, чего не ожидал.
Катя смотрела на него безмятежно: её губы оставались сомкнутыми, а дыхание было ровным.
Артём замер, оценивая её взглядом, в котором не было ни удивления, ни смущения, ни какого-либо намёка на эмоции, которые могли бы объяснить её действия. В его глазах скользнула тень недоумения, короткая, почти неуловимая, словно он не сразу понял, что произошло, словно его сознание отказалось принять факт, что в этом идеальном сценарии что-то пошло не так.
Катя знала, что он не ожидал этого, знала, что он привык управлять ситуацией, что он не терпел неожиданностей, что он всегда получал то, что хотел, так, как хотел, в тот момент, когда это должно было случиться. Он был уверен в себе, в своих движениях, в своей власти, в том, что этот день принадлежит ему так же, как всё, что его окружает, как этот зал, эти люди, этот союз, превращённый в заранее прописанную церемонию.
Но она просто стояла, просто смотрела на него, просто ждала, не двигаясь, не пытаясь исправить то, что произошло, не давая ни объяснений, ни извинений, ни даже намёка на эмоции, которые могли бы развеять его секундное замешательство.
Зал гудел, голоса гостей смешивались со смехом, вспышки продолжали сверкать, создавая вокруг атмосферу ликования, но никто не замечал этого короткого момента, в котором что-то едва ощутимо сместилось, в котором Артём вдруг оказался на мгновение потерянным, на мгновение осознал, что реальность чуть-чуть изменилась, что что-то ускользнуло от его контроля.
И только он чувствовал это, только он понимал, что случилось что-то неправильное, что-то, чего он не предвидел.
Только она знала, что он это понял.
Аплодисменты стихали медленно, не сразу, словно гости не могли с первого раза осознать, что момент завершён, что нельзя растянуть его дольше, чем позволено сценарием, что сейчас должно произойти что-то ещё, что-то новое, не предусмотренное заранее.
Шёпот прокатился по рядам. Отдельные голоса пытались ещё что-то сказать, какие-то замечания, какие-то восторженные фразы, но ведущий, подняв руку в лёгком жесте призыва к вниманию, вернул тишину, плавно, без резкости, как дирижёр, который знает, когда оркестр должен замолчать.
Катя сделала шаг вперёд. Тонкое движение, почти незаметное, но в этом шаге было что-то, что заставило нескольких людей невольно податься ближе, задержать дыхание, уловить перемену, ещё не осознавая её, ещё не понимая, что именно изменилось в атмосфере зала.
Тишина стала абсолютной. Её губы тронула улыбка.
Спокойная, мягкая, чуть загадочная, та улыбка, которая могла бы быть выражением благодарности, могла бы стать отражением счастья, могла бы говорить о том, что этот день значил для неё всё, что он был настоящим, что именно так она и мечтала, что именно так она и хотела, но в ней было что-то ещё, что-то, что заставляло взгляды приковываться, что-то, что вызывало неуверенность в том, что они видят перед собой то, что должны видеть.
Катя посмотрела в глаза Артёму. Медленно, внимательно, будто искала там что-то важное, будто хотела убедиться, что он тоже уловил это мгновение, что он понял, что между ними было что-то невысказанное, что-то, что зависло в воздухе, застыв между улыбками, между их именами, между теми словами, которые они только что произнесли друг другу.
– Я хочу сказать несколько слов, – её голос был ровным, мягким, но в его спокойствии чувствовалась странная глубина, – поблагодарить вас всех за этот день. За этот шанс.
Она сделала паузу. Не слишком долгую, не слишком короткую, ту самую паузу, что заставляет людей ждать продолжения, затаив дыхание, паузу, которая не оставляет возможности отвлечься, заставляя вслушиваться в каждое последующее слово, в каждый последующий жест.
Её рука медленно, без спешки, почти лениво, опустилась к подолу платья.
Движение было естественным, но в нём было нечто большее, чем простое прикосновение к ткани. Оно было частью невидимого ритуала, частью этого момента, который вдруг стал бесконечно длинным, растянулся на несколько секунд, в которых мир, казалось, перестал существовать.
Пальцы скользнули по гладкому атласу, по белоснежной поверхности, невесомо, легко, едва ощутимо. Подол медленно пополз вверх.