– Не с ней. С ее щенками. Дело в том, что в тот день я случайно увидел, как дедушка их топит.
Вот оно что. Неокрепший детский ум просто начал проецировать их страдания на себя. В Ручейном не распространена стерилизация домашних животных, новорожденных щенят и котят либо топят, либо сжигают.
– Мама говорила, что я всех до чертиков напугал, когда начал трястись в истерике. Плакал много. От дедушки шарахался. Это воспоминание настолько неприятное, что серьезно подпортило мне жизнь. Ну не бред ли?
Выглядит это все не как бред, а как самое крупное фиаско в жизни Мурата: у Дениса психологическая травма, которая его периодически косит, а Мурат буквально кинул его в пасть детскому страху. Есть ли шанс, что он простит его за это? Есть ли шанс, что позволит дать напоследок что-то кроме прошлых тяп-ляпных взаимоотношений.
– Я не виню тебя, так что за это не извиняйся. – Денис говорит зажеванно, потому что прижимается круглой щекой к макушке. – А вот за то, что ты гаденыш редкостный, – пальцы больно тычут в ребра; раздается громкое «Ай!», – будешь должен мне с процентами!
Все впереди
– И мог бы не тихушничать за спиной, а прямо сказать, как тебе плохо с нами, я бы самолично собрала твои манатки и посадила на первый же рейс. – Бабушка устало поднимается из-за стола, заканчивая: – Сейчас же звони своему отцу и объясняй, что за балаган ты тут устроил.
Денис слушает ее понуро, упершись взглядом в стол, затем несколько раз кивает, не поднимая головы. Катя прожигает в нем дыру. Ее веснушчатое лицо красное от обиды, а рыжие волосы торчат в стороны, как у домовенка Кузи. Когда Денис сегодня явился на порог, она в сердцах обругала его с ног до головы: «Ты! Я чуть в обморок не упала, когда нашла записку!»
Потом на кухне его встретила бабушка, и начался разбор полетов. Так его не хаял еще никто. Так стыдно – еще никогда не было. Чего греха таить, ему хотелось хныкать, как ясельник. Когда бабушка исчерпывает свой запас ругани и уходит к себе отдыхать, вахту принимает Катя. Денис получает по шапке повторно, и еще более ощутимо. От Кати он узнает, что дом стоял на ушах до самого его возвращения, что у бабушки подскочило давление, когда она позвонила отцу, а тот сказал, что сын так и не доехал. Тревогу забили сразу же: отец обзвонил все ближайшие полицейские участки, Катя – больницы, но толку? Светловолосый парень на велосипеде не засветился нигде.
Денис падает лицом в ладони.
– А мама? Знает? – Он смотрит на Катю сквозь щели между пальцами.
– Мы ничего ей не говорили.
– Простите. – Не речь, какое-то стыдливое бульканье. – Плохой из меня внук, фиговый сын, и, как оказалось, человек тоже – не очень.
– А теперь повтори все это еще раз, – Катя требовательно кивает в сторону коридора, – но отцу в трубку.
Она приходит к нему в комнату позже.
После телефонного звонка Денис сидит на кровати полностью уничтоженный. Отец добил его финальным: «Твои выходки стоят мне времени. Научись вести себя как надо и прекрати создавать семье проблемы».
Да, верно. Денис всегда был проблемным, всегда спорил с родителями и усложнял им жизнь: ему об этом любезно напомнили. Он еще недостаточно «здоров», недостаточно независим, чтобы позволять себе творить всякий бедлам.
«Ты мой сын, слушай, что я тебе говорю!»
Отец не выяснял причины. Он никогда так не делает, ему все равно, при каких обстоятельствах его сын влипает в неприятности, главное – сам факт. Наверное, это у него от бабушки – ей тоже по барабану. Подробности побега – секрет, но об этом и так не спросят, потому что здесь никого не волнует, о чем Денис думает каждый день.
– На тебе совсем лица нет.
Никого, кроме Кати.
Она присаживается на краешек кровати. Ее злость улетучилась, стоило Денису повесить трубку и уйти в комнату. Теперь она смотрит сочувствующе и участливо гладит по спине, и, если бы Денис прямо сейчас сорвался на слезы, она бы тихонько назвала его ревой-коровой и успокоила так же, как всегда успокаивает своих детишек в детском саду: терпеливо и с любовью.
– Прости. – Он обнимает ее крепко-крепко. Слишком устал. Слишком болит голова.
Катя улыбается.
– Ты тоже меня прости. Не нужно было так ругать тебя. Тебе и от бабушки, и от отца досталось. И я еще тут. – Она слегка раскачивается, убаюкивая. – Бедный ребенок.
В ее словах нет ничего уязвляющего. Она знает, что Денис нуждается в том, чтобы его выслушали и хоть немножко, но пожалели.
– Я вижу, как ты страдаешь. Отдохни. Все наладится. Бабушка позлится и перестанет.
О домашнем аресте, конечно, не говорится напрямую, ведь Денису не пятнадцать, однако и без того ясно, что его безделье по вечерам теперь сменится бытовым рабством на справедливых основаниях. Пискнуть против он не имеет права.
– Спасибо, что обняла. – Денис отстраняется. – Прости за вчера. Я тебе много всякого говна наговорил.
– Ну и словечки у вас, Денис Васильевич! – Катя хохочет, и ее круглые розовые щеки блестят, точно спелые яблоки. – Все хорошо. Просто не отталкивай меня. Ты всегда можешь поговорить со мной, знаешь ведь.
Денис набирает побольше воздуха в грудь. Он не может рассказать ей все, но не рассказать ничего – тоже. Не хочет. Катя ему как старшая сестра: она не заслуживает такого недоверия.
– Катюшка, скажи, у тебя было такое… когда все настолько плохо, ну прямо насто-о-олько, – он широко разводит руками, – что уже не знаешь, куда деваться, но тут бац! Происходит что-то по-настоящему хорошее. Вот только сил радоваться нет. Совсем нет.
«Твои вещи еще мокрые» – это Мурат сказал утром в прихожей. Вещи, да. Они оба понимали, что это значит, но Денис не говорил напрямую, что вернется за ними, а Мурат – что ждет этого. Они читают друг друга между строк.
– Ты сейчас счастлив?
– Мог бы. Я хочу быть счастливым. Как хорошо живется, когда ты счастлив.
Катя задумывается ненадолго, потом спрашивает:
– То, что делает тебя счастливым, усложняет тебе жизнь, да?
Денис усмехается. Всей этой ерунды с побегом не случилось бы, не будь ситуация с Муратом такой неоднозначной, но…
– …Я знаю, что не хочу отказываться от него. – Он хотел сказать «от этого», но не замечает оговорку.
– Юность – такая забавная вещь. – Катя наклоняет голову, улыбнувшись. – Я помню твои слова тогда: «Он зазнавшаяся недотрога. Не думаю, что мы подружимся».
Удивительно, что с Муратом вообще что-то получилось, несмотря на весь не радужный бэкграунд. Удивительно также, что Катя знает, о чем говорит.
– Ты так смотришь на меня, – она отворачивается, – значит, я угадала. Дениска, ссоры – это нормально, это необходимый опыт. Любая дружба строится на ошибках. И еще… я знаю, что однажды ночью тебя не было в комнате. Я видела твой рюкзак под одеялом.
– Это…
– Неважно, что это. Не говори мне, если не хочешь. Просто будь осторожен.
– Окей. – Он слабо улыбается в ответ. – В следующий раз я не попадусь, обещаю.
Катя шутливо щелкает его по носу.
– Это тебе не шутки вообще-то!
Она внимательно смотрит на него: на спутанные в гнездо волосы, на свободную кофту и трико. Затем задумчиво говорит, что не видела прежде такую одежду на нем.
– Неужели ты собирался ехать домой, так легко одевшись? А велосипед куда дел?
Денис бессовестно врет, что оставил велосипед у Толика. Про паспорт, кошелек и телефон, которые вчера искупались вместе с ним, он еще никому не говорил. Отец с него десять шкур сдерет, когда узнает.
Бабушка игнорирует его до самого вечера. А когда Денис принимается готовить ужин на всех и чуть опять все не сжигает, она шлепает его полотенцем по заду и вышвыривает с кухни.
Образы из кошмаров все еще крутятся у него в голове, но уже заметно потускневшие. Непонятно, пить ли ему таблетки после всего случившегося: он и без того к ним привык и все это время отлично держался. В подобных случаях он обычно звонил Светлане Николаевне, своему психологу, на личный номер. Скорее всего, после вчерашнего испортился не только телефон, но и сим-карта в нем. Он проверит это, когда Мурат отдаст ему вещи. То есть сегодня.
Денис планирует не изменять себе, понадеяться на авось: перед тем как улизнуть в ночи, снова что-нибудь спрятать под одеяло. Но в самый неподходящий момент дверь комнаты открывается, и Катя устало вздыхает.
– Это так необходимо? – спрашивает она.
Ему нужно, необходимо уйти сейчас, и на вещи, документы и кошелек – с высокой колокольни. Он даже не задумывается о том, что, возможно, Мурат его не ждет, что не будет рад его визиту. Потому что знает – все с точностью наоборот. Они читают друг друга между строк.
– Давай только по-человечески. – Катя отходит, освобождая дверной проем. – Не порти подоконник. И на цыпочках, чтоб бабушка не услышала.
Ветер шелестит среди деревьев. Дельфиниум качает верхушками, словно молчаливый страж позволяет пройти через калитку. Денис входит в дом без стука.
Мурат стоит у скворчащей сковороды: босиком, в широких шортах и в великоватой для него красной футболке. Волосы у него распушились как одуванчик. Они не здороваются друг с другом – сегодня уже виделись. Мурат только кивает в угол прихожей, где стоит пакет с вещами:
– Все твое там. Рюкзак, правда, до конца не высох.
Чайник со свистом заканчивает кипеть. В полной тишине они лепят бутерброды с колбасой и яичницу. Мурат накладывает начинку, Денис режет хлеб наискось. Никто без необходимости рта не открывает, просьба Мурата достать из холодильника кетчуп звучит как из-под палки. Поздний перекус максимально неловкий и нервный.
Они ведь спали в одной кровати, обнимались все утро. Мурат прижимал к себе, а Денис гладил его по волосам. Они тихонько смеялись над всякой ерундой, а потом вновь засыпали усталые. Даже суток не прошло – все свежо и надолго запомнится. Так почему?..
– Нормально себя чувствуешь? – Мурат воровато пьет чай.