Одновременно с этим окольничий Иван Басманов, сын знаменитого опричника Федора Басманова, который возглавлял западные кварталы Москвы, получил указание царя выйти из города и разгромить отряды Хлопко, которые разбойничали на тверской и смоленской дорогах64. У Басманова было около сотни отборных стрельцов, а против них был отряд численностью около 500 человек. В тяжелом бою разбойники были разбиты, в плен взят сам Хлопко, который был потом повешен на Красной площади, но в этом бою погиб Басманов. Царь устроил ему пышные похороны.
Документы сохранили крайне скупые сведения об этих мятежах, буквально единичные случаи, отраженные в чудом уцелевших бумагах. Но судя по тому, что на борьбу с разбойниками были брошены все силы, вплоть до членов Боярской Думы, самых знатных и родовитых бояр, это был мятеж, охватывавший все Московское царство, от пограничных окраин до стен Москвы, принимавший, очевидно, характер масштабной партизанской войны. Царь всерьез воспринимал мятеж как угрозу своей власти.
Собственно, с разгромом отряда Хлопко мятеж явно не кончился, и плавно перешел в Смутное время, ознаменовавшись появлением весно й 1604 года в пределах Московского царства отряда нареченного Дмитрия, составленного из казаков и поляков, набранных при поддержке сандомирского воеводы Ежи Мнишека. Самозванец вышел в поход, имея поддержку польского короля Сигизмунда, признавшего его права на московский престол, ему присягнули многие города и к нему стекались многочисленные отряды самого разного сорта.
В исторических работах основной акцент делается на том, что нареченный Дмитрий получил польскую поддержку. С одной стороны, это правда, и поляки сильно ему помогли. Но все же, в свете нашей темы разыскания о голоде в Московском царстве, с таким акцентом нельзя согласиться. Самозванец не имел бы шансов даже на небольшой успех, не то, чтобы занять Москву и вступить на престол, если бы в Московском царстве уже не произошел раскол. Думается, что разбойники к осени 1603 года стали настолько многочисленными, сильными и организованными, местами их поддерживали даже некоторые помещики, что они создали параллельную власть, собравшую немалую поддержку народа. И первое, чем они завоевали эту поддержку, был хлеб. Взятый из разбитых и разграбленных монастырских и помещичьих амбаров, он, скорее всего, широко раздавался крестьянам, в таких масштабах, что крестьяне смогли посеять озимые хлеба. Это и привело к прекращению голода.
Дальше разбойники, а по сути дела, повстанцы стали искать себе нового царя, который бы не морил их голодом, не мучил «правежами» и расправами, и тут очень кстати пришелся Григорий Отрепьев, объявивший, что он чудом спасшийся царевич Дмитрий, сын Ивана Грозного. То, что это был самозванец, сторонники нареченного Дмитрия, скорее всего, либо знали, либо об этом догадывались, но это, вероятно, никого не смущало. Пусть хоть самозванный царь, пусть кто угодно, лишь бы не Годунов с его боярами.
Правда, потом, опытным путем было добавлено два условия: во-первых, кто угодно должен быть православным, дабы не смущать народ брадобритием, и, во-вторых, кто угодно должен иметь хоть минимальные права на престол, дабы укоротить излишне резвых бояр.
Гордыня как причина крушения царства
В общем и целом, разыскание о голоде в Московском царстве показывает, что резкие климатические изменения, «год без лета», вызванный мощным извержением вулкана, оказались лишь последней каплей, ввергшей Московское царство в сильнейший экономический и политический кризис. Это общество и так стояло на грани краха, для катастрофы нужны были лишь подходящие обстоятельства, которые и предоставило резкое похолодание.
По приведенным выше фактам и свидетельствам можно судить, насколько глубоким был социальный раскол в обществе времен Бориса Годунова. Знатные и имущие верхи государства ни во что не ставили обычных людей, и попросту морили их голодом «как при Каине». То, что люди тысячами мрут от голода, пожирают человечину, сено и навоз, нимало не тревожило их христианнейшие души; они попросту отбросили все христианские ценности и заповеди ради того, чтобы нажить на смертном голоде лишнюю копейку.
Конечно, было бы весьма интересно провести исследование, какие именно социальные причины привели к такому положению дел. Но пока что можно сказать, что одним из приводов этого феноменального социального кризиса в Московском царстве, превратившего довольно заурядный недород, сравнительно легко переживаемый в другие времена, в бедствие колоссальных, исторических масштабов, была гордыня знатных верхов. Тогда существовало такое явление, как местничество. Оно означало, что все государственные должности занимались по породе, то есть по знатности, и даже царь не мог выдвинуть на важный государственный пост способного, но не родовитого дворянина. Любое отступление от родовитости считалось тяжелым оскорблением, даже если это исходило от царя.
Высшая знать в Московском царстве была составлена Рюриковичами, потомками владимирского князя Всеволода Большое Гнездо, и потому была в родстве с царями, в частности, с Иваном Грозным65. Между родственниками установились такие отношения: царь имел право казнить и миловать, пытать их огнем и выдирать бороду, но не имел права унизить их знатность.
Нам сейчас во многом непонятны нравы того времени и то, какое значение имело для знати это самое местничество. В русском языке сохранилось наречие «вместо», означающее замещение. В этом полустертом, как на старой монете, значении явно видно «в место», то есть сын родовитого боярина занимал место своего отца, и никак иначе. Это правило распространялось не только на должности, но и на места в Боярской Думе, и даже на места за царским столом, ежели царь собирал своих бояр на пир.
Случалось, что под давлением обстоятельств, царь был вынужден отступать от принципа местничества. Скажем, практиковались во время войны и походов формальные назначения воеводой знатного боярина, тогда как войсками командовал худородный, но способный к военному делу дворянин. Но и это не всегда помогало, иногда царь давал боярам поручения, в которых те могли усмотреть унижение своей породы. Только вот обойденные родовитые бояре были готовы на казнь и на ссылку, лишь бы добиться своего места. Например, уже при Михаиле Романове, на свадьбе царя в 1624 году, боярин Иван Голицын требовал себе места, хотя царь приказал «быть без мест». Это дорого обошлось боярину. Царь изволил гневаться, отобрал у него наследные вотчины и поместья, а его самого законопатил в ссылку, где строптивый боярин и умер66. Новый царь старой аристократии сторонился, и всеми силами пытался побороть местничество, хотя бы потому, что предки Михаила Романова были слугами владимирских князей, а сам царь получил власть решением Земского собора. Кроме вопроса родовитости, Михаил Романов за годы смуты мог не раз убедиться, что родовитые бояре – это первые в Московском царстве мастера на заговоры и перевороты, имеют длинные и загребущие руки. Усилиями отца нового царя патриарха Филарета старое владимирско-суздальское боярство было постепенно отдалено от двора; опорой власти становились служилые дворяне и приказные дьяки.
Если уж знатные бояре настолько были охвачены гордыней своей породы, что были готовы подвергнуться суровой царской немилости за требование места, то нет ничего удивительного, что в их глазах простой люд вообще ничего не стоил. Они безраздельно распоряжались ими самими, их трудом и имуществом. Социальная пропасть между боярами и народом была неизмеримой, и, судя по всему, при последних Рюриковичах только нарастала, вместе с острейшими социальными противоречиями.
Косвенно это видно по развалу системы сельского хозяйства перед наступлением Смутного времени. До Ивана Грозного деревни были людными, а в Московском царстве широко применялась парово-зерновая система, то есть поле делилось на три части, которые регулярно менялись, будучи засеянными озимыми или яровыми хлебами, или оставляемыми под паром. Это означало, что сельское хозяйство велось много лет по налаженной системе. В царствование Ивана Грозного, при царе Федоре и при Годунове эта система стала неудержимо распадаться. Крестьяне стали разбегаться, появлялось все больше и больше пустых деревень (буквально тысячи, в Деревской пятине Новгородской земли в 1496 году было 7859 деревень, а в 1590 году – 6000 пустых, от некогда густо заселенной пятины осталось только 187 деревень67), а в запашке стала преобладать переложная пашня. То есть, крестьяне пахали без всякой системы, снимали 3-4 урожая, а потом забрасывали участок и пахали на новом, давно заброшенном или из-под леса, вплоть до подсечно-огневого земледелия68. Даже на черноземах Орловского уезда, где еще в 1595 году 17,6% площади было занято постоянными пашнями, к 1620 году доля этой постоянной пашни сократилась до ничтожных 0,2%, а крестьяне стали пахать переложную пашню69.
Это показатель того, что крестьяне больше не стремились поддерживать регулярное сельское хозяйство, применять многолетние системы, а работали или как придется, или же просто бежали, кому куда получится: на юг, к казакам, на север, за Сухону, или в Сибирь. Климат тут ни при чем, во время похолодания, пришедшегося на XIV век, русские княжества восстановились после опустошительного похода монголов. Думается, что основная причина состояла в том, что знатное боярство, владевшее огромными вотчинами и поместьями, брало с крестьян, кто во что горазд, и при этом транжирило плоды крестьянского труда, вроде того, чтобы оставить выращенный хлеб в скирдах, да и забросить его на полсотни лет, как это было в дворцовых вотчинах. Ведение рационального хозяйства их, разумеется, не заботило. Если эти старые скирды во владениях Бориса Годунова простояли к 1602 году более 50 лет, то они были сметаны до 1552 года. Давно уже умерли крестьяне, этот хлеб вырастившие и собравшие, и даже их дети успели состариться, а скирды все стояли и стояли в поле, порастая лесом. Даже закрепощение крестьян не столь в