поплотней к материнскому боку…
Малютки еще,
и сами таких же малюток
готовы пригреть! —
Подобранных птенчиков нянчат
деревенские ребятишки…
С прогулки в горах
меня проводила до дома
и в щелку ворот
за мною шмыгнула следом
луна, совсем расшалившись!..
На тропинке в полях
я застигнут ливнем осенним.
Тотчас зонтик раскрыл —
и сверкнули крупные капли
в замутненном лунном сиянье…
До чего же смешно
снова слышать собственный голос!
И кричат, и кричат,
и опять кричат ребятишки,
а в ответ раздается эхо…
Невозможно смотреть,
как бабочка машет впустую
перебитым крылом! —
Побывав в руках у мальчишек,
снова хочет взлететь, бедняга!
Прозрачной воды
зачерпнув из горной протоки,
в ладонях своих
вижу скверне мирской и тлену
недоступное отраженье…
Пожил здесь – и опять
одиночество гложет ночами.
Неужели же нет
в этом мире гор, чтоб навеки
захотелось там поселиться?..
До вчерашнего дня
под скорлупкой яичной сидела
вся цыплячья орда —
а сегодня пищат, толкутся,
корм клюют у меня с ладони!..
Месяц больно хорош!
Спросил, не найдется ли выпить, —
а служанки в корчме
все хихикают без причины
и ни слова не отвечают…
Дряхлой плоти моей,
я знаю, теперь уж недолго
землю обременять —
в дальний путь без конца и начала
скоро, скоро тронется странник…
«Пора уж вставать», —
размышляю утром в постели,
да невмоготу!
Отодвину прочь изголовье —
и опять на ладонь прилягу…
Одинокий олень
уходит все дальше и дальше.
Вот мелькнул меж стволов —
и, насколько хватает взора,
никого на горной тропинке…
Не пойму я, зачем
любоваться луною с друзьями?
Ведь луна-то одна
путешествует по небосводу —
вот один и любуйся ею!
Не успел залатать —
и снова, глядишь, прохудился
мой истлевший наряд…
За такими-то вот делами
пролетели весна и осень.
Право, нет у меня
ничего своего в этом мире,
кроме этих вот гор
и морей, что собственноручно
на картинах изображаю…
В тусклом свете луны
дверцу хижины приотворяю —
посмотрю-ка еще,
как под сенью осенней ночи
мелкий дождь без устали сеет…
Когда за вином
со старым знакомцем сойдешься
и пьешь без конца —
неизвестно, в чем больше хмеля:
то ли в чарках, то ли в беседе…
Опавших цветов
давно уже нет и в помине,
но чудится мне —
до сих пор пропитана спальня
ароматом цветущей сливы…
Соловьиная трель
прозвучала под сводами леса, —
все дела позабыв
и дороги не разбирая,
наугад бреду по тропинке…
Канси XVII – начала XIX века
Исикава Дзёдзан
Ради жизни безгрешной я прах городов отринул.
Сколько лет, как хвала и хула меня не тревожат.
Тридцать весен ночами сидел я без сна с лампадой,
Вняв соблазну раздумий – не алых одежд придворных.
Гэнсэй
О новом доме моем пока не знает никто.
Один я забрел сюда, блуждая весной в горах.
Посуду хотел помыть – вода в ключе горяча.
Стал сутры читать, гляжу – а вечер еще далек.
Лишь дымка да облака приходят в гости ко мне.
Колышутся у дверей побеги душистых трав.
С сосною рядом бамбук нашел приют среди скал.
По склонам, в тени лесов медлительно тает снег.
Араи Хакусэки
В полдень морозный по склону холма спускаюсь.
Болью в душе звучат надгробные строки.
Вижу, учитель, теперь над вашей могилой
Лишь облака белоснежной чредой проходят.
Гион Нанкай
В простой одежде, в соломенной шляпе,
с удочкою в руке —
Рыбак не носит шапки придворной,
не нужно ему карет.
Всю жизнь он проводит в утлой лодчонке,
плывет по волнам
сквозь мглу.
Его не страшат ни холодный ветер,
ни зимний снежный буран.
В товарищах числит снежную цаплю
да чаек береговых.
Меж водорослей белесых и бурых
к стремнине плывет ладья.
Немало опасностей поджидает
на глади озер и рек,
Но в странствии по излукам мира
заведомо больше их.
В просторах ночных под ветром
прибрежный тростник вздыхает.
В сиянье луны осенней
кружит над землею фея.
Певучие струны лютни
манят гусей перелетных.
Мерцает призрачно иней
в холодном морском тумане.
Минагава Киэн
В Эдо окончился ливень. У переправы южной
Мы конец привязали и поднялись в корчму.
Там, захмелев, позабыл я в Осака путь обратный,
И ты указал со смехом на Млечный Путь в небесах…
Чарка в руке, любуюсь
простором небес с веранды.
Прохладу дождя впитали
камышовые шторы.
Вот уж просветы в тучах
сумерки заполняют,
На десять ри над рекою
сиянье зари вечерней.
Рикунё
Утром проснулся – а иней
уже сошел с изголовья.
Яркое солнце сквозь сёдзи
светит, слегка пригревает.
Лежа в постели, смотрю я,
как озябшие мухи
Ползают за окошком,
падают, вновь взлетают.
Вьюнок, что рос у колодца,
я пересадил подальше,
Но лозы ползли упрямо
опять на старое место.
И вот гляжу – захлестнули
колодезную веревку.
Что делать! Теперь к соседям
хожу с утра за водою[80].
Кан Садзан
Вот уже двадцать с лишним дней
наше селенье обходит дождь.
На перекатах начала
пересыхать и мелеть река.
В полдень стрекочет что есть сил
в храмовой роще рой цикад.
Форель в тени домов продает
мальчик, пришедший с окрестных гор.
Над домом моим в селенье лесном
из звезд холодных блестящий нимб.
Случайное облачко зацепив,
к нему вершиной примерз кипарис.
В соседнем дворе суета и шум,
да вот непонятно – из-за чего?
Ах, это охотники принесли
оленя, подстреленного в горах!
В южном зале светильник
нарочно не зажигаю.
Льется в сумраке ночи
цикад безумолчный стрекот.
Вместе с гостем любуюсь:
вдали над горной грядою,
Кроны сосен объемля,
луна огромная всходит…
Ленивый мальчик-слуга
еще не подмел у ворот.
Снег грушевых лепестков