– Ненавижу, – Кирилл постарался придать своему ослабевшему голосу хоть толику той ярости, которая бушевала в нем последние две недели, – таких ублюдков, как ты, тупых, как пробка, жалких в своих попытках кому-то что-то доказать. Мне интересно, ты пальцами ковыряешься у себя в заду? Почему твои ногти вечно такие черные?
Стало опасно тихо. Кирилл не шевелился на кушетке, ждал, что чужая рука рванет его плечо в другую сторону и удар прилетит прямиком в лицо. Вместо этого Илья открыл окно, чтобы противно выхаркать какую-то дрянь из своего рта и выбросить пустую упаковку со второго этажа.
Потом ответил:
– Было бы неплохо растрепать всей школе, что их идеальный во всем староста каждую перемену проводит в сральнике с рукой по самую глотку.
Кирилл привстал, готовый в любой момент Илью перекинуть через подоконник.
– Девчули в письмах снова начнут писать: «Солнышко, я так беспокоюсь за тебя». – Какого хрена? Этот психованный читал его письма? – «Поскорее выздоравливай, мой мал-ы-ыш». Все они будут рады узнать о твоей жизни побольше. Хорошая идея, как считаешь?
Кирилл тяжело оперся на руку и встал в полный рост. В глазах потемнело, но больше от злости, чем от голода.
– Кирюша, – Пыга низко усмехнулся, – ведь нехорошо обманывать свой фан-клуб.
Незачем торговаться с ним. Придавить, как блоху, и дело с концом.
– Твою шайку выкинули из школы, а в коррекционку их примут только чудом. Имей в виду, я лично приложу руку к твоему отчислению, если ты хоть кому-то посмеешь вякнуть о том, что видел. Понял меня?
– Приложи руку к моему хую, анорексичка.
На следующий день картонный кармашек на шкафчике Кирилла оказался вскрыт, а разорванные письма клочьями разбросаны по всему полу. Множество ног ходило по ним, и обрывки прилипали к подошвам. Кирилл смотрел на это и чувствовал, как грудь тяжелеет, словно внутрь насыпали кучу камней. Пыга хотел задеть за живое – ему это удалось. Само собой, гадил он не своими руками. Виновники нашлись быстро – три мальчишки на год младше, переведенные из закрытой на ремонт школы в одно время с Ильей. Крысы бежали с тонущего корабля за своим вожаком, чтобы на новой территории установить свои крысиные порядки. Их вредительство не ограничилось лишь шкафчиком Кирилла. Спортзал после разбитых окон и испорченного пола восстанавливали долго, а уроки физкультуры долгое время проводились на улице.
А вскоре в затененном углу школьного двора, где росло старое дерево, на котором парочки высекали имена и признания, образовалась курилка. Эту сторону обходили теперь от греха подальше: ребята там сидели ядреные, что старшие, что младшие, смолили по-черному, и гогот стоял страшный.
Генка, который ходил половину четверти ни жив, ни мертв, внезапно потерял поддержку влиятельного Женьки и перестал везде таскаться за Кириллом. Переполз в конец класса на один ряд с Пыгой, которого прежде так боялся. Он ходил в школу все таким же убитым и бледным, но теперь его страх компенсировался беспричинной агрессией, которую он направлял на всех подряд. Однажды зимой Кирилл увидел через окно, как Генка, накинув сверху пуховик, шагал по снежной тропинке прямиком в угол под облезлое дерево, куда многим путь заказан. Шагал и по пути вытаскивал из внутреннего кармана пачку сигарет. Тем вечером отец ходил особенно разъяренным. А ночью мама очень громко захлебывалась истеричными криками. Кирилл с облегчением думал о том, что все это значило.
Отец уехал утром, оставив маме на прощание кучу густо-фиолетовых синяков на руках и ногах, чтоб не забывала. Она беззвучно плакала, когда стояла на крыльце, провожая удаляющуюся машину. Кирилл помог ей зайти обратно в дом, посадил за стол и сам приготовил завтрак из свежих продуктов. Мама поблагодарила его, съела почти все. Ему нравилось заботиться о маме этим утром, он думал: быть может, все наладилось, быть может, ненадолго, но пришло в норму? Мама смотрела на него влажными глазами, улыбалась нежно и так любяще, желала продуктивного дня. Да, все определенно хорошо, кивала она, «ничего особенного не произошло». Потом, когда Кирилл поцелует ее в щеку и убежит в школу, почти всю еду из холодильника она выбросит на помойку.
Изо рта вырывались облачка пара, и щеки пощипывало от утреннего морозца. После долгожданного отъезда отца Кирилл пребывал в прекрасном расположении духа. Радость от предстоящей свободы выветрила из головы недавнее происшествие у собственного шкафчика, он даже забыл, что один бок после той драки все еще болит. Дома теперь на месяц, может на два, спокойно, а это значит, что со всеми проблемами он обязательно справится, какие бы они ни были.
Со спины окликнул голос. Знакомый голос, о котором он так долго думал. Кирилл развернулся на пятках, полный лучистой радости, полный мыслями о том, как сию же секунду возьмет Мурата за руку, раскается и пообещает больше никогда-никогда не оставлять любимого друга одного.
Увиденное приложило Кирилла как обухом. Обе руки Мурата оказались не свободны: одна держалась за локоть Смирнова, другая крепко сжимала ладонь какой-то девчонки.
– Вот это да. Какая встреча. – Толя улыбался доброжелательно, в его глазах промелькнуло вежливое беспокойство, когда он продолжил: – Ты выглядел совсем неважно, когда мы виделись в последний раз. Теперь же все хорошо? Ничего не болит?
Кирилл кивнул и пожал его ладонь.
– Нет, почти ничего не болит. Спасибо огромное.
– Брось! – Толик хлопнул его по плечу. – Лучше поблагодари Мурата. Это он тебя заметил. Я ведь без линз дальше своего носа не вижу.
Взгляды Кирилла и Мурата столкнулись
– Изви…
– Не нужно, – Мурат покачал головой. – Я рад, что ты в порядке. Пожалуйста, в следующий раз будь аккуратнее. С теми ребятами шутки плохи.
– Или свистни нашего Толика, покровителя всех слабых и немощных. Разбросает плохих парней как кегли, будь уверен! – сказала незнакомая старшеклассница. Ее шапка с двумя пушистыми помпонами казалась нелепой. Рука Мурата все еще сжимала ее ладонь. – Меня Машей зовут, – представилась. – А ты – Пегов. Тебя я знаю. Может, расскажешь мне подробности той эпичнейшей битвы в подворотнях?
Они шагали вчетвером до ворот школы, и происходящее настолько выбивало из колеи, настолько ужасало и оскорбляло, что Кирилл не мог найти в себе силы поддерживать разговор. Он большую часть пути украдкой поглядывал на улыбающегося Мурата и слушал его подружку. Рот у этой особы не затыкался ни на минуту, а ноги под юбкой загибались как колеса. Кирилл ненавидел ее наравне со Смировым.
После этой встречи остаток дня Кирилл был растерянным. Интерес исчез абсолютно ко всему, улыбка, его привычка, выработанная годами, давалась с трудом. Письма с первого разгрома резко поредели, а сейчас и вовсе исчезли. Одноклассницы и девочки из других классов больше не смотрели, как прежде, лучисто и с обожанием, а прозвище «Принц», казалось, звучало как насмешка. Шкафчик теперь с пугающей частотой вскрывали, выламывали замок, рвали тетради и крали конспекты. Он боролся с этим как мог, но очень скоро выдохся. Когда на перемене Женя и Генка принялись ругаться, Кирилл не ликовал, а когда в ход пошли уже кулаки – как староста не вмешался, просто вышел из класса, потому что устал от шума.
Временами что-то влекло его на крышу, одинокую, заваленную снегом. Он стоял в проеме, дышал холодом, кутаясь в пиджак, и смотрел на тяжелое небо. Будь Мурат рядом, он бы тыкнул пальцем в какое-нибудь облако и сказал, что это летающий зефир. Кирилл скучал.
Тоска со временем крепко засела в сердце и буйно разрослась. Ждать встречи с Муратом больше не имело смысла – он пошел к нему сам. Поникший, с виноватым видом, попросил выйти из класса в коридор. Котов вышел, и они наконец поговорили. Кирилл искренне извинялся, не единожды обещал все исправить и больше не подрывать доверие. Мурат выглядел незнакомцем, равнодушным и усталым. После затяжной паузы он сказал Кириллу исчезнуть, ему не нужны пустые надежды и дружба понарошку, как в детском садике.
«Разберись, чего ты сам хочешь» – услышал Кирилл, перед тем как тоска сменилась жгучей обидой.
Мурат не имел права так поступать! Из проема высунулась Машка и попросила поторопиться. Кирилл с психу рявкнул на нее, чтоб убралась. Мурат больно оттолкнул его к стене, но не ударил – в последний момент передумал. Машка, испуганная, смотрела на них во все глаза, и лицо ее выглядело вытянутым и глупым. Вокруг начал скапливаться народ. Дальше зрелище не продолжилось. Кириллу не хватило духу замахнуться в ответ. Мурат развернулся. Машка схватила его за руку и потянула в класс. Прежде, чем прозвенел звонок, Кирилл успел с искренней злостью пожелать ему быть счастливым «со своей кривоногой сукой».
На обеде он вновь нашел свой шкафчик разгромленным. Металлическая дверца скрипела под его рукой, и этот скрип медленно по нарастающей выкручивал нервы как штопор. Кирилл кривился от боли, глупой, ничем не объяснимой. Боже, пусть все будет как раньше, когда никакая дружба не была ему нужна, когда все сами предлагали свое внимание, когда никто не ходил по коридору и не смотрел на его вскрытый шкафчик как на что-то само собой разумеющееся. Тогда не было ни Мурата с его мнимой посредственностью, ни Пыги с его непрекращающимися попытками доминирования.
Мгновение он со вселенским спокойствием смотрел на то, как эта треклятая дверца открывалась и закрывалась от его указательного пальца. Со стороны выглядело, словно он о чем-то глубоко задумался. Затем по всему коридору раздался страшный грохот, звук рвущейся бумаги и разбросанных карандашей, глухой хруст поломанных вещей. Кирилл рывком выгреб учебники, тетради, листы распечаток, всю канцелярию, обувь и запасную рубашку, чтобы начать в слепой ярости топтать, пинать, ломать. Он безжалостно корежил дверцу под множеством ошарашенных глаз, обращенных в его сторону.
В учительской его ждала воспитательная беседа (классрук сказала, что понимает, как ему тяжело вести за собой весь класс, но важно научиться себя сдерживать), а дома мама принялась гневно кричать на него. Кричать и пить успокоительное. Кричать и пить, кричать и пить, пока Кирилл не уложил ее, слабую и ломкую, на диван.