Слова Пегова – последнее, о чем стоит думать. Выпускной? Отличная шутка. Кирилл, видно, совсем крышей поехал, раз решил, что может подобным загладить вину. Мурата на этом празднике жизни ждут в последнюю очередь. Появись он там, никто не побрезгует напомнить ему, кто он сам и кто его мать. Приглашение Кирилла – очевидная попытка унизить, и дружелюбию его грош цена.
День подкидывает еще достаточно мелких неудач. От звонков разрывается телефон. Снова неизвестный номер, с которого отец посылает сообщения с просьбами встретиться. Голодный и злой Мурат расставляет товар на полку и решительно не понимает, чем он это заслужил.
Главное, не терять надежду на лучшее. Все ведь проходит, и это тоже рано или поздно пройдет. Подождать, перетерпеть, и можно жить дальше. Мама обязательно поправится, и эти непростые времена они вместе забудут, как плохой сон. Милана скоро пойдет в школу. Надо будет обязательно записать ее в кружок по рисованию. Он и сам не прочь научить ее основам, но период сейчас напряжный – не до уроков.
Полы наконец домыты и чистящие средства убраны в подсобку. Мурат устало мажет взглядом по настенным часам – его смена окончена. Дернув ручку стеклянной двери, он клянется себе, что, когда будет увольняться отсюда, обязательно вырвет с корнем этот раздражающий колокольчик.
Улица встречает его успокаивающей ночной свежестью и горсткой тусклых звезд на дымчато-синем небе. Вчерашний жук-плавун потерял лужу и теперь слепо тычется по сторонам. Мурат смотрит на него и тоскливо думает: «Вылитый я».
Он хочет привычно закурить, уже зажимает губами сигарету, как за спиной доносится резюмирующий голос:
– Курить сейчас не круто, чел.
Мурат разворачивается. На него неловким взглядом смотрит Денис Царев.
Жить в моменте
Денис стоит с накинутым на голову капюшоном, скрестив руки на груди, неловко топчется на месте и намеренно не смотрит в упор. Вокруг него вьется редкая мошкара, от которой он то и дело отмахивается. Фонарный свет осветляет его карие глаза до красновато-коричневого. Гречишный мед такого же цвета.
Мурат закуривает и молча кивает в сторону дороги. Денис идет за ним следом, тоже молча. Сигаретный дым поднимается над их головами тонкой струйкой. Они поворачивают на плохо освещенный переулок. Черные кроны талины[1] зловеще шелестят от ветра. Сквозь сплетения веток выглядывают кусочки белой луны. Чья-то собачонка лает сквозь заградительную сетку. К дому лучше идти по безлюдным дорогам и заднему полю, чтобы никто левый не увидел их, гуляющих в ночи.
Мурат – инициатор встречи, поэтому обязан начать разговор первым, но он уже давно позабыл, как люди общаются. В момент, когда молчание становится давящим, Денис без особой надежды тянет:
– Ну-у-у, э-э-э… – Он нервно кашляет, затем спрашивает: – Как дела у Елены Ануровны?
Обычная ли это вежливость или искреннее беспокойство – неважно. Денис сымпровизировал, дал мало-мальское начало диалогу. Вместо раздражения, которое Мурат привык чувствовать рядом с ним, внутри появляется что-то похожее на укор совести.
– Все хорошо.
В его голове по пустыне катится унылое перекати-поле. Денис не спешит спрашивать о чем-нибудь еще, наблюдает за Муратом исподтишка. Ждет.
Тот фантастическим образом находит соломинку, за которую можно ухватиться:
– Спасибо, что не так давно привел мою сестру домой. И сладости к чаю… были довольно неплохие. Вкусные, короче.
Денис улыбается, и его круглое лицо становится еще круглее.
– Всегда пожалуйста. – Его кулак крепко сжимает рукав в районе локтя. Он чувствует себя не в своей тарелке рядом с Муратом. – Но за сладкое не меня стоит благодарить, а Катюшку. Готовит она просто отпад, правда.
Мурат знает невестку Риммы Аркадьевны только заочно, по маминым рассказам. Мама когда-то работала с ней в детском саду.
– Поблагодарю ее, когда встречу. – Его кивок прибавляет к уверенности Дениса еще несколько очков.
Тот отвечает расслабленно, словно все те разы, когда Мурат пассивно агрессировал в его сторону, сейчас перестают иметь хоть какой-то вес:
– У меня с готовкой большие проблемы. Я, как сюда приехал, не особо к плите приладился и однажды случайно сломал конфорку. У меня дома, ну, в городе, газ вообще-то, а здесь все совсем непривычно. Бабуля меня чуть не убила.
Да уж. Такими темпами парень однажды просто с голоду помрет, раз элементарно сам себя обслужить не может. А потом с горькой ухмылкой Мурат вспоминает, что Царев из богатеньких.
На этом моменте диалог скатывается в никуда. Минут десять они идут, не разговаривая совсем. Денис расстроено обкусывает корочку на губах, должно быть обдумывая, что и где сказал не так. За это время Мурат решает, что докуривать не будет: очень ноет желудок.
Темный переулок выводит их вниз, к шершавой гравийке, сбоку от которой стелется тихое поле. Денис останавливается перед старой автобусной остановкой – единственным освещенным местом на задворках. По этой стороне транспорт ходит нечасто, а настырные школьники из года в год портят бетонные стенки. Здесь едва ли найдешь чистый клочок: красными, черными, белыми баллончиками обрисован каждый сантиметр, а на месте сорванных объявлений – только желтоватые слои застывшего клея.
– Посидим? – Денис, не дожидаясь ответа, опускается на лавочку, под конус фонарного луча.
Мурат оглядывается по сторонам. Лишь бы никто не шатался здесь в такое время. К слову, о времени.
– Сейчас полдвенадцатого. Как бабушка тебя отпустила?
Он садится рядом и ненароком замечает, что под светом волосы Дениса пушатся, как птичьи перья.
– А она и не отпускала. Я тайком ушел. Вместо меня под одеялом рюкзак, но я не думаю, что Катя пойдет проверять мою комнату. Они спать ложатся в десять.
Мурат хмыкает: поглядите-ка, какой авантюрист. Денис, заметив его улыбку, вновь храбрится и задает следующую тему для разговора. Диалог трудно идет, не потому что ни у того, ни у другого нет точек соприкосновения (нет, Мурат уверен, что-то общее у них точно есть), просто для них в новинку общаться в таких экстремальных условиях.
Денису не нравится тишина: она сковывает его, такого общительного и гиперактивного. Поначалу он долго обдумывает каждое слово, затем ловчится быстро и трещит без умолку. Благодаря его болтовне грань между ними постепенно тает. Денису все равно, что его собеседник порой глух к ответам. Мурат чувствует, как тот бросает на него короткие взгляды, как в запале разговора подсаживается ближе, задевая своей ногой его.
Лицо Дениса подвижное, полное яркой экспрессии. Тени от ресниц ложатся на его щеки веерами. Если Милана нашла в нем причину улыбаться и смеяться, тогда, может, и Мурату попробовать поискать что-нибудь весомое?
Слова Толика звучат в его мыслях набатом:
«Перестань отталкивать всех от себя. Да, люди – «хэ» на блюде, но и хороших полно. Хоть кому-то шанс дай».
Мурат устало поднимается на ноги. Может, Толя прав. А может, и нет.
– Пошли.
Они спускаются по угору вниз, в самую гущу трав. Денис сколько бы ни щурился, не видит протоптанную дорожку и путается в анисовой паутине.
– Ух ты! Тут даже звезды есть! – Он смотрит вверх с открытым ртом, как пятилетка, а в его руке сорванные стебли пижмы, мышиного горошка и иван-чая.
Июльские созвездия, мелкие и сияющие, как алмазная крошка, не сравнятся со звездопадами, которые жители Ручейного наблюдают каждый август. Однако Денису, как истинно городскому, достаточно этих редких вкраплений у горизонта. Ему достаточно незначительных мелочей, чтобы начать носиться кругами по полю и собирать на одежду репейные колючки.
Его смех – смех человека, что открывает для себя нечто потрясающее в заурядных вещах. Его смех отзывается внутри Мурата и чем-то непривычным, и чем-то приятным одновременно. Умиротворение, теплая леность в теле, а в голове – росточек счастья проклевывается сквозь сорнячное уныние. Гнус, поднятый беготней, кружит над головой и лезет в глаза. Мурат бьет себя по щеке, размазав парочку кровососов. «Я что, действительно все это время таращился на Царева, как дурак?»
Какое облегчение, что в своем смущении он не одинок. Денис заметно тушуется, поймав на себе его взгляд. Потемки в какой-то мере им на руку: они не видят лиц друг друга, только общие черты профиля на фоне индигового горизонта. Мурат думает, что видеть себя со стороны, смущенного и нервного, он бы точно не захотел.
– Спасибо, кстати, что нахер меня не шлешь, как тогда. На берегу, помнишь? Сейчас, конечно, твои ответы можно пересчитать по пальцам, но меня все устраивает.
Мурат решает попросить прощения за свой дерьмовый характер. Это после слов благодарности как никогда уместно:
– Извини. Я действительно сухарь.
Царев ни в чем не виноват и, на самом деле, едва ли заслуживает такого презрительного отношения. Пусть он хоть сын магната, пусть хоть учится в МГУ – какая разница? Да, чужие успехи ущемляют, но разве хоть раз Царев кичился ими? Мурат очень хочет больше не чувствовать зависти.
Денис по-доброму усмехается и хлопает его по плечу, подводя этим черту. Рука задерживается на Мурате всего пару секунд, и жест из обыденного превращается в нечто… странное.
Они продолжают свой путь по полю, разговаривая обо все подряд. Денис может начать громко смеяться, так и не договорив предложение, или приняться стеснительно бормотать что-то себе под нос: словом, его эмоциональный диапазон намного шире, чем у бревна-Мурата. Между ними нет больше демонстративного равнодушия и страха за случайно вырвавшееся слово. Они заново знакомятся, заново привыкают к присутствию друг друга, и оба в равной степени испытывают любопытство. Мурат думает, что готов сам привнести что-нибудь в разговор, и, чтобы прощупать почву, начинает с банального: спрашивает про интересы и хобби.
Денис имитирует пальцами фокус камеры.
– Я иногда фотографирую. Ходил в кружок в школе, участвовал в конкурсах. И все в таком духе.