Через брезентовый полог чувствуется прохлада, но внутри жарко от частых разговоров и совместного распутывания наушников. Сквозь щель видно и слышно, как на гитаре тихо играет Толик. Слава в той же позе, с тем же выражением лица. Он, расстроенный, ждет утешения. Мурат расстроенный всегда уходит в себя.
Сейчас Денис не дает этому случиться. Хандра и грусть выцветают рядом с ним, как выцветают от солнца бесполезные объявления на стенах автобусной остановки. «Я помню все» тянется в памяти золотисто-желтой густотой, и Мурат знает, какие эти слова на вкус, и уверен, что от них слипаются губы и рот еще долго полнится слюной.
– Как тебе? – Денис на расстоянии поцелуя. Его колено снова упирается в бедро. Мурат слышит нежную скрипку.
– Очень…
– Эмоционально?
Мурат согласно мычит, опустив взгляд на его руки, покрытые мурашками, затем на свои – абсолютно такие же.
– Тут еще одна есть. Тоже красивая. Сейчас…
Денис горбится креветкой над экраном телефона. Макушка у него пушистая от жары, а пряди у лба влажные. И пахнет от него, как и прежде, яблочно-сладко и медово-горько.
Вновь врывается скрипка, но уже более драматичная, вместе с другими чувственными акцентами. Веки невольно закрываются. Мурат представляет растрепанные пряди волос под зелено-желтыми бликами листвы, представляет кислый сок в стеклянном графине, по краям которого ползают пчелы, представляет свои босые ноги на смятой траве и тарзанку, закрепленную между двумя ветками. Он видит ветер на коже, видит на щеках мотыльков с размашистыми крыльями, видит лампу в железном подсвечнике у себя на крыльце – то, как свет дрожит от теней и как переливается.
Нежное теплое дыхание попадает на его скулу, и плечи дергаются от мурашек. Мурат распахивает глаза: перед ним чужие расширенные зрачки и тени от ресниц, падающие на щеки веерами.
У Дениса влажные губы. Красные, как фруктовый лед. Мурат временами ест такой с сестрой: рот немного щекочет от кислой шипучки, что тает ближе к деревянной палочке. Если Мурат наклонится немного вперед, обязательно коснется чужого носа своим, а если еще чуть-чуть, шипучка-Денис взорвется. На языке. Тысячью вкусов.
– Что ты делаешь? – Мурат быстро облизывает губы.
Денис облизывает свои тоже.
– Ты мне нравишься. Так нравишься. – Звучит хрипло, бесконтрольно. – Я не трус.
Верно, Царев не трус. Он берет на себя инициативу, а для этого нужна храбрость.
Вдох – глубокий, через нос. Выдох – опаляющий, через рот. Его губы касаются Мурата опасливо, мелко и едва ощутимо. А тот не может толком ответить, не может нормально подстроиться. Стоит моргнуть только раз, и Денис уже шустро опускается вниз по подбородку, к шее, целуя горло медленнее и чувственнее. У Мурата пересыхает во рту. Он то и дело глотает, а мягкие губы и язык с тихими чмоками ловят его адамово яблоко.
Мурат. – Денис вынимает наушник из его уха, швырнув куда-то провода, и прижимается лбом ко лбу. Его голос на грани шепота, полный истомы: – Мурат.
Тот ленно подается вперед, крепко прижимается к губам, запустив пальцы в светлые волосы. Денис издает короткий беспомощный звук, похожий на скулеж. Появляется чувство, что едет крыша, что вокруг не ткань палатки, а каменная кладка большого камина и они двое внутри огня горят пуще любых дров.
Телефон у ног коротко вибрирует, но Денис не обращает внимания, несильно кусается и поднимается к уху. Мурат сквозь плывущий от неги воздух смотрит на подсвеченный экран, где висит белая строчка уведомления.
Кир:
Дэн, нужно встретиться. Завтра в…
Страшное тяжелое осознание бьет наотмашь: то, что сейчас происходит, никакая не храбрость, это настоящее безумие. Денис не контролирует себя совсем, позабыв, где они и кто они, суматошно гладит щеки, плечи, пальцами сжимает бедра. Мурат слышит, как собственное сердце набатом бьет в висках.
Раны, оставленные Кириллом, вновь кровоточат. Становится также панически страшно и неистово гневно, как несколько лет назад, на крыше школы. Там, где Кирилл вытянул из него признание. Там Кирилл сказал: «Ничего особенного не произошло. Ты всегда был таким, не так ли? Так к чему сейчас отнекиваться? В курсе уже все. Но, похоже… все, кроме тебя?»
– Прекращай. – Мурат терпеливо высвобождается из объятий.
Денис пунцовеет с ног до головы, когда до него доходит.
«Ничего особ…»
«Ничего особенного не произошло».
«…не произошло».
Кирилл смеялся Мурату в лицо. Смеялся больно, почти истерически. Смотрел до трясучки злобно, а у Мурата чесались кулаки. Через какое-то время они столкнутся лоб ко лбу, готовые разорвать друг друга на части. В момент, когда на их лицах не останется ничего живого, на крыше появится Толик и растащит их. Кирилла больше некому защищать. Мурата больше никто бить не будет. Цепной дружок Пегова лежит в реанимации и, может статься, выйдет оттуда вперед ногами. Мурат так думал. Все так думали.
Экран гаснет. Уведомление от Кирилла кромсает душу в клочья. Денис смотрит взглядом побитой собаки, мямлит что-то:
– По-послушай…
Не стоило ему доверять, не стоило так скоро подпускать к себе.
– Нет. Мне не нужно ничего доказывать. Просто уйди.
Убитый Денис крепко-крепко жмурится, чтобы не сказать ничего лишнего, шелестя брезентом, послушно выходит из палатки.
Мурату не спится. В момент, когда предательский ком сжимает горло, внутрь залезает Толик. Мурат лежит спиной к нему и бесшумно растирает по щекам слезы.
Отвратительный пранк
Илья раздраженно цыкает. Его глаза как будто сонные, а брови сдвинуты к переносице, отчего белесый шрам на лбу видно особенно хорошо.
– Как баба психуешь.
Он теребит в руках свою кепку, по-хозяйски рассевшись на кровати, словно это его дом и ему решать, как правильно психовать. Кирилл размахивает ногами на широком подоконнике и выглядит предельно озабоченным. Сквозь заклеенные газетными листами окна просачиваются вечерние лучи: спина под футболкой греется, как и вся комната. Эта часть дома всегда на солнечной стороне.
– Если я сказал, что все под контролем, значит, так и есть. В клубе было полно моих ребят, так что не имей мне мозги. Я сюда не за этим пришел.
– Я знаю, зачем ты пришел. – Кирилл звучит насмешливо. – Пока не разберешься со всем, трахай суку своего брата. Мне кажется, прошлый раз тебя ничему не научил.
Илья сжимает губы в полоску. Он знает, что Кирилл блефует. Они не встречались здесь порядка трех недель, а теперь отец Пегова наконец уехал. Кирилл молча изнывает и таращится на Илью голодным взглядом, так, будто действительно хочет его сожрать.
– Может, там и был кто-то. – Илья встает с кровати. Скрипит матрас. – Но что он мог увидеть? Фонарей нет. И ты укуренный был, забыл?
– Ну да. – Кирилл мерзко усмехается. Илья хоть и выглядит грозным, макушкой едва дотягивает ему до носа. – Тебя бы точно не заметили, ты же мелкий, возможно тебя приняли за девчонку. Это ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что было бы неплохо въебать тебе по зубам. – Теперь очередь Ильи блефовать: он, может, и дрался с Кириллом, но его лицо никогда не трогал. – У тебя есть идеи, кто там был? Назови имя, я сам разберусь.
Кириллу точно тогда не померещилось, он может ясно мыслить даже обдолбанным. Но свои подозрения стоит подтвердить, и Кирилл сделает это сам, без помощи чужих кулаков и непробивной тупости. Пусть Илья и дальше считает его чересчур мнительным, плевать, главное перестраховаться.
– Нет, идей ноль. – Ему панически страшно, и потряхивает от осознания того, что их действительно могли разглядеть, но врать выходит с возмутительной для себя легкостью. – В любом случае я выясню. И я буду очень признателен, если ты перестанешь выколачивать деньги из нищего Генки и займешься чем-то более важным.
– И чем?
– Кто знает. – Кирилл призывно раздвигает колени. Домашние трико натягиваются посередине.
Илья никогда не позволяет ему быть сверху, но всегда отсасывает, если Кирилл попросит. Перебирая жесткий черный ежик волос, он прижимает его голову к самому паху. Илья ненавидит подобные жесты, говорит, что чувствует себя безропотной шавкой. Кирилл дает ему себя трогать, но за спиной бдительно держит кнут. Не будь он таким осторожным, Илья при первой же возможности убил бы его.
В прошлом почти так и вышло. В выпускном классе средней школы Кирилл проводил с ним профилактическую беседу, а потом на выходе из корпуса шестеро старшеклассников сомнительного вида завели Кирилла в подворотню и испинали до полусмерти. Все это не важно, поросло быльем, ведь сейчас Илья покорно трудится у него между ног. Но один их день Кирилл будет помнить до самой смерти.
Тот ужасный день, когда Илья, выписавшись из больницы, вконец озверел. С его стороны произошел просто апофеоз безумия: он не сдерживал себя. Кирилл терпел, метался на кровати от режущей боли, вгрызался зубами в ребро собственной ладони. Он тогда плакал, как никогда прежде, и совершенно точно видел, как под веками звезды выстреливают в разные стороны. И он не терял надежды когда-нибудь сделать с Ильей все то же.
Простынь потом пришлось обрызгать шоколадным молоком, чтобы скрыть кровь. Мать поверила в то, что ее сын действительно неудачно открыл бутылку, сидя на кровати. Она вообще женщина глупая, до сих пор не догадывается, почему Кирилл так часто меняет постельное белье, почему так спешит в комнату после школы, для чего на самом деле ему пришлось заклеить окна газетными листами.
В тот день Кирилл в школу не пошел. Врал, что сильно хандрит, а по факту даже в туалет по-человечески сходить не мог: только через унизительную боль, со слезами злости на щеках. А когда более-менее пришел в себя, он врезал Илье с размаха по лицу. Характерный хрустящий звук держался эхом больше трех секунд в пустом классе. Илья тогда сказал, что рука у него тяжелая, как из чугуна, что от удара чуть не соскочила челюсть. Кириллу этот ответ понравился.
Вместе с первым разом в памяти возникает самая фееричная неудача его жизни, которая циклично повторилась на днях. Если не поговорить с Царевым Денисом в ближайшее время, последствия грозятся быть такими же масштабными, как несколько лет назад.