– Подожди, Джек. Я еще не закончил…
– Мне нужна от тебя цитата. Больше ничего. Таркингтон фыркает:
– Ты еще и глухой? Специально для тебя повторяю: тебя здесь нет. И меня здесь нет. Нашего разговора не было.
– Одна маленькая цитатка, – канючу я. – Я не буду ее публиковать сейчас, может, позднее.
– Я могу сказать тебе только одно: будь осторожен, хитрюга. Не делай глупостей и не давай себя прищучить. И это не для публикации.
– Только одну-единственную цитату, Рик. Тебе что, жалко? Не обязательно что-то монументальное.
– О, ты меня успокоил, – хмыкает Таркингтон.
Я пытаюсь тряхнуть стариной и изобразить «полную журналистскую готовность» – это мне когда-то неплохо удавалось:
– Давай ты скажешь, что прокурор штата «расследует возможную связь» между смертями Джимми Стомы и Джея Бернса, а также хладнокровным нападением на третьего участника группы. Ты можешь не упоминать Клио и песню. Просто скажи, что вы собираетесь выяснить, не хочет ли кто-нибудь прикончить всех «Блудливых Юнцов». Офигительный ведь заголовок получится!
– Есть только одно маленькое «но»: мы ничего не расследуем.
– Да, но вы будете расследовать – разве нет, Рик? – когда у вас появится больше улик. Новых, и даже, как у нас говорят, ошеломляющих улик.
– Не забудь мне позвонить, когда это произойдет. Тогда и получишь свою бесценную цитату.
Я не собираюсь признаваться Таркингтону в маленьком затруднении: мне маловато цепи нелепых происшествий, чтобы продать нашему главному редактору историю Джимми Стомы. Аксакал, возможно, и фанат «Блудливых Юнцов», но еще он упрямый осел, когда дело касается первой полосы. Ему нужно, чтобы кто-то из органов подтвердил, что дело пахнет керосином. Таркингтон подошел бы идеально. К сожалению, он тоже упрямый осел.
– Ты хочешь мне сказать, – наступаю я, – что все это не больше чем совпадения? Все то, что случилось после смерти Джимми?
– Черт, я не слишком-то верю в совпадения, – сухо отвечает он. – Думаю, ты что-то раскопал.
– А разве пятен крови не достаточно для того, чтобы ты сделал один телефонный звонок? Это же кровь его сестры!
Таркингтон уставился на меня, как будто я только что плюнул ему на ботинки.
– Какая, нахрен, кровь, дурья ты башка? Тот образец, что ты украл, когда вломился в чужой дом? Ты понимаешь, о чем ты меня просишь?!
– Рик, я должен был знать наверняка. Вот почему я это сделал.
– А я сначала должен получить ордер, дружок. Найди мне улики, тогда я найду судью, и мы вырежем кусок из ковра – по закону. – Он встает, потягивается, затем зевает, на тот случай, если я вдруг не понял намека. – Джек, не сердись. Ты нарыл отличный материал…
– Но что?
– Убойный материал, как вы говорите. Но ты еще не закончил. Не хватает ленточки и красивого бантика. – Таркингтон кивает на гору папок. – А теперь извини меня, я тоже должен задать пару вопросов нескольким вдовушкам. А они, в отличие от твоей, все как на подбор истерички.
– Ладно, но сначала скажи мне, что ты обо всем этом думаешь – одно слово, Рик.
– Интригующе, – произносит он.
Это хорошее слово, но мне не подходит. Аксакалу подавай чего посерьезней.
– Как насчет «подозрительно»? – решаюсь я.
– Да, согласен. Все это подозрительно.
– Очень подозрительно. Скажешь, нет?
– Я скажу «до свидания», мистер Таггер. И если на этой неделе я увижу свое имя в статье за твоей подписью, то, для твоего же блага, это должно случиться потому, что я как-нибудь зрелищно скопытился.
Вот об этом я и говорю. Я бы никогда не осмелился даже шутить на подобную тему. Как только дверь его кабинета закрывается за мной, я достаю блокнот и пишу:
Заместитель прокурора штата Р. Таркингтон заявил, что готовится провести расследование обстоятельств смерти Дж. Стомы и исчезновения его сестры. «Очень подозрительно» – таково мнение заслуженного прокурора об этой темной истории.
Простите меня, мистер Вудворд, ибо я согрешил.
В жаркий августовский полдень пирс на Силвер-Бич почти безлюден. Я приезжаю за полчаса до назначенного срока и, оставаясь для безопасности в машине, озираю в бинокль окрестности. У команды Клио было два дня, чтобы проверить номер телефона, который я написал на диске, – для частного детектива это раз плюнуть.
Но я не замечаю никакой слежки, никаких подозрительных личностей. На пирсе торчит пара подростков, они пьют пиво и ловят сардин; пенсионеры дремлют в складных креслах, прикрыв лица панамами размером с крышку от мусорных баков; плюс сладкая латиноамериканская парочка с одной удочкой на двоих, они попеременно вытаскивают из воды маленьких люцианов; и, наконец, трое завсегдатаев, загорелые и обветренные, с полными ведрами наживки, рыбачащие по всей технологии.
Я стаскиваю галстук и расстегиваю верхнюю пуговицу, а затем неторопливой походкой направляюсь к телефону-автомату в конце пирса. С каждым шагом я отрезаю себе путь к отступлению, но не все так просто, у меня есть запасной план: если вдруг одноглазый Джерри выскочит из мусорного бака и начнет стрелять, я сигану через перила и уплыву прочь подобно дельфину.
Охренительный план. «Всегда будь почти готов» – таков мой девиз.
И, естественно, по телефону треплется какой-то старикан. Я смотрю на часы – еще двенадцать минут до полудня. Надеюсь, Клио не плюнет на всю эту затею, если будет занято.
Если она вообще собирается звонить.
Я сажусь на изгрызенную временем деревянную скамейку и тут замечаю, что еще она служит столиком для разделки наживки. Слишком поздно. Теперь у меня вся задница в чешуе тарпона и тухлых креветках. Такой вот я ловкий.
Старикан у телефона вешает трубку и машет мне:
– Звони, сынок.
Бодрый старикашка, метр с кепкой; влажные глазки, пушистые седые волосы и заостренное розовое личико, обрамленное редкими белыми бакенбардами. Он похож на 120-фунтового опоссума.
– Спасибо, но я жду звонка, – говорю я. – Это не надолго.
Он говорит, что его зовут Айк и что он разговаривал со своим букмекером из Северного Майами.
– Никогда не ставь на лошадь, которую назвали в честь блондинки, – с горестным вздохом советует он.
Айк ловит сразу на три спиннинга. Он сматывает один и цепляет на крючок мертвую сардину из пятигаллонного ведра.
– На этом самом месте я поймал двадцатитрехфунтового красного горбыля, – говорит он. – Это было 14 августа 1979-го. Мой личный рекорд. А тебя как звать, сынок?
– Джек.
– Необычное место для телефонных звонков.
– Это необычный телефонный звонок.
– Твое лицо мне знакомо. Но, с другой стороны, все кажутся знакомыми, если тебе уже стукнуло девяносто два. – Он смеется, демонстрируя блестящие вставные зубы. – Либо, наоборот, никого не узнаешь.
Я присвистываю:
– Девяносто два. Невероятно.
– Когда мне исполнится девяносто три, – говорит он, – получится, что я прожил дольше, чем Дэн Сяопин.
– Точно.
– И дольше мисс Клодетт Кольбер. – В глазах-пуговках появляется озорной блеск.
– И дольше Грир Гарсон! – восклицаю я.
– И дольше Элджера Хисса![117]
– Ого, да вы разбираетесь.
– Ну, я занимался этим делом всю жизнь, – говорит человек-опоссум.
Это уже слишком. Я не могу удержаться от смеха.
– Вы в отличной форме! – говорю я.
– Здоровый морской воздух. И рыбалка. – Айк пятится и кидает серебристую блесну через поручни. – Но это не все, – добавляет он. – Еще в молодости я решил: если уж умирать, то только от старости. Бросил курить, потому что боялся рака. Завязал с выпивкой, потому что боялся въехать в дерево на машине. Перестал охотиться, потому что боялся снести себе башку. Перестал ходить по бабам, потому что боялся, что меня пристрелит какой-нибудь ревнивый муж. Решил увеличить свои шансы, вот что я сделал. Веселухи, конечно, много пропустил – да и черт бы с ней. Все мои друзья давно кормят червяков, а я – вот он, стою тут перед тобой!
– Где вы начинали? – спрашиваю я.
– В «Орегониан». А потом три года в «Пост-Интеллидженсер» в Сиэтле. – Он умолкает, чтобы надеть выцветшую кепку с длинным козырьком и отворотом, закрывающим шею. Прогуляв целый век под озоновой дырой, Айк все еще беспокоится о вреде солнечных лучей. – А затем в «Бикон Джорнал» в Акроне и недолго в «Чикаго Трибьюн» и еще в нескольких газетенках, которые уже приказали долго жить.
Феноменально. Наверное, он самый старый из всех живущих авторов некрологов в мире. Я спрашиваю, о чем он еще писал.
– Да обо всем. О легавых, о судьях, о политиках, – пожимает плечами Айк. – Но все закончилось некрологами. Странно, не правда ли, как некрологи могут захватить человека? Это был первый раздел, куда я попал после колледжа, и там же я работал, перед тем как уйти на пенсию. Двадцать семь лет назад…
Человек-опоссум замечает, что одна удочка слабо подергивается. Он интенсивно крутит катушку и так резко дергает, что чуть не падает. Упершись костлявой коленкой в ограждение, он вытягивает здоровенного люциана и бросает его на лед.
– Не пойми меня неправильно, Джек, – говорит он. – Я был хорошим журналистом, но я не твоего поля ягода.
Будь чуть меньше твердости в его голосе, я бы решил, что он блефует.
– Откуда вы меня знаете?
– Я читаю «Юнион-Реджистер» каждый божий день, – заявляет он. – К тому же я смотрю в оба, двадцать минут назад позвонила какая-то девица и спрашивала тебя.
– Это невозможно.
– Думаю, она сейчас перезвонит, – говорит Айк.
На меня наваливается невыносимая жара, я задыхаюсь от запаха гниющей рыбы. Я нервно оглядываю пирс, но никто к нам не идет, а Айк говорит, что почтет за честь одолжить мне свой норвежский нож, который, заверяет он, достаточно остр, чтобы пробить шкуру динозавра. Остатки здравомыслия велят мне немедленно удирать с пирса, но тоненький голосок безрассудства твердит, что я должен остаться и узнать, как Клио Рио выяснила, что именно я стою за диском в ее пакете с капустой.