Ну а каким еще образом справиться с безответным чувством, разъедающим душу и сердце? Амелия не знает других способов.
Уезжать этим же вечером они не стали, решили зайти к маме еще раз, утром. А потом собирались заскочить домой, за вещами для Амелии. Она не очень-то раздумывала, когда собирала чемодан перед отъездом в школу, покидала первое, что попалось под руку. Уверена была, что не задержится там надолго и одежда потеплее ей просто не понадобится. Теперь не то чтобы планы поменялись. Но мало ли…
Они сняли в отеле номер из двух комнат, поужинали в ресторане. Амелия и не помнила, когда последний раз сидела за столом вместе с отцом. А ничего так получилось. Семейная идиллия почти. Хоть и промолчали бо́льшую часть времени, но зато и ни разу не разругались.
Ночью не засыпалось долго, Амелия ворочалась в кровати. Может быть, главного сигнала к отбою не хватало – скрежета ключа в запираемом замке. Или скуления чучела за стеной – это Саммер типа напевает, думая, что никто не слышит. Соседке с другой стороны, скорее всего, и в самом деле не слышно, там санузлы между комнатами. А вот Амелия чуть ли не каждый вечер «наслаждается» концертом. Чучело проникновенно завывает, исполняя слезливые любовные баллады и, наверное, представляет рядом Сэлла. Амелия тоже представляет и сдавленно ржет в подушку. Вот Уэст попал!
А круто они рассекали в тачке по саду. Амелия смеялась до колик, до икоты. Если бы те уроды все не испортили…
Вот интересно, что было бы, если бы действительно не испортили? Ничего, пожалуй. Поработали бы, подурачились, похохотали, а потом бы разошлись и встретились бы только на ближайшем общем модуле.
Странно. Почему Амелия вдруг вспомнила о школе? Вроде получила возможность – вырвалась. Пусть всего на день, пусть по неприятной причине. Можно забыть и не думать. Но мысли возвращают туда.
Даже миссис Пафф всплыла вдруг в памяти. Сейчас бы пособачиться с ней, и стало бы легче.
Утром вернулись в пансионат, и ощущение у Амелии было такое, словно она вернулась во вчерашний день. Ничего не изменилось, совсем ничего. Все те же тишина и неподвижность, застывшая точка во времени и пространстве. И опять казалось, что только приборы здесь хоть как-то пытаются создать видимость жизни. Больше нечему. И некому.
«Состояние стабильное, улучшение возможно. Будем надеяться».
Универсальное средство от всех напастей – надежда. Иногда срабатывает, иногда нет. Кому как повезет.
Лекарства здесь не помогут, результат зависит от устремлений самого человека. В пансионате и так делают все возможное, поддерживают, насильно заливают в маму жизнь через капельницу. А сама она…
Неужели не хочет? Жить. Разве так бывает?
А почему нет?
Если ты никому не нужен, если ты для всех обуза, от которой стараются избавиться любым законным способом. Если никакой особой разницы, есть ты на свете или нет. Действительно, зачем тогда жить?
Или, например, когда знаешь, что впереди у тебя то же самое. Палата, посторонний человек в качестве сиделки, полусуществование-полунебытие. Одиночество среди белых стен и визиты родственников раз в год. Но тебе от них ни тепло ни холодно, ты все равно никого не узнаешь.
Машина ровно летела по шоссе, окружающий пейзаж быстро менялся и не отпечатывался в памяти. Амелия вскинула голову, глянула в зеркало над лобовым стеклом.
– И со мной так будет?
Отец смотрел прямо вперед, на дорогу.
– О чем ты?
– Как с мамой.
– Не понимаю.
– Все ты понимаешь, – разозлилась Амелия. – Я слышала, тебе говорили. Это болезнь. Она передается по наследству. Значит, я…
Отец перебил, произнес твердо:
– Амелия, прекрати! С тобой все в порядке.
Она бы с радостью прекратила, но не получалось. Потому что…
– Это сейчас в порядке. А потом?
Отец поймал ее взгляд в зеркале.
– Потом тоже будет в порядке. Ну-у… – протянул он и добавил: – Если сама не найдешь приключений на свою… голову.
И вроде бы опять прозвучало с назидательностью и снисходительной иронией, но уже не вызвало обычных раздражения и протеста. То ли сказано гораздо мягче, то ли Амелию уже не так задевало. Или просто эта фраза не имела особого значения. Первая гораздо важнее: «Будет в порядке».
– Ты врешь!
– Я не вру. – Отец решительно мотнул головой. – В жизни вообще может случиться все что угодно. Но нельзя же постоянно бояться и ждать только худшего. А с тобой, я более чем уверен, если по собственной воле ни во что не вляпаешься, все будет хорошо.
– Ты это нарочно говоришь.
Амелия насупилась. Получилось чересчур по-детски. Ну и ладно.
А отец улыбнулся, подтвердил:
– Нарочно. Потому что только такого для тебя и хочу. Значит, именно так и будет. А не по-другому. Договорились?
Если бы все в жизни так и происходило! Только по согласованию с действующими лицами и с их непременного одобрения. Сказка, на которую купится только неразумный малыш. Хотя… было бы неплохо.
Амелия фыркнула, отвечать ничего не стала, отвернулась к окну. И опять, когда приехали, остановились перед главным крыльцом административного корпуса, какое-то время сидели в машине. Хотя Амелия держалась за ручку на дверце, но нажимать на нее не торопилась. Ждала, хоть и толком не понимала, чего именно.
– Как-нибудь съездим еще? – развернувшись в кресле, проговорил отец.
Амелия кивнула:
– Угу.
– Ты звони, если что-то понадобится.
Она опять кивнула.
– И… – Отец поколебался. – Хочешь уйти из этой школы?
Амелия, наверное, с минуту ошарашенно на него смотрела. Размышляла: то ли не расслышала толком, то ли поняла неправильно. И вообще, это точно ее папочка? Вот сейчас, прямо перед ней. Это он?
Он. Никаких сомнений.
– Да ладно, – хмыкнула Амелия, махнув рукой. – Я уже привыкла. Здесь в принципе вполне так. Терпимо. Даже люди нормальные есть.
Глава 42Сэлл
Сэлл не противился понести наказание. Любое не любое, но к тем «изощренным» мерам, которыми с буйством фантазии раскидывалась направо и налево миссис Пафф, парень вполне себе был готов. Да и наказания ли это? Что в следующий раз? Чистоплюйка заставит мыть пол на этаже в коридоре? Или отправит разносить подносы по столовой? Испугала бейсболиста битой!
Сэллу и дома приходилось варить для себя обед, пока мать пропадала на ранчо у одного из тех, предыдущих своих женишков или в коммунах хиппи. И со шваброй парень дружил – неудобно было перед друзьями, когда они собирались наведаться к нему в гости. Если бы не его регулярные уборки, их съемный дом в скором времени превратился бы в свалку. Горы посуды покрылись бы плесенью вместе с самой раковиной. Плетеный ковер-циновка насквозь пропитался бы кошачьей мочой. Куцые шторки на окнах, заплеванные ошметками еды, заляпанные брызгами напитков и просмоленные никотином дочерна, намертво приклеились бы к стенам. А диван с вытертой до дыр обивкой когда-нибудь прикончил бы своих нерадивых хозяев, выпустив в зад каждого по заржавелой пружине. Им бы хватило сполна!
Но дом выглядел более или менее прилично. Посуда хоть и не мгновенно, но мылась – обычно к вечеру, когда хотелось жрать, а было не из чего. Ковер и шторы Сэлл стирал раз в год – перед Рождеством. А диван… На новый диван он заработал. Сам! В свои тогда еще шестнадцать. И если у кого-то конюшня ассоциируется с мерзостью, вонью и полнейшим дерьмом, то пусть сначала хлебнет того же дерьма от жизни, а уж потом Сэлл сможет с ним поговорить на равных, по душам.
После драки на модуле Мелларка парня заперли ненадолго. Нет, вообще-то на сутки, оставив без еды и воды. Но…
Ночью объявилась Амелия с какой-то стремной железякой в руках. Уж как она ею раскурочила замочную скважину, Сэлл даже спрашивать не стал – любопытство с ключевым словом «как» было переплюнуто удивлением с более важным «кто». Он даже рассмеялся в голос при виде девушки с повадками вора, которая со знанием дела открыла дверь и тихонько прокралась к его кровати, хорошо ориентируясь в полумраке, – наверное, жилые комнаты были все как под копирку, одинаковыми.
– Ну че ты ржешь? – хохотнула Амелия и присела на краешек кровати. – Рассказывай! – улыбнулась она, щурясь от света фонаря, который вспыхнул внезапно за окном и осветил ее лицо.
Сэлл закинул подушку за спину, устроился удобно, полусидя, и уставился на гостью, которой, кажется, был искренне рад.
Да какое веселье? Какая улыбка? Девушку явно что-то беспокоило.
– Что рассказывать? – повел плечом парень. – Разве что-то случилось? – И еще пристальнее посмотрел на Амелию.
Неизвестно как – может быть, на интуитивном уровне – Сэлл почувствовал или даже сумел разглядеть серые нити, которые опутали ее лицо, шею, руки, завязались в тугие узлы, оставили глубокие следы на коже, превратились в удавку. Еще чуть-чуть, и девушка закричит, задергается, расплачется. Но такие, как Амелия, – не плачут. И все же кто сказал, что они не имеют права слова для того, чтобы просто выговориться?
– Вижу, случилось, – кивнул Сэлл. Сначала отвернулся к стене, хмыкнул в сторону, а потом подался немного вперед и взял девушку за руку: – Вываливай!
Сжал Амелии ладонь так, что самому стало горячо. И отчего-то парню вспомнилась его собственная мама. Нет, не та женщина с хрипловатым голосом, в неприличных шортах, открывающих целлюлитные ляжки, и в короткой облегающей маечке без бюстгальтера, которая смолит сигару за сигарой и ржет погромче лошади, отзываясь на любые дебильные шуточки вштыря. Совсем другая, из прошлой жизни – принцесса-бесприданница, леди-без-состояния, аристократка из трущоб, мама. Мама, которая шептала часто: «Я с тобой, сынок», «Ты – мое настоящее», «Все у нас будет замечательно»; качала сына на руках, пела колыбельные, давала горькие пилюли, если тот болел, теплыми губами целовала лоб, каждый день интересовалась: «Как настроение?» – и не увлекалась спиртными напитками, как теперь…
Это страшно. Страшно даже сейчас, когда тебе семнадцать. Еще немного, и ты сам будешь вправе вершить свою судьбу. Но все равно… У Сэлла есть мама – дурная, гулящая,