оей старости и о том, что он не в состоянии исполнять все те обязанности, которые ему поручены. Он может продолжать нести свои обязанности Председателя Совета Министров, может исполнять свои обязанности, ведя, как и прежде, заседания Политбюро, но он больше не в состоянии в качестве Генерального секретаря вести еще и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой последней своей должности он просит его освободить, уважить его просьбу. Примерно в таких словах, передаю почти текстуально, это было высказано. Но дело не в самих словах. Сталин, говоря эти слова, смотрел на зал, а сзади него сидело Политбюро и стоял за столом Маленков, который, пока Сталин говорил, вел заседание. И на лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтоб испуга, нет, не испуга, — а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других или яснее, во всяком случае, многих других осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже и из-за спины Сталина слова: «Нет, просим остаться!», или что-то в этом духе, зал загудел словами: «Нет! Нельзя! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!» Не берусь приводить всех слов, выкриков, которые в этот момент были, но, в общем, зал что-то понял и, может быть, в большинстве понял раньше, чем я. Мне в первую секунду показалось, что это все естественно: Сталин будет председательствовать в Политбюро, будет Председателем Совета Министров, а Генеральным секретарем ЦК будет кто-то другой, как это было при Ленине. Но то, чего я не сразу понял, сразу или почти сразу поняли многие, а Маленков, на котором как на председательствующем в этот момент лежала наибольшая часть ответственности, а в случае чего и вины, понял сразу, что Сталин вовсе не собирался отказываться от поста Генерального секретаря, что это проба, прощупывание отношения пленума к поставленному им вопросу — как, готовы они, сидящие сзади него в президиуме и сидящие впереди него в зале, отпустить его, Сталина, с поста Генерального секретаря, потому что он стар, устал и не может нести еще эту, третью свою обязанность.
Когда зал загудел и закричал, что Сталин должен остаться на посту Генерального секретаря и вести Секретариат ЦК, лицо Маленкова, я хорошо помню это, было лицом человека, которого только что миновала прямая, реальная смертельная опасность, потому что именно он, делавший отчетный доклад на съезде партии и ведший практически большинство заседаний Секретариата ЦК, председательствующий сейчас на этом заседании пленума, именно он в случае другого решения вопроса был естественной кандидатурой на третий пост товарища Сталина, который тот якобы хотел оставить из-за старости и усталости. И почувствуй Сталин, что там сзади, за его спиной, или впереди, перед его глазами, есть сторонники того, чтобы удовлетворить его просьбу, думаю, первый, кто ответил бы за это головой, был бы Маленков; во что бы это обошлось вообще, трудно себе представить».
Нельзя было догадаться, что верный пес Хрущева, а потом Брежнева, К. Симонов откровенно врал?
Он повторил то, что мел языком, как помелом, «маленький Маркс» о старческой немощи Сталина, но даже Хрущ не вспоминал о мнимой попытке Сталина уйти из секретарей ЦК. Это потерявший всякий стыд Симонов сам придумал сюжет в стиле отречения от престола Ивана Грозного, вроде того, что Иосиф Виссарионович ждал реакции на свое заявление, что бы потом покоцать тех, кто проголосует «за». Но, так как многократный лауреат Сталинских премий был просто поэтом и писакой, то он в своих воспоминаниях больше был поэтом и беллетристом, чем реальным свидетелем. Он даже должность Генерального секретаря Сталину придумал. Мы же почти все считали Иосифа Виссарионовича Генеральным секретарем, по привычке.
Вот у них было две главные идеи, у сволочей, который испражнялись на могилу Вождя: 1) Сталин был старым и больным, поэтому и умер; 2) если бы не умер, то он бы снова всех невинных младенцев съел бы.
Сколько Иосифу Виссарионовичу было лет в 1953 году? 74-й год. Старый? По сравнению с кем? Б.Н. Ельцину в 2000-м было 69 лет всего, но попейте так её, родимую, еще не таким чучелом выглядеть будете. Ленька Брежнев ласты склеил тоже рано, в 76 лет, что он кушал: «родимую» или «колеса», — темное место в его биографии. Но Сталин ни алкашом не был, ни наркоманом. Черчилль и то — бухал каждый день коньяк, но не стаканами, как наши, и прожил 89 лет. Рональд Рейган до 78 лет Президентом был.
Да, наше Политбюро в 8о-е годы начало вымирать едва только перевалило за возраст в 70 лет, но вы внимательно посмотрите на их испитые морды — там и почки от виски отстегивались.
Все разговоры о старости Сталина — сплетни. Ему не в футбол за сборную Грузии играть нужно было, он был политиком. Для нормального политика 74 года — нормальный возраст…
Объектом же выдуманного им предстоящего сталинского террора Н.С. Хрущев, а потом вслед за ним и К. Симонов, представили самых близких соратников Иосифа Виссарионовича. Хрущев даже до такого дошел: «Ворошилова Сталин начал подозревать значительно раньше, чем Молотова и Микояна… Сталин, в конце концов, понял, что то была ошибка, когда он считал Ворошилова английским агентом или черт знает кем. Все тут зависело от воображения Сталина, кто именно является агентом и какой империалистической страны».
Сам-то Никита, объявив Берия английским шпионом, в зеркало на себя не смотрел? Боялся там отражение своей похабной рожи увидеть?
А уж Молотова и Микояна точно до ГУЛАГа не довели бы, шлёпнули бы прямо в приемной Вождя: «При каждой очередной встрече Сталин нападал на Молотова, на Микояна, “кусал” их. Эти два человека находились в опале, и самая жизнь их уже подвергалась опасности… А на пленуме Сталин, выступая, разделал “под орех” Молотова и Микояна, поставив под сомнение их порядочность. В его речи прямо сквозило политическое недоверие к ним, подозрение в какой-то их политической нечестности».
Эти фантазии кукурузника так и вошли в «исторический оборот», только именно кукурузник материалы того Пленума спрятал так, что их до сих пор никто найти не может, остались только «воспоминания».
На самом деле, ничего подобного даже близко не было, никакой грызни между Сталиным и его соратниками. У меня даже есть подозрение, что и жена Молотова, Полина Жемчужина, никогда осуждена не была, слишком смешно выглядят все документы, связанные с ее осуждением и реабилитацией. В фонде Яковлева всплыла такая ерунда «А.П. Берия — в президиум ЦК КПСС о результатах изучения обстоятельств ареста и осуждения П.С. Жемчужиной, 12.-5.1953», там читаем: «Министерством внутренних дел СССР принято решение т. Жемчужину и арестованных Штейнберга И.И., Голованевского С.М., Мельник-Соколинскую С.И., Иванова В.Н., Карповского МЛ., Вельбовскую А.Т. и Левандо Е.М. из-под стражи освободить с прекращением дела и полной реабилитацией. Также реабилитированы по этому делу умершие в тюрьме Лешнявская Р.С. и Карповский А.С.»
Ничего странного не видите? Конечно, баран, который сочинял эту липу, считал Лаврентия Павловича настолько всесильным, что он мог решать и за прокурора, и за судей.
П.С. Жемчужину, если верить басням о ее судьбе, осудило Особое Совещание при МГБ СССР к ссылке, по положению об этом Особом Совещании только оно и могло отменить свой приговор. Но не министр. Берия незаконно из ссылки выпустил жену Молотова? И это еще не самый смешной документ, записку Абакумова о Жемчужиной я даже брезгую цитировать.
Сочинитель бесед с В.М. Молотовым Ф. Чуев приписал Вячеславу Михайловичу слова о том, что Сталин К.Е. Ворошилова после войны держал за дурачка, на заседания Политбюро не приглашал и морщился, когда Климент Ефремович туда вваливался без спроса. Врать таким писакам можно было безнаказанно, потому что во время написания их книжек не были доступны материалы сталинских съездов.
А вот XIX съезд КПСС показывает, что к нему команда Иосифа Виссарионовича подошла дружной и сплоченной. Почетнейшее право открыть съезд было предоставлено В.М. Молотову. Да-да, именно ему, жена которого на ссылке чалилась за то, что еврейской шпионкой была, а он сам предлагал Крым евреям под республику отдать.
Еще более почетным было съезд закрыть. И это сделал Климент Ефремович Ворошилов.
С отчетным докладом выступил Г.М. Маленков, самый молодой из сталинцев, выдающийся государственный деятель, про которого Чуеву Молотов, якобы, рассказал, что способен он только резолюции писать.
Просто так открывать и завершать съезд, да с отчетным докладом выступать никто никому не доверяет. Это доверие — обозначение положения в партийной иерархии.
Но репрессии после этого съезда должны были начаться. Серьезные репрессии. На всю страну стоял бы писк перемалываемых в мясорубке этих репрессий партийных крыс. Только соратников Иосифа Виссарионовича в этом фарше не было бы.
Сюрпризы для делегатов начались с отчетного доклада, который зачитал Г.М. Маленков, придется много цитировать, но оно того стоит. Касаясь вопросов партийного строительства, Георгий Максимилианович напомнил нечто, от чего в зале пахнуло смертельным ветром «ленинградского дела»: «…обстановка военного времени обусловила некоторые особенности в методах партийного руководства, а также породила крупные недостатки в работе партийных органов и партийных организаций. Это нашло свое выражение прежде всего в том, что партийные органы ослабили внимание к партийно-организационной и идеологической работе, в силу чего во многих партийных организациях эта работа оказалась запущенной. Создавалась известная опасность отрыва партийных органов от масс и превращения их из органов политического руководства, из боевых и самодеятельных организаций в своеобразные административно-распорядительные учреждения, не способные противостоять всяким местническим, узковедомственным и иным антигосударственным устремлениям, не замечающие прямых извращений политики партии в хозяйственном строительстве, нарушений интересов государства… Проведенные партией мероприятия по развертыванию внутрипартийной демократии и самокритики помогли партийным организациям в значительной мере преодолеть недостатки в состоянии партийно-политической работы, сыграли серьезную роль в деле ее подъема».