– Филипп!
Он мягко, но непреклонно отвел ее руки:
– Что тебе нужно?
– Давай мириться!
– Я не ссорился с тобой.
– Я серьезно…
– И я серьезно. Я предупредил тебя, что нам придется разойтись, если ты заберешь мое производство. Иди, Юля, не мешай. Мне нужно подготовить дела завода к сдаче.
– Ты все-таки увольняешься?
– Да, я же говорил.
– Филипп, не сходи с ума. Это же чистая формальность! Тебе же надо было, чтобы поставки древесины возобновились? Они возобновились! По-моему, прекрасный вариант для тебя.
– Юля, порядочный человек не выбирает прекрасный вариант. Он соблюдает кодекс чести, даже если для него это убийственно. Не буду скрывать, я очень люблю тебя, и мысль, что нам придется расстаться, разрывает мне сердце. Но иначе невозможно.
– Да почему «невозможно»?! – закричала Юля, из всей речи услышавшая только «я люблю тебя».
– Потому, что невозможно жить с женщиной, готовой обесчестить человека, фамилию которого она носит, – отрезал Филипп. – Я не виню тебя в происках твоего отца и не смею унижать тебя подозрениями, что вы с ним вместе провернули эту аферу. Я верю, что ты ничего не знала о его планах. Но в твоих силах было встать на мою сторону и потерпеть поражение вместе со мной, а не гнаться за этими деньгами!
– Но я не о деньгах думала, когда принимала решение!
– О чем тогда?
– О том, что нельзя меня запугивать! Нечего было угрожать мне разводом!
Филипп вздохнул:
– Детский сад какой-то! Но что бы тобой ни руководило, дело сделано. Выбора у меня нет.
Он встал и открыл шкаф.
– Что ты делаешь?
– У меня сейчас слишком напряженное время, чтобы я мог тратить силы на выяснение отношений с тобой. Поеду в гостиницу.
– Филипп!
– Буду очень признателен, если ты обойдешься без сцен.
Он быстро собрал сумку и уехал.
Дверь за ним захлопнулась глухо и безнадежно.
«Вот ты и брошенная жена», – сказала себе Юля, бессильно опустившись на кровать.
Прошло несколько дней. От Филиппа не было известий. Юля ходила словно автомат, пытаясь осознать, что Рыбаков навсегда исчез из ее жизни. А он был так нужен ей! Неужели она никогда больше не проснется рядом с ним от звонка будильника, а он не прижмет ее к себе: «Полежим еще минутку, птиченька»? Как она тосковала по его телу, даже по его дурацкой бородке, которая раньше раздражала ее… Любила или нет, не важно, Юля сама теперь не смогла бы ответить на этот вопрос, но одно знала точно – без Филиппа ей плохо.
Словно отрезали часть ее души, и теперь нужно учиться все делать заново: ходить, чувствовать, разговаривать.
Во время приема больных она иногда забывалась, начинала по привычке соображать, что сделать на обед, но тут же вспоминала – не нужно ничего, Филипп не придет.
Она не сердилась на него. Она сама виновата и заслужила мучения, которые переживает сейчас.
Подумаешь, изменил! Она же отплатила ему той же монетой. А если бы и нет, стоило ли карать его так жестоко за мимолетную интрижку? Наверняка Рыбаков уже и думать о ней забыл.
Измена – всего лишь секс, и пусть кто-то из супругов изменил, но все остальное они делают вместе! Они должны быть рядом в болезни и здравии, в бедности и богатстве…
А она отреклась от него.
Мужчина может изменить жене, но невозможно, чтобы он изменил себе, между тем именно этого Юля добивалась от мужа.
Она слишком серьезно относилась к браку, слишком любила себя и не понимала, что измена и предательство все-таки не одно и то же. Пришлось самой изменить и предать, чтобы в этом разобраться.
К сожалению, слишком поздно. Филипп называл ее птиченькой. Вот именно, птиченька-стервятник, готовая с радостным карканьем клевать его растерзанное тело…
Елизавета пришла на работу такая, что Юля с трудом узнала ее. Медсестра ничего не изменила ни в прическе, ни в одежде, но светилась таким счастьем, что у Юли заболели глаза.
Ясно, обреченно подумала она, Филипп переехал к ней. Только ночью страстной любви можно объяснить столь радикальную перемену в женщине.
«Вот и все, можно считать мою семейную жизнь законченной. Нужно освобождать квартиру и возвращаться к родителям. Только как быть с работой? Неужели придется уволиться?»
Поразмыслив, Юля поняла, что другого выхода нет. Пожалуй, она выдержит тяжелое испытание – каждый день смотреть на счастливую соперницу, но терпеть за спиной насмешки коллег? Да что там коллеги, все горожане будут ходить к ней на прием только ради того, чтобы взглянуть на брошенную жену Рыбакова.
Нет уж! Ей надо бежать из этого города!
– Вас вызывают в стационар, – сказала новая Елизавета новым голосом.
– После приема зайду.
– Сказали – срочно. Идите, я попринимаю вместо вас.
Накинув куртку, Юля отправилась в хирургический корпус. Жалоба, что ли, очередная? Ей было все равно. Какой бы разнос ни приготовило ей начальство, он пройдет по касательной, нисколько не задев ее сознания. Она скоро уволится.
«Ах, Елизавета! От кого от кого, а от тебя Филипп ко мне не вернется. И знаешь что? Я желаю тебе счастья, я даже рада, что настал конец твоему одиночеству. Ты это заслужила, а я заслужила то, что имею. Все справедливо, значит, все хорошо».
В ординаторской ее ждал заведующий хирургическим отделением больницы и, вот сюрприз, Петя Горошкин!
– Ах, вы знакомы? Тем лучше. – Заведующий с улыбкой смотрел, как они обнимаются. – Сможете в непринужденной обстановке обсудить детали операции.
– Какой операции? – не поняла Юля.
– Помнишь, несколько дней назад ты оперировала парня с ранением сердца?
Юля смущенно поежилась. Как не помнить?
– Так вот Петра Валерьевича прислали нам на помощь.
– А, это хорошо. Главное, вовремя, – буркнула она.
– Сам понимаю, глупо, но приказ есть приказ, – развел руками Горошкин. – Скажи…
– Ушивала через все слои, но без эндокарда, – отчеканила Юля, – чтобы на нитках не образовывались тромбики.
– Я так и знал. А…
– В сердечной сумке оставила широкое отверстие, чтобы не было перикардита. Два дренажа. Что еще?
– С тобой неинтересно разговаривать, – засмеялся Петя. – На все готов ответ.
– После операции мы сделали ему ЭХО. Ну, как могли, конечно. Пока данных за повреждение межжелудочковой перегородки нет. Осложнений тоже не намечается – температура нормальная, кровь спокойная, по дренажам – вакуум.
– Да я видел его. Здоровый конь, носится по коридору и, кажется, даже не понял, что был на волосок от смерти. Молодец, Юлька, классная работа!
– Спасибо.
Заведующий достал коньяк:
– Давай, Петр Валерьевич, зря ездил, что ли?
Горошкин охотно взял рюмку, но попросил, чтобы сильно его не поили – нужно оставить запись в истории.
– Я запишу консультацию, – вызвалась Юля. – Кто ты теперь, профессор?
– Скажешь тоже! Я с наукой завязал, нужно семью кормить. Пусть уж Маша фамилию прославляет.
Она придвинула к себе карту и застрочила: состояние соответствует объему и срокам операции… Дыхание проводится во все отделы… Данных за послеоперационные осложнения нет… Дополнений к ведению нет… Контрольная ЭХО-кардиография в плановом порядке…
Мужчины наперебой пытались вырвать у нее историю и усадить за стол, но Юля отказалась:
– У меня идет прием. Больные томятся в очереди, а если я приду навеселе, они так разъярятся, что никто не даст за мою жизнь ломаного гроша. Рада была повидаться, Петя. Не сердись, что ухожу.
Он встал проводить ее.
«Ах, Петя, ты мог бы стать моим спасением, – грустно думала Юля, медленно ступая рядом с ним. – Но что толку жалеть о том, что не сбылось…»
– Слушай, – вдруг резко сказала она, – не подумай чего дурного, но скажи: я же тебе нравилась тогда, на первом курсе?
– Не то слово!
– А почему ты меня бросил? Я тебя чем-то обидела?
Он остановился и растерянно посмотрел на нее.
– Это не сцена ревности, боже упаси! Просто мне важно… разобраться в себе. Только говори правду, я спрашиваю не для того, чтобы услышать комплименты.
Горошкин тяжело вздохнул и полез в карман за сигаретами. Ветра не было, но он долго чиркал зажигалкой, прежде чем смог прикурить.
– Ты уверена, что хочешь знать правду? – осторожно спросил он.
– Да, уверена.
– Ну что ж… Это не делает мне чести, но признаюсь. Однажды твой отец поймал меня возле института и сказал, что, если я раз и навсегда отстану от тебя, он купит мне квартиру.
– И ты согласился?
– Как видишь.
– Петя…
– Знаю, ты была обо мне лучшего мнения. Сначала я послал его подальше, но он приехал на следующий день ко мне в общежитие. Как бы поговорить с будущим зятем. Он сказал, что мы с тобой совершеннолетние и, конечно, можем жениться без его согласия. Но никто не заставит его материально помогать непослушной дочери. Он в красках расписал, как ты обалдеешь, оказавшись в нищете рядом со мной. Говорил, что ты изнеженная, капризная девочка и не сможешь быть мне верной подругой. Он предсказал, что ты уйдешь от меня самое позднее через год, а нет, так я сам тебя брошу, устав от твоих запросов и упреков. Все равно, мол, вам вместе не жить, а так у тебя будет квартира. И я ему поверил. Извини, но сомнения насчет нашей совместной жизни посещали меня и раньше.
– Ну, знаешь…
Юля резко отвернулась, чтобы скрыть накипающие слезы. Ах, папа! Как он мог? Заботился об ее счастье, не понимая, в чем оно состоит. Да знает ли он сам, что такое счастье?
На работе было еще ничего, но стоило вернуться домой, как ее затрясло.
Значит, отец, страстно желая видеть дочь счастливой, бестрепетной рукой разрушал чужие жизни. А она невольно помогала ему в этом, много лет будучи такой эгоистичной девкой!
Он – ее отец и вправе распоряжаться только ее судьбой, но никак не судьбой посторонних людей, имевших несчастье попасть в Юлину орбиту.
Ему не нравился Горошкин, допустим. Зять-голодранец кому понравится? Отец мог запретить ей встречаться с ним, это было его родительское право. А Юля, по праву свободного человека, могла выбрать – остаться под родительским крылом или пойти наперекор воле отца.