— Я понимаю, — сочувственно произнес он.
— Я составлю список, и ты мне все принесешь.
Сестра Уилдинг между тем задернула занавеску, разделявшую две койки маленькой палаты.
— Вот так. Теперь вы, можно сказать, остались наедине. — Она взяла стакан с тумбочки Элизабет и налила в него воду из кувшина. — Я скоро вернусь, мистер Александер, и отведу вас посмотреть на ребенка.
— Спасибо. — Оба благодарно улыбнулись, и миссис Уилдинг вышла из палаты.
Когда дверь закрылась, Элизабет опять повернула к Джону свое напряженное лицо. В ее глазах без труда читалось сильное волнение.
— Джонни, дорогой, я хочу все знать. Какие шансы у нашего малыша?
— Ну, милая… — замялся он.
Элизабет потянулась вперед и коснулась руки мужа:
— Джонни, я хочу знать правду. Сестры мне ничего не скажут. Я должна услышать все от тебя. — Голос Элизабет предательски дрожал.
Джон чувствовал, что жена вот-вот расплачется, и, тщательно подбирая слова, тихо ответил:
— Может случиться всякое. Я видел доктора Дорнбергера. Он сказал, шансы есть. Ребенок может выжить… — Джон замолчал, не закончив фразы.
Элизабет, глядя в потолок, едва слышным шепотом спросила:
— Значит, надежды мало, да?
Джон мучительно думал, какой эффект произведут слова, которые он собирался произнести. Возможно, если ребенку суждено умереть, то им обоим лучше посмотреть правде в глаза и он не должен поддерживать в Элизабет надежды, которые могут вскоре рухнуть.
— Он очень маленький, — нежно сказал Джон. — Он родился на два месяца раньше срока. Если вдруг какая-нибудь инфекция, даже самая незначительная… Он очень слабенький.
— Спасибо. — Элизабет была совершенно спокойна. Она не смотрела на мужа, но продолжала крепко держать его за руку. По щекам ее текли слезы, и Джон почувствовал, что и его глаза увлажнились.
Стараясь не выдать волнения, он сказал:
— Элизабет, дорогая, что бы ни случилось… мы еще молоды, у нас все впереди.
— Я знаю, — тихо произнесла она, и он снова обнял ее. Элизабет заплакала. Прижавшись к ней, Джон слышал, как она шепчет сквозь рыдания: — Но… двое детей… вот так… — Она подняла голову и в отчаянии воскликнула: — Это нечестно!
По лицу Джона тоже текли слезы. Он прошептал:
— Трудно сказать, что будет… Но у тебя есть я, а у меня — ты. — Он еще минуту держал ее в объятиях, пока она тихо плакала.
Потом Элизабет шевельнулась и пробормотала:
— Дай мне платок.
Он достал из кармана свой носовой платок и подал жене.
— Все, я успокоилась. — Она вытерла глаза. — Это просто… иногда…
— Если тебе это помогает, милая, — нежно сказал Джон, — плачь. Каждый раз, когда тебе захочется.
Она слабо улыбнулась и вернула мужу платок.
— Все у меня получается не так. — Она помолчала и сказала окрепшим голосом: — Знаешь, Джонни, пока я лежала тут, я думала.
— О чем?
— Я хочу, чтобы ты стал врачом.
— Но, милая, сейчас не до этого, — ласково возразил он.
— Нет, — остановила она Джона. Голос ее звучал тихо, но в тоне слышалась непреклонная решимость. — Я всегда хотела, чтобы ты был врачом, и доктор Коулмен тоже говорит, что ты должен им стать.
— Ты представляешь себе, сколько это стоит?
— Да, представляю, но я могу работать.
— С ребенком на руках? — тихо спросил он.
Помолчав, Элизабет произнесла:
— Может, у нас не будет ребенка.
Дверь палаты бесшумно открылась, и вошла сестра Уилдинг. Увидев заплаканную Элизабет, она отвела глаза в сторону и сказала:
— Если хотите, мистер Александер, я сейчас отведу вас к ребенку.
Оставив Джона на сестринском посту, доктор Дорнбергер направился в детское отделение.
Детское отделение находилось в конце длинного светлого коридора, выкрашенного в веселые пастельные тона. Оно располагалось в той части здания, которую перестроили два года назад, сделав помещения более просторными и светлыми. Подойдя к двери, Дорнбергер услышал крики детей. Все кричали по-разному — от грубого басовитого плача до едва слышного фальцета, и Дорнбергер подумал: «Они заняты важным делом». По старой привычке он остановился у толстой стеклянной стены, огораживавшей отделение с трех сторон, и скользнул взглядом по ровным рядам кроваток.
Эти новорожденные — победители. Они выиграли схватку за существование, взяли первый и самый высокий барьер в их жизни. Через несколько дней они выйдут из стен клиники в ожидающий их мир. Там их ждут дом, школа, соперничество, борьба за славу и обладание собственностью. Для них будут конструировать все более мощные и красивые автомобили; самолеты, в которые они сядут, будут летать все быстрее и дальше: каждому их капризу будут потакать разнообразные товары. Некоторые из них столкнутся с неизвестностью — одни неудачно, другие смело, третьи с восторгом. Кто-то вкусит сладость успеха, кто-то — горечь поражения. Кто-то преодолеет ранние невзгоды, кто-то спасует перед жизнью. Но все они, достигнув телесной зрелости, повинуясь древнему инстинкту, начнут совокупляться и со временем производить потомство. Некоторые из его представителей появятся на свет в этих же стенах.
В противоположном конце холла располагалось еще одно, меньшее отделение. В нем тихо лежали в кувезах те, кто стартовал не слишком удачно. Это было отделение недоношенных. Их существование было под большим вопросом, свою первую схватку с жизнью они пока не выиграли. И доктор Дорнбергер направился в первую очередь к ним. Последним он осмотрел самого маленького пациента — этот крошечный фрагмент человечества. С сомнением, поджав губы, он покачал головой и написал назначения.
Когда Дорнбергер уже вышел из отделения, в другую его дверь вошли сестра Уилдинг и Джон Александер.
Как и все, кто входил в отделение недоношенных, они надели стерильные халаты и маски, несмотря на то что от помещения с кувезами, снабженного кондиционерами и увлажнителями воздуха, их отделяла стеклянная стена. Остановившись, миссис Уилдинг легонько постучала по стеклу. Молодая медсестра подняла голову и подошла, с любопытством глядя на них поверх маски.
— Ребенок Александер! — громко и четко сказала сестра Уилдинг, чтобы ее услышали, и жестом указала на Джона. Девушка кивнула и сделала знак, приглашая идти вдоль стеклянной стены. Они прошли мимо нескольких кувезов и остановились. Сестра развернула один из них так, чтобы отец мог увидеть ребенка.
— Боже мой, и это все? — непроизвольно вырвалось у Александера.
— Да, он невелик, — сказала сестра Уилдинг.
Джон недоверчиво уставился в кувез:
— Я никогда в жизни не видел… таких маленьких.
Он продолжал молча смотреть. Неужели это человек — эта крошечная, сморщенная, похожая на обезьянку фигурка?
Ребенок лежал совершенно неподвижно, и только едва заметные ритмичные движения грудной клетки говорили о том, что он дышит. Даже в кувезе, сконструированном для недоношенных детей, это малюсенькое тельце казалось заброшенным и потерянным. Было вообще непонятно, как в нем может теплиться жизнь.
К ним подошла молодая медсестра.
— Сколько весит ребенок? — спросила сестра Уилдинг.
— Тысячу шестьсот граммов. — Медсестра посмотрела на Джона: — Вы понимаете, мистер Александер, что здесь происходит? Понимаете, как выхаживают вашего ребенка?
В ответ он отрицательно покачал головой. Он был не в силах даже на мгновение оторвать взгляд от этого маленького комочка.
— Некоторые люди хотят знать, — по-деловому сказала молодая сестра.
— Если вам не трудно, — попросил Джон, — расскажите и мне, пожалуйста.
Сестра указала рукой на кувез:
— Внутри поддерживается температура тридцать шесть и шесть десятых градуса. К воздуху добавляется кислород. Его содержание в кувезе около сорока процентов. Кислород облегчает ребенку дыхание. У него очень маленькие легкие. Они пока еще недоразвиты.
— Да, я понимаю. — Он по-прежнему смотрел на ритмично поднимающуюся грудь сына. Пока продолжается это движение, ребенок живет, маленькое сердечко бьется и нить жизни еще не оборвалась.
Сестра между тем продолжала говорить:
— Ваш ребенок очень слаб и не может сосать, поэтому мы кормим его через зонд. Видите эту тонкую трубку? Она показала Джону трубочку, которая спускалась сверху в ротик ребенка. — Зонд введен в желудок. Каждые полтора часа мы вливаем в зонд глюкозу с водой.
Джон поколебался, но потом спросил:
— Вы много видели таких случаев?
— Да. — Медсестра многозначительно кивнула, словно предвидя следующий вопрос. Джон заметил, что она маленькая, хорошенькая, рыжеволосая, судя по выбившемуся из-под шапочки завитку, и удивительно молодая — не больше двадцати. Но выглядела она весьма компетентной и знающей.
— Как вы думаете, он выживет? — Он снова взглянул на ребенка сквозь толстое стекло.
— Трудно сказать заранее, — наморщила лоб сестра. Чувствовалось, что она старается отвечать честно, но так, чтобы не уничтожить надежду и не внушить ее. — Одни дети выживают, другие — нет. Иногда кажется, что у некоторых детей есть воля к жизни. Они борются за нее.
— А этот борется? — спросил Джон.
— Об этом пока рано судить, — уклончиво ответила сестра. Все-таки восемь недель — это много. — Она помолчала, потом добавила: — Это будет тяжелая борьба.
Он опять стал смотреть на крошечную фигурку. Только теперь ему в голову пришла простая мысль: «Это же мой сын, часть моей жизни». Он ощутил в себе необъятную любовь к этому живому кусочку плоти, к своему младенцу, который в одиночку борется за жизнь в этом теплом стеклянном кубике. У Джона возникло абсурдное желание крикнуть сквозь стекло: «Ты не один, сынок. Я пришел к тебе на помощь. Вот мои руки, они укрепят тебя. Вот мои легкие, я буду дышать ими за тебя. Только не сдавайся, сынок, не сдавайся. У тебя все впереди, мы так много сможем сделать вместе — если только ты будешь жить! Слушай меня и держись! Это я, твой отец, и я люблю тебя!»
Он почувствовал, как сестра Уилдинг взяла его за руку.