Все началось с писем. На его школьном шкафчике их было стабильно больше десяти штук. Девочки одно время приклеивали розовые конверты к металлической дверце скотчем или цветастым пластырем, а когда письма принялись отклеиваться и падать на пол, Кирилл сделал для них специальный кармашек из картона. Девочки нашли это очень трогательным и писать стали еще с большей частотой. Кирилл всегда забирал конверты, когда в коридоре было не протолкнуться. Так все видели, какой он чуткий и неравнодушный парень, как он подолгу с неприкрытым интересом рассматривает бумагу пастельных оттенков.
Временами приходили послания даже от старшеклассниц! Кирилл, которому подобное безусловно льстило, аккуратно складывал пачку писем в рюкзак и шел на урок в приятном расположении духа. Уже дома, выуживая учебники и тетради, он не видел причины для улыбки. Невскрытые письма отправлялись в мусорку вместе с кучей ненужных бумаг.
Однажды (как черт дернул!) он решил нарушить привычный ход вещей. Новый, покрытый блестками конверт сверкал у него в руке. Врученный на прошлой перемене лично незнакомой девочкой. Она перед ним краснела, заикалась, лепетала слова благодарности за что-то, а Кирилл отрепетировано улыбался и кивал, отвечал мягко, словно был не против когда-нибудь встречаться с ней. Всем им он привык давать надежду, находил в этом некое наслаждение. Под синим-синим небом он сидел на крыше школы и впервые за долгое время вчитывался в содержание.
Под конец постскриптума ему писали, что он невероятной доброты человек, самый ответственный и трудолюбивый, и от таких комплиментов без утайки хотелось млеть и таять. Но он забыл, что это строчки влюбленной в него девчонки, а все, кто в него влюблен, пишут только об одном. Здесь тоже: все по итогу свелось к его красоте.
Если спросить любого в школе: «Хэй, а знаешь, кто такой Пегов?», большинство ответит: «Конечно! Принца знают все». Не «тот длинный староста», не «губастый выскочка» и даже на крайний случай не «жополиз». Никто его никогда не обзывал, не давал кличек, никак не унижал: Кирилл сам неплохо справлялся. У всех на слуху только «Принц», как железная аксиома, как перманентный маркер.
И этот маркер стирал его старания, достижения, внушал многим, что ему по умолчанию все хорошо дается. В те года он, вне сомнений, себя уважал, но часто его самооценка скакала как стрелка манометра: с красного сектора прямиком до нуля и обратно. В такие моменты Кирилл думал о том, что хотел бы родиться неприметным парнем, от которого не ждут сверх меры, который никому ничего не должен. В такие моменты он начинал люто ненавидеть себя и свою внешность и в раздевалке спортзала на вечный вопрос от одноклассников: «Что за диета такая, Пегов?» – он мысленно отвечал: «Я не ем».
Рука мелко затряслась. Кирилл разорвал письмо в клочья. Надо быть совсем дурой, чтобы допустить мысль, что он в самом деле проникнется этими розовыми соплями и сломя голову побежит на свидание именно с ней. Никогда он больше не будет читать этот омерзительный лепет.
Они все омерзительны. «Как трупные черви на моем теле».
Сзади послышалось глухое бульканье. Кирилл поднял голову. Над ним нависала фигура старшеклассника. Фигура держала в руках банку колы и шумно пила через трубочку. Мгновенно мелькнуло опасение: «Как много он видел?». Парень с трубочкой во рту сел рядом.
Так Кирилл познакомился с Муратом Котовым. Первые их встречи проходили бессмысленно, как и разговоры, которые ограничивались простым: «Привет», «Привет», «Как дела?», «Да, все хорошо. А у тебя?», «И у меня. Я сяду?», «Садись».
Они неизменно пересекались под синим небом почти все жаркие дни: часто обедали на крыше, умиротворенно сидели на собственных пиджаках и делились друг с другом едой. Мурат питался скромно, но более полезно, чем Кирилл, у которого, по словам Мурата, в контейнере заячий паек какой-то. Трудно не согласиться, но к этой траве Кирилл за столько лет совместного проживания с матерью уже привык. Однажды Мурат в приступе крайней озабоченности насильно запихнул в него почти весь свой гарнир. Потом пришлось бежать на скорости света в туалет, чтоб все выблевать.
Многие знали Котова как нелюдимого мутного типа. Сам себе на уме, совершенно обычный, ничем не привлекает внимание. Когда-то давно, когда Кирилл еще желторотым бегал по младшим классам, ходили слухи, что отец Мурата уголовник и сейчас в бегах, а его мать давно в разводе и вроде чем-то болеет. Среди старшеклассников эти слухи приобретали множество разных и противоречивых подробностей, давно забытых, поэтому на десять раз пересказанных и перевранных. Мурат не в угоду злым языкам оказался очень умным и проницательным приятелем. А спустя некоторое время стал чутким и заботливым товарищем.
С приходом холода крышу пришлось покинуть. Осенью они встречались у выхода из школы, шли вдоль облезлых деревьев и унылых улиц, спускались к задворкам прямиком к старой гравийной дороге, где тонкая тропинка рассекала желто-ленивое поле. Там Мурат клал на сухую траву свою синтепоновую куртку, а Кирилл – бежевое пальто (мама потом спросит, откуда на спине столько мусора), и оба ложились на спину, чтобы погреть лица в белых скудных лучах.
Кирилл временами задерживал взгляд на профиле Мурата: видел в нем нежную таинственность и меланхолию. Не счесть, сколько раз Мурат тыкал пальцем в облака и искал среди грязной ваты перелетных птиц. Он иногда угощал Кирилла яблоками, светло-желтыми и круглыми, как осеннее солнце. Встречи на поле, о которых никто не знал, кроме них двоих, стали для Кирилла чем-то вроде передышки перед километровым забегом.
В один день, прощаясь у школы, Мурат признался, что впервые за много лет чувствует, что хочет по-настоящему дружить с кем-то. А Кирилл не знал, что ответить. С ним дружит куча людей, и, если Мурат уйдет от него, многое ли изменится? Мурат к нему дышал неровно, а Кирилл в этом смысле вообще не дышал. Мурат нуждался в друге, а Кирилл нуждался только в себе самом и чужом обожании, хоть и ненавидел и то и другое. Казалось бы, думать тут не о чем. Однако.
Котов стал первым, кого Кирилл пригласил к себе домой. Само собой, втайне от матери. Тот опасливо постучался в окно, заполз неуклюже по черепице под тихий смех, впуская в комнату ночной холод. Он вздрагивал каждый раз, когда мама шла по коридору, боялся, что в случае чего спрятаться негде. В такие моменты он казался кроликом на грани сердечного приступа, и Кирилл временами специально пугал его. Забавно получалось. Смешно. Мурат тоже над собой смеялся, когда понимал шутку, но вымученно, словно понимал не только шутку, но и ее мотивы.
Той ночью он спросил: «Зачем ты рвал письмо на крыше?» – и после этого вопроса Кирилл перестал быть хозяином положения. Репутация могла пострадать, расскажи Мурат кому-нибудь. Но тот претендовал на дружбу, стало быть, трепаться об этом ему не было нужды. К тому же кому он мог рассказать? Насколько Кирилл тогда знал, у него был только один друг, его одноклассник.
Смирнов Толя, нападающий волейбольной команды, популярный среди старшеклассниц и, по словам многих, парень с доброй душой. Бывало на физкультуре Кирилл видел, как он разогревался вместе с командой на другом конце стадиона. В то мгновение, когда на трибунах рядом с волейбольной площадкой появлялся Мурат со скетчбуком в руках, Смирнов становился самым ненавистным человеком на земле без объективной на то причины.
Мурат все еще пытливо смотрел на него. Кирилл сглотнул ком и рассказал все как есть: о чем думал в тот момент и чего боялся. Мурат был похож на человека, которому важна правда. Кирилл ни разу не соврал, но решил в будущем выдавать правду строго по карточкам.
О себе Котов говорил неохотно, да и спрашивать его не хотелось. Он виделся именно тем желанным образом, образом без излишеств и достоинств, который Кирилл не выносил, потому что завидовал.
Через несколько недель такого общения Мурат, как обычно, ждал его у выхода из школы. Но, встретившись взглядом с Кириллом, который громко смеялся в компании одноклассников, передумал махать рукой, превратился в невидимку и ушел домой один. Чтобы после не попадаться на глаза.
Кирилл с его исчезновением перестал вспоминать о крыше под синим небом, где они делили обед, о холодном поле, об острых уголках рта Мурата, когда тот улыбался. О его глазах, что светились дружелюбием и симпатией. Отец вернулся из месячной командировки, и думалось теперь только о том, как не свихнуться. Все то время без него, размеренное и непозволительно спокойное, грозилось аукнуться и сыну, и матери.
Столько вкусной еды мама не готовила даже на день рождения. В последний раз Кирилл так ужинал перед отъездом отца в город. Он смотрел на мясо в своей тарелке и хотел его съесть. Его желудок скручивало спазмами от одного только запаха нормальной пищи. Но если он не сдержится, закашляется или хоть немного сморщит нос, огребет по самое не балуй.
Кирилл клевал как птичка. Отец спокойно жевал. Мама по глотку пила домашнее вино и глаза от тарелки старалась не поднимать. Кирилл железно знал: отец не просто молчит, он медленно набухает, как грозовая туча. Обычно он начинал злиться на работу или глупых работников, и, господи, лишь бы сегодня пронесло! Пусть жалуется воздуху на погоду, машину и дороги, на цены или друзей из пивнухи. На что угодно! Да хоть на этот ужин. Вино из графина скоро кончится, и маме не поздоровится, если она не заметит это раньше, но какая разница, если тайфун Кирилла не заденет?
Мама словно прочла его мысли. Взглянула быстро и опасно.
– Как дела в школе, Киричка? – спросила она. – Порадуй папу новостями.
Тема любезно задана, теперь бы вывести ее на что-нибудь безобидное и уйти к себе. Отец, прикинувшись заинтересованным, прекратил жевать. Мама требовательно кивнула.
– У меня все хорошо, как и всегда. Недавно классом участвовали в волонтерской акции, помогали на участках. На днях учитель попросил меня быть жюри на конкурсе чтецов. Я согласился. Через неделю намечается выставка работ художественного кружка. От нашего класса идет Нюренберг, а я…