– Она же все еще ходит к вам? – Он поднимает на Светлану Николаевну усталый взгляд. – Я не могу судить о ее состоянии из редких встреч с ней, но мне кажется, ей стало получше, чем в прошлом году.
Однако Светлана Николаевна игнорирует его вопрос, она говорит:
– Твоя мама непростой человек, но я слышу в твоем голосе облегчение.
Шум вентилятора будто становится громче, но духота все равно мучит, и пот копится над губой соленый и теплый.
– Да. – Денис стирает его кулаком. – Но мне все еще трудно осознать, что я больше не ненавижу ее. Помните, как я говорил, что не хочу ее видеть? Мне все еще стыдно за это. Я не сказал бы, что простил до конца, ведь, если бы не ее скрытничество, кто знает, может, сейчас я был бы полностью здоровым. Но я вел себя так незрело с ней, так жестоко… она столько лет жила с этой болью, а я только хуже сделал. Я прочел много литературы про послеродовую депрессию, теперь я немного понимаю, что мама чувствовала.
– Если бы у тебя была возможность, ты поменял бы что-нибудь?
Он подумает над этим вопросом несколько мгновений, затем невесело усмехается.
– Знаете, эта «другая возможность» то же самое, что уловки моего сознания, о которых вы говорили раньше. Конечно, в другой жизни я бы не сказал стольких обидных слов собственной матери, но я живу этой жизнью, и за моей спиной куча неправильных решений… Подправить их невозможно, мне остается только не нахватать новых. Мечтами о других возможностях грешил девятнадцатилетний Царев Денис. – Он останавливается и, не дрогнув ни единым мускулом, врет: – Я больше не он.
Дверь открывается наружу, и улица дышит в лицо июньской жарой. Сеанс закончился, Денис ощущает себя все также нагружено, но мысли наконец выстроились в нужном направлении.
Гудки в телефоне тянутся слишком долго, и чудится, что, если прямо сейчас, в эту же секунду, ему не ответят, смелость, с которой он решился на поездку, лопнет как мыльный пузырь. Но как хорошо, что этого не происходит.
– Толян! – Денис повышает голос не из-за шума города, а потому что до трясущихся поджилок волнуется. – Помнишь, ты приглашал меня провести лето вместе? Вы едете или уже передумали?
– Мы уже приехали, Дэн. Сегодня утром, и… – Вдруг раздается резкий лай и какой-то неясный ржавый скрип. Толик зычно кричит: – Место! Место, кому сказал! – Пес немного умолкает, но спустя секунду лает вновь, звеня цепью. Толик измученно выдыхает: – Глупый кобель, целый день пасть не закрывается, голова уже трещит… Шиферину закупили вот, гараж кроем… А ты чего? Хочешь приехать?
Денис коротко угукает, остановившись у зебры. Люди рядом спасаются от жары как могут: кто-то жадно пьет воду, кто-то размахивает распечатками, кто-то теребит ворот одежды и протирает лицо влажными салфетками. Денис чувствует, как его волосы, недавно выкрашенные в темный каштан, ощутимо припекает солнцем.
– Погоди, серьезно? Ты же ногами и руками упирался, не хотел ни в какую… Это же замечательно. Ты можешь мне не верить, но ты единственный, кого здесь не хватает, так что да, ты меня очень обрадовал.
Денис хмыкает, немного сбитый с толку:
– Я не виделся с вами буквально неделю, а вы уже соскучились по мне?
Но Толик его даже не дослушивает, убирает телефон от уха и кричит:
– Хэй, Славка! Слава!.. Дэн едет!.. Да, я об этом и толкую! – И возвращается, чтобы уточнить: – А когда? Когда планируешь-то? – Денис, смущенно улыбнувшись такому рвению, говорит, когда. Толик вновь отвечает Славке куда-то в сторону: – Нет, не в пятницу! Он в выходные!
Светофор наконец-то пиликает, загорается зеленым человечком. Изнывающие на солнцепеке люди двигаются вперед, и Денис вместе с ними. Толик все еще громко разговаривает на стороне, видимо подойти ближе Слава не может, потому они перекрикиваются через двор, как старые деды.
– В общем, мы тебя ждем, – заканчивает Смирнов. – Надеюсь, ты не передумаешь в самый последний момент, иначе мое разбитое сердце будет на твоей совести, понятно?
Денис протягивает игривое «поня-я-ятно» и отключается первым. После этого звонка его настроение заметно улучшается, снова появляется это одинаково тревожное и приятное предчувствие чего-то… необратимого? Он не уверен, что толкует это правильно, зато уверен, что правильно поступает.
Спустя четыре дня он уже мчит по трассе вон из города. Рейсовый автобус подбирает пассажиров в разных деревеньках, и скоро в салоне становится нечем дышать. Что самое удивительное, такое количество народа держится почти до самой конечной, то есть все они едут туда же, куда и сам Денис. Он встает, уступив место пожилой женщине с ребенком, и думает о том, что должно было произойти что-то действительно удивительное, раз в их в богом забытую глушь направляется столько новых лиц. Но это не единственное, что сбивает его с толку. Сотовая связь не обрывается на полпути к ПГТ, и, более того, интернет работает стабильно, а не через пень-колоду.
Трасса огибает русло реки и направляется вдоль покатого склона. Денис никогда до этого не ездил по этому повороту и не видел реку с такого угла. Вода отражает голубизну неба и мягко колышется от проплывающих лодок, а ближе к дуге наскакивает на пороги, морщится частой рябью и громко жемчужно журчит. Берег шелестит пучками высокой осоки и полон гладкой гальки. Денис смотрит в окно, держась за поручень, и не чувствует тревожности, только спокойствие, разливающееся по телу приятной ленцой. Река течет вперед, будто предвещая ему новое свежее начало.
Он, как и все вокруг, спешно суетится, когда автобус проезжает заправку. Над зеленым полем стелется густое марево жары, и при взгляде на колышущуюся траву Денис падает с головой в воспоминания его беззаботной юности и первой любви. Он заранее знал, что «проверку на стойкость», о которой говорила Светлана Николаевна, он провалит даже не доехав, заранее знал, как ему будет невообразимо тоскливо и приятно видеть призрачный образ Мурата, будто наложенный калькой поверх мест, где когда-то им обоим было так хорошо и плохо одновременно. И сколько бы он ни обманывал себя, что в нем сегодняшнем нет места девятнадцатилетнему Цареву Денису, где-то глубоко-глубоко внутри он все еще остается без памяти влюбленным мальчишкой. С такими мыслями он расплачивается с водителем и выбирается из тесноты автобуса на свежий воздух.
Бабушкин дом встречает его непривычной суетой и шумом: на подоконнике распахнутого окна висит коробочка радио, и диктор увлеченно рассказывает об особенностях выращивания клубники; где-то в глубине дома плачет ребенок, и Катя любовно воркует с ним в попытке успокоить; у навеса, где и сейчас стоит та пресловутая бочка с навозом, человек в камуфляжных штанах и полосатой майке обтесывает топориком колья – Денис сразу узнает в нем дедушку; бабуля, несмотря на зной, возится в теплице, а рядом с ней с лейкой в руке мельтешит, похоже… дядя Коля.
Денис отворяет калитку и входит во двор с чувством облегчения на улыбающемся лице.
Катя спускается к ним запоздало, когда они все уже сердечно обнялись. Дядя Коля до боли в боку хохочет над шутливой перебранкой бабули с дедом, а Денис вторит. Соседи через дорогу в любопытстве вытягивают шеи, кто-то даже специально выключает газонокосилку. Катя поначалу возмущается из-за такого шума, ведь только что убаюкала дочь, затем тепло обнимает Дениса, как человека, по которому нестерпимо скучала.
Когда бабушка усаживает его за стол, Николай спрашивает у него, куда делся брат. Денис, приложив ко лбу холодный стакан с молоком, отвечает, что отец задержался на работе и приедет вечером.
– Черт малохольный. – Бабушка, похоже, намеревается немножко поругаться. – Племяннице уже полгода как, а он все никак не раскорячится со своей работой! Поглядите, какой важный Буратино! Ни звонка, ни ползвонка за все время.
– Ну, старая, с порога растрещалась. – Дедушка наводит себе настолько сладкий чай, что у Дениса глаз на лоб лезут. – Ну докладывай, боец! – Он опускает на его плечо тяжелую мозолистую руку и садится рядом, отхлебывая из своей кружки. – Закончил, наконец, свои университеты?
Денис рассказывает, на какую специальность отучился и кем планирует работать. Он решает, что про академ говорить будет глупо – дедушка слеплен из другого теста. Ни он, ни бабушка ничего не знают о его ментальном здоровье именно по этой причине. Они из того типа людей, что называют депрессию плохим настроением, а психологической травмой – собственный брак.
– Похвально, похвально. Образование – это всегда хорошо. – Дед довольно кивает. Сквозь открытое окно солнце окрашивает его стакан с чаем в апельсиновый цвет. – Теперь после учебы и в армию прямой дорогой, что скажешь?
Бабушка, что в это время разогревает еду, оскорбленно фыркает. Денис смотрит на Николая – тот закатывает глаза, мол, сейчас начнется. Дедушка поворачивается к бабуле лицом.
– А что, скажешь неправ я? У парня как раз возраст подходящий! Годик-два отслужит, а потом пусть хоть на ушах ходит, главное, долг стране отдаст.
– Какой долг? Мальчишке двадцать четыре всего, еще не набегался толком!
– Уже двадцать четыре! Набегается вдоволь на полигонах. Ты со старшим так же нянчилась – до тридцатки почти дотянули, мол, пускай учится! И что? Гляди, как доучился, – сама же теперь ворчишь, что помирать будем, а он и не вспомнит! Эй, Николо!
Дядя вздрагивает. Мнением Дениса никто не спешит интересоваться – тот молча бегает взглядом из стороны в сторону.
– Николо, скажи своей мамке, что она дальше своего носа не видит. Давай, скажи, кто здесь прав!
Бабушка громко ставит на стол горячую, пахнущую пряностями еду и опасно сверкает очками, полная готовности.
– Не вижу, где секатор, который ты еще вчера обещался починить? Тебя сегодня утром Тугановы попросили помочь им с участком, ты на кой черт отказался? Думаешь, деньги лишними будут?
Ее застигнутый врасплох супруг, полный молчаливого негодования, стукает себя по колену, видимо, намекая на боли.