Денис недовольно угукает в ответ. Ужасное начало разговора. Ни к чему беспокоиться об этом. Лучше бы вычистить вчерашние события из памяти у обоих. Еще не хватало, чтобы Мурат говорил с ним из чувства вины.
Они наедине, но не беспокоиться ни о чем – почти невозможно. Мурат глубоко в своих мыслях: брови сведены к переносице, губы – в нитку, колено быстро скачет. Он прекращает им дергать, когда Денис накрывает его ладонь своей.
– Что будем делать? – Мурат заключает их руки в замок. – С этим.
– Ты сам вчера сказал. – Денис смотрит ему прямо в глаза. – Забей. Какая теперь разница?
– Будешь каждое мое слово против меня использовать? – Затем его голос падает до шепота: – Вообще, да. Уже плевать.
– Не сказал бы, что мне плевать на все, – Денис не сдерживает улыбки, – но на многое точно.
Некоторое время они просто смотрят друг на друга. На этот раз безмолвие к месту, и в голове больше нет мыслей по типу «Как мы докатились до такого?», вместо них зреет прежняя смелость. Денис точно бы решился на что-то привычно наглое, но Мурат задает вопрос и этим портит всю атмосферу:
– Не болит? – Имеет в виду или разбитую губу, или кучу синяков под одеждой.
– А-а-а! – Денис аж вскакивает с места. – Удары Лапыгина ничто по сравнению с тем, как болит мое сердце из-за тебя.
Мурат звонко хохочет и встает из-за стола.
На чердаке с утра ничего не изменилось. Котов недавно вытирал пыль: у стеллажа на полу стоит тазик с тряпочкой, и некоторые книги стопкой громоздятся рядом. Старые часы отмеряют начало ночи механическим «тонк-тунк-тонк-тунк».
Шелестит бумага, раздается тихий вздох удивления. Денис, подогнув одну ногу, сидит на кровати и листает пухлый скетчбук. Мурат разрешил посмотреть, когда встал вопрос, чем они будут заниматься. Котов возвышается над ним, опираясь бедром о рабочий стол.
– И это ты тоже сам? Прямо сам-сам? Или где-то срисовывал? – Мурат отвечает «сам», и Денис немедленно присвистывает.
Судя по дате на титульнике, рисунки копятся на протяжении трех лет. За это время у Мурата прослеживаются заметные изменения, но Денис не может сказать, что старые работы хуже новых, а новые – лучше старых, потому что в рисовании он ничего не понимает. Весь этот скетчбук нравится ему от корки до корки, как и сам Мурат – от макушки до пят.
Однажды кто-то сказал Денису, что художники терпеть не могут показывать свои скетчи. Для них это что-то такое же личное, как собственные мысли. Сейчас сомневаться в этом не приходится: Мурат позволяет смотреть не все. Когда Денис задерживается на одном развороте, Мурат предупреждает, что следующий придется пропустить, и Денис слушается, потому что ценит это.
– Потрясно. – И снова удивленный вздох. Мурат на каждый его восхищенный комментарий только поджимает губы, будто считает, что все это необязательно озвучивать. – Ух ты, а это ты решил попробовать стиль «палка-палка-огуречик»?
– Это Милана тебя нарисовала. После вашей первой встречи.
Денис краснеет.
– Меня?
Кивок.
Чертовски неловко быть частью интересов маленькой девочки, что всегда робела и отводила глаза, но в целом относилась тепло и всегда к нему льнула. Мурат сохранил рисунок сестры среди своих – это что-то да значит. Может, и не то, на что Денис надеется, но точно не что-то плохое.
– С ней все хорошо?
Мурат утвердительно угукает. Остается только гадать, все ли хорошо на самом деле, но занятие это сомнительное: семья Мурата касается только его самого.
Денис переходит к следующей странице. Котов вдруг нервничает.
– Перелистни это.
Денис перелистывает, но краем глаза видит карандашные наброски людей с мячом. Футболистов среди ограждений стадиона.
На следующем развороте тоже они. Фигур в полный рост немного, зато много либо сидящих на скамейке запасных, либо бегущих по полю. Тут же лица в анфас, в профиль, в три четверти. Улыбающиеся, хмурые, задумчивые. У кого-то волосы стоят торчком, у кого-то зачесаны назад, у кого-то куча кудрей поверх широкой банданы. Мурат недовольно цыкает и выхватывает скетчбук прежде, чем Денис хоть о чем-нибудь подумал.
– Думаю, хватит. Прости, на некоторое тебе нельзя смотреть.
– Да, я понял. Все в порядке.
Мурат молча убирает все в выдвижной ящик. Там на свету лампы блестит глянцем та самая полароидная карточка с выпускного. Он не выкинул ее! Сердце бросается наутек.
– Сядь ко мне. – Денис хватает за его запястье. Мурат без ропота опускается на кровать. – Расскажи мне, что Лапыгин имел в виду, когда упомянул договор?
На самом деле, это последнее, о чем хочется говорить, но то, что произошло вчера, требует объяснений, и сейчас самое время их получить.
– Ты уверен, что тебе это нужно? – Мурат спрашивает спокойно, без яда, с которым Денис обычно сталкивался, когда разговор уходил не в то русло.
– Кир сказал тогда, что я в курсе всего. Это ведь про то, что я видел их вдвоем? Ты тоже видел? Поэтому они предложили тебе договориться?
– Не совсем. Первый, кто предложил все замять, – это Слава, но он не знал, по какой причине меня травили, и он не знал… про них. Когда Лапыгин попал в больницу, травля прекратилась. Славка договорился с ним, чтоб его шайка нашла другую грушу для битья.
– Ничего не понимаю. Тогда на каком основании Кир устроил вчерашнее дерьмо, если Слава припугнул их еще два года назад?
– Дело в том, что… – Мурат мешкается. Денис берет его за руку. – С Пеговым у меня когда-то был отдельный разговор. С некоторыми нюансами.
– Какими?
– Не скажу, – он мотает головой. – Не спрашивай больше. Я не хочу это вспоминать. Это тяжело.
– Прости. – Денис неосознанно подается вперед и обнимает за шею. Мурат опускает голову ему на плечо с усталостью дикого, но прирученного кота. – Прости. Пегов, сволота, столько времени водил меня за нос. Ненавижу.
– Довольно про него.
Шея Мурата в слабых венериных кольцах, кадык дергается, когда он сглатывает. Денис трется щекой о его щеку, гладит по волосам – мягко, боязливо. И Мурат идет навстречу, такой крошечный и трепещущий. Удивительно, как он все еще держится. Кир был прав только в одном – Котов в самом деле сильный. Денис не перестает им восхищаться. Всем им. Прямо сейчас – лицо Мурата в ладонях, смущенное, неподвижное. Глаза распахнуты, два черных омута, в них – завязнуть, утонуть, погибнуть не страшно. Никогда не было.
– Что такое? – Его тихий голос звучит в момент, когда тишина затягивается.
– Я хочу смотреть на тебя. – Денис выпаливает это, позабыв обо всем на свете. – Ты красивый.
– Красивый? – Мурат едва заметно улыбается.
– Ты мне нравишься. – Лоб ко лбу, пальцы касаются челюсти, опускаются вниз до шеи. Сказано не единожды, но сейчас это нужно не ему одному.
Мурату тоже нужно.
– Повтори.
– Нравишься. Очень сильно. Очень.
– Еще.
«нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься»
«Я буду повторять это тебе тысячу и один раз, – думает Денис, – столько, сколько нужно, чтобы ты запомнил и никогда не забывал, как это: не дышать, когда ты вот так – сидишь рядом; не думать совсем, когда говоришь со мной; бояться тебя, когда ты смотришь в глаза; ненавидеть, когда отталкиваешь, и любить, когда… всегда любить. Тебя. Я люблю тебя».
Но вслух:
– Обойдешься.
Мурат звучно фыркает и улыбается так ярко, так тепло и замечательно, что еще чуть-чуть, и Денис пустит слезу.
– Только ты, – он крупно сглатывает, – только не выгоняй меня, ладно?
– Зачем мне?
– Затем, что сейчас я тебя поцелую.
Раздается шумный горячий выдох, Мурат смиренно закрывает глаза.
Становится мокро, долго, сладко. Губы касаются губ, и от этого звука сердце заходится быстрой дробью. Руки сами тянутся погладить – шею, предплечье, бедро, затем сжать – настойчиво, без стыда, без страха ошибиться. Их объятья – не ошибка, их поцелуй – не ошибка, их любопытство, нетерпеливый азарт, взаимное желание отдать и получить – все правильно, все так и должно быть. Мурат млеет, позволяет себя вести, трогает то бережливо, то цепляется ногтями: сжимает пальцы как коготки у кошек, совсем не больно, наоборот. Ему хочется, Денис знает, хочется так же нежно, исступленно, без пауз на вдохи-выдохи, чтобы под закрытыми веками искры плясали, чтоб крыша ехала, время терялось… все терялось. И уже слабо помнится, в какой момент Мурат тянет на себя, в какой момент Денис подается вперед и ложится сверху, в какой момент что-то тихо ломается между ними и поцелуй превращается в глубокий и кусачий.
Одеяло сбивается в ком. Ноги сплетаются с ногами. Зубы стукаются о зубы, отчего звук – прямо в уши. Затем:
– Ой, прости, – быстрым шепотом, и дальше снова – к темно-розовому рту, языку. Целовать. Целовать. Целовать.
Ладонь вниз по футболке, на бедро, под кромку шорт: кожа у Мурата горячая. Тот гладит по волосам, оттягивает, чешет Дениса за ухом. Затем его рука останавливается и, недолго побыв на весу, медленно опускается. Его так ведет, что речь дается с большим трудом – только мычание на грани ясности.
– Что? – Денис немного приходит в себя. – Ты что-то сказал?
– Ммм. – Мурат вдруг зажмуривается сильно-сильно, словно ему больно.
– Тебе плохо? Эй? – Денис спешно убирает взмокшие волосы с его лба и оглаживает лицо.
Мурат открывает глаза, смотрит на него так, как никогда еще не смотрел. Как во сне.
– Нет. Приятно, – шепот, в нем истома. – С тобой. Приятно.
– И мне. – Что голос собственный, не верится: хриплый, севший. – Какой же ты красивый. – Короткий поцелуй в петельку