Когда он прошел мимо двери в ванную, намереваясь выйти на улицу, сильная рука Мурата возникла сбоку и втащила внутрь. Дверь закрылась на защелку, и Денис решил не тянуть время. Он обнял Котова за шею, принялся тянуть на себя, пока не врезался спиной в край раковины.
– Послушай, я тут… – Мурат умолк, когда его губы смяли с тем же голодом, что и вчера под окнами Царевых, быстро, неаккуратно, со страхом, что их обнаружат.
Денис зарывался пальцами в его волосы, пахнущие жасмином, то и дело их сжимал, когда нужно было, сам поворачивал голову Мурата в сторону и все целовал, целовал без остановки, одинаково распаленный и расстроенный. Но, когда Мурат застонал в негромком протесте, ему пришлось сбавить ход.
– Пожалуйста, дай мне сказать.
Денис, устыдившись себя, прекратил прижиматься так тесно. От густо-красных щек Мурата и его замечательных черных глаз, что смотрели куда угодно, но не в упор, все внутри трепетало и пело.
– У тебя ведь телефон теперь нерабочий, да?
Денис угукает.
– Я тут подумал, что… в общем, вот.
Он вынул из заднего кармана брюк сложенный вдвое желтый стикер. Тот самый, который Денис вручил ему на кассе вместе с купюрами. Эта записка «Я не пустое место. Назови причину, почему я не должен жать тебе руку» казалась в этот момент по-детски глупой, как и обида, с которой она была написана. Мурат написал собственный номер на обороте.
– Не знаю, цела ли твоя сим-карта, но не потеряй, хорошо?
На самом деле нет срочной нужды оставлять свои контакты, ведь Денис может спросить их у ребят, но Мурат сам заботливо подсуетился. Он мог использовать любую бумажку, хоть старый чек, хоть огрызок салфетки, но выбрал именно магазинную записку. То, с чего все началось, и то, чем все продолжится. Со своим номером он давал им обоим надежду не потерять друг друга.
– Хорошо. – Денис вновь обнял его крепко-крепко.
Они целовались и грубо, и нежно, и сладко, и горько. В один момент Денису показалось, что и слишком громко тоже. Закралось опасение, что их слышат даже на кухне. Мурат, словно прочитав его мысли, включил воду, но Денис позже выкрутил кран обратно, потому что плеск и звуки стока без причины нервировали. Он догадывался, что Мурат целует его не потому, что любит так же сильно, скорее, ему нравились ощущения, перед отъездом он хотел всего и сразу, потому и не стеснялся больше, трогал там, где Денис был не против. Возможно, это выглядело потребительски, но как-то плевать – здесь и сейчас им хорошо, а остальное – детали, думать о которых не стоило. Губы Мурата припухли, налились сочным алым, его дыхание сбилось, но слишком драгоценно время, чтобы тратить его на передышку.
Когда они вдоволь нацеловались и Мурат уселся на бортик ванны весь растрепанный и смешной, Денис, еще толком не остыв, сказал:
– Мы встретимся.
Котов угрюмо уперся взглядом куда-то в ноги.
– Я не знаю.
– Нет, это не вопрос. – Денис поднял его лицо за подбородок и мягко грустно улыбнулся. – Я знаю.
– Хорошо. А знаешь, когда?
Денис не мог даже прикинуть, но, слава богу, ему и не пришлось – ручка двери дернулась, отчего тихая нежность между ними вздрогнула и испарилась. Затем раздался требовательный стук, и Денис зычно крикнул: «Занято!»
– А ты скоро? – В голосе Толика слышалось отчаяние.
– Можешь подождать? Я тут, походу, ломик проглотил.
Мурат спрятал лицо в ладонях в беззвучном хохоте. За дверью очень громко рассмеялся Слава. Толик пока не спешил уходить.
– А Мурат где? – спросил он.
Денис поймал на себе блестящий, полный немого одобрения взгляд и соврал:
– На улице, наверное.
В комнате раздаются голодные звуки глотания. Толик выдувает бутылку воды за три подхода. Похоже, бражка отпустила его. Выглядит он сейчас заметно погасшим, глаза подернуты сонливостью. Денис надеется, что прямо сейчас Толик скажет, что ему необходимо напиться своим смузи и лечь спать, и потому разговор продолжится в другой день. Разумеется, в этот день Денис найдет тысячу и одну причину не выходить из дома.
Но Толик упрямо не собирался ничего подобного говорить. Слава нарушает тишину первым:
– Окей. Допустим, Мурата не было на улице. Какое это отношение имеет ко всему… Я даже не знаю, о чем мы тут вообще говорим.
Денис, поймав готовность Толика все подробно Славе объяснить, моментально срывается с места. Толик, несмотря на похмельную леность, оперативно загораживает ему дверь. Лицо Дениса, искаженное в страхе, должно быть, его пугает, потому что смотрит Толик виновато, хмурится, будто подбирает, что сказать помягче. Однако его потуг хватает только на слабое примирительное блеяние:
– Не нужно так нервничать. Ничего плохого не произойдет, правда. Слава не съест тебя, обещаю.
Славке это, видимо, настолько проедает плешь, что он вскакивает с компьютерного кресла и на грани вменяемости выпаливает:
– Да что не так-то?!
– Все не так! – Голос Кирилла из-за простуды хриплый. – Он шел на дно, ты понимаешь? Если бы не я, он бы утонул.
– Ловко ты тапки на ходу меняешь, красотка. – Илья отвечает бесцветно, потому что на этот разговор ему плевать, как и на Царева, которого он чуть не отправил на тот свет. – Ты же сам хотел, чтобы я с ним разобрался.
– Ты больной? Разобраться – не значит скинуть с обрыва.
Илья дергает губой, давая понять, что не пропустил эту дерзость мимо ушей и он поставит Кирилла на место. Но, видимо, в другой раз, потому что сейчас у него настроение молча терпеть, как бы Кирилл его ни хаял. Чем вызвано это настроение – остается только догадываться. Илья смотрит вдумчиво, будто и без посторонних понимает, что переборщил. Точно так же он смотрел на Кирилла в больнице, когда два года назад попал туда с тяжелым отравлением.
– Я уже слышал это. Ты повторяешься.
Подмечает он верно. Этот разговор у них уже был. Но там, на барже, они ничего толком не обсудили, потому что Кириллу, холодному и мокрому, как мышь, до чесотки хотелось отвести душу и Илью избить до кровавых соплей. По правде говоря, это желание все еще с ним. Врезать бы пару раз, пусть и не за весь трындец, что Илья устроил, но хотя бы за то, что ко всему равнодушен, за то, что приполз в комнату и полез лапать так, будто все отлично и им не грозит опасность быть раскрытыми.
– Я хотя бы повторяюсь. А что делаешь ты? Ты вообще осознаешь, что твоими стараниями мы теперь в жопе полной?
Кирилл говорит это без особого энтузиазма, по-простудному лениво, не надеясь на успех, но, похоже, Илье этот вечер все же встает костью в горле.
– Блядь! – слышится долгожданная агрессия. – Вспомни, что ты сказал, когда закатил мне истерику? Что сам разберешься во всем! Ну че, трепло, разобрался?
Кирилл кровожадно улыбается: ругань Ильи – услада для ушей. Ответ, приготовленный заранее, наконец дождался своего часа:
– Если хочешь знать: во всем виноват только ты и твой микроскопический член, который на меня встает еще со средней школы.
Что бы сейчас Илья ни сказал, Кирилл все равно будет прав, потому что, с какого угла ни глянь, заварил эту кашу именно Илья. В подсобке спортзала именно он первым потянулся к нему, именно он все начал, и именно он до сих пор это продолжает.
– Пока ты выедаешь мне мозги, твои родители, в частности твой конченный папаша, могут узнать обо всем.
– Да неужели? Переживай лучше за своего братца, который очень удивится, узнав, что его младшенький на досуге сосет чей-то член.
Илья мрачно проводит языком по верхним зубам. Кирилл презрительно хмыкает.
В этот момент его щека загорается от резкой оплеухи. В ухе звенит, и нос, кажется, дышит как надо. Илья все еще держит руку наготове, давая понять, что еще одно слово, и он не поскупится – ударит еще раз и больнее. Но вместе с тем в его светло-серых глазах виден плохо спрятанный ужас. За все их время общения он не единожды делал больно, но лица никогда не трогал. Причина этой «лояльности», видимо, прячется в его высмеивающих обращениях: «Красотка», «Принц», «Неженка», которые Кирилл слышал, когда тот особенно сильно раздражался.
Кирилл запоздало охает от боли, после чего Илья подается к нему в какой-то неуместной попытке сделать… что? Коснуться? Неохотно буркнуть вшивое «извини»? Соврать, что это вышло случайно? Кирилл звереет и бьет ему с такой силой, что тот с грохотом валится с кровати на пол. Он что-то рычит сквозь стиснутые кровавые зубы, когда второй удар прилетает ему в нос. Следующий попадает в ухо, затем предполагается снова нос, но ему удается перехватить кулак и перевернуть оседлавшего его Кирилла, прижать того лбом к полу. В шее хрустит, когда его рука хватает за волосы, дергает вверх с той агрессией, с которой он привык Кирилла унижать.
– Мы, как ты сказал, в жопе полной. – Илья забирается рукой под резинку чужого трико. – Ты и так жизнью обижен, так что разницы никакой, да?
– Не трогай меня. – Кирилл, весь неудобно искривленный под ним, звучит ядовито.
Так же ядовито чувствуются губы Ильи на его губах. Насильный поцелуй длится лишь мгновение. Кирилл кусает со всей ярости, и Илья, задушено вскрикнув, отшатывается. Его нос, и без того крупный, выглядит отвратительно после того, как Кирилл отвел на нем душу, а теперь и его рот оставляет желать лучшего. Воспользовавшись этой заминкой, Кирилл выворачивается из захвата, с ненавистью отпихивает чужие руки и встает на ноги. Он мелочно злорадствует, ведь из этого столкновения выходит безоговорочным победителем.
Илья откидывается спиной о край кровати и повержено касается кровоточащего носа. Прикроватная тумбочка шуршит содержимым: Кирилл достает пачку антисептических салфеток и бросает Илье.
– Сегодня перебьешься. У меня закончились резинки, а трахаться без защиты с такой собакой, как ты, все равно что играть в русскую рулетку.
И вновь это нехорошее молчание в ответ.
Кирилл уязвлено садится рядом. Внизу, в гостиной, телевизор говорит одними и теми же голосами уже больше тридцати минут. Мама обычно не смотрит один и тот же канал столько времени, значит, уснула там же на диване. Теперь понятно, почему она не услышала, какой шум они тут устроили, пока дрались.