— Да, да, — согласился Новиков, закрывая блокнот. — Любопытно, почему вы, прокурор со стажем, не попросили меня предъявить удостоверение?
— Да потому, что у вас на лбу написано, что вы наш человек, — Лисов беззубо улыбнулся. — Ясно, как день, что никакой вы не следователь, а сотрудник ФСБ. И, судя по возрасту, в чине капитана.
— Майора, — поправил Новиков на тот случай, если вдруг придется раскрыть липовое удостоверение. — И последний вопрос, Иван Георгиевич. Не могли Лопатина убрать из-за того, что он пытался притянуть члена правительства к ответственности? Того самого члена…
— Я понимаю, — перебил его Лисов. — Вряд ли, тем более что Лопатин по моим сведениям умер естественной смертью. Извините, Владимир Андреевич, но у меня чайник расплавится.
Вихрем умчался на кухню, а когда вернулся, Новиков уже встал, сложил свои вещички в дипломат и готов был откланяться. Как лисов, наконец-то встретивший родственную душу, ни уговаривал попить чайку, Новиков не остался, поскольку дел было по горло.
В прихожей посмотрелся в зеркало, сказал, показав на лоб:
— Ничего не написано.
Лисов хихикнул…
Следующий свидетель ждал Новикова в Сокольниках. Он также был на пенсии, но всего лишь третий год. В свое время он был шофером у Виктора Степановича Черномырдина и сейчас от случая к случаю «бомбил», то есть калымил частным извозом, беря за услугу чуть меньше штатных таксистов. Дело это, однако, было опасное, можно было лишиться машины, а то и жизни, поэтому «бомбил» он редко, когда поджимал семейный бюджет.
Звали его Петр Юрьевич Шмака. Жена подрабатывала поломойкой в соседнем магазине и должна были прийти с минуты на минуту, поэтому в комнату Новиков приглашен не был. Оно и понятно — жили Шмаки бедновато.
— Как вы познакомились с Лопатиным? — спросил Новиков.
— Да подвёз как-то. Шибко торопился парень, когда голосовал — чуть под колеса не угодил.
— Куда подвезли, не помните?
— Помню. В Чертаново.
— Короче — подвезли и на этом расстались, — сказал Новиков. — А по какой причине встретились во второй раз? В третий?
Шмака потеребил свой вислый сизый нос (видеть, не брезговал лишний раз приложиться к бутылке), хитро прищурился и произнес:
— А откуда вам, господин хороший, известно, что я встречался с ним во второй и третий раз?
— Служебная тайна.
— Так вот, если бы вы не торопились, юноша, я бы и сам всё рассказал.
Шмака говорил неторопливо, без намека на укор, но чувствовалось — что-то в поведении Новикова его задело. Экие все стали обидчивые.
— Я не такой дурак, как вы думаете, поэтому прошу не перебивать, — продолжал он.
— Лады, — дружелюбно ответил Новиков и примиряющее улыбнулся, но при этом подумал: где же я его перебил?
— Думаете, если шоферюга, то обязательно дурак? — осведомился Шмака, выпуская последний пар. — С самим Виктором Степанычем беседовал — и ничего, понимали друг друга.
— Ну и как он, в смысле Виктор Степанович? — с интересом спросил Новиков.
С ними, с неудачниками, у которых амбиций выше крыши, нужно вести себя именно так — мягко, с приветливой улыбочкой, показывая полную заинтересованность. Шмака наверняка сам себя загнал в пятый угол — возил одного из богатейших людей мира, у которого руки по локоть в золоте, а когда подошел возраст и никому он стал не нужен, оказалось, что в кармане вошь на аркане.
— Вот говорят, что Черномырдин языком не владеет, — оживился Шмака. — Брехня. Всем он владеет, только матерится чересчур. С матом он просто Пушкин, а без мата пык-мык получается. Уберите-ка у Пушкина две трети слов — что останется? Пык-мык. Как у любого из нас.
Да нет, ошибочка вышла, никакой он не неудачник, просто любит поболтать.
— Я понял, — сказал Новиков. — Вы с Лопатиным разговаривали о Черномырдине.
— Умница, — расцвел Шмака. — Именно о нем, о драгоценнейшем Викторе Степановиче.
Глава 13. Ни следочка не осталось
Удостоверившись, что дружественные мосты наведены, Новиков сказал:
— Петр Юрьевич, а что больше всего интересовало Лопатина в Черномырдине?
— Да всё, — объемно ответил Шмака и стал ждать следующего вопроса, который последовал незамедлительно.
— А о чем он больше всего спрашивал?
— А-а-а, — Шмака хитро улыбнулся и погрозил Новикову пальцем — знаем, мол, мы вас, следователей. Вам только скажи и не дай Бог ошибись, вы за эту ошибочку-то — цоп, и поехали жилы на кулак наматывать.
— Про какие-нибудь ссуды спрашивал? — намекнул Новиков. — Известно же, что Виктор Степанович лично распределял разным фирмам денежные ссуды.
— Это типа как бы в долг? — уточнил Шмака и поскреб пальцами тяжелый плохо выбритый подбородок.
— Кому в долг, а кому так — безвозмездно.
— Спрашивал, — сказал Шмака. — Так я его к одному мужичку направил, который у Виктора Степановича архивом заведовал.
— А как, простите, зовут этого мужичка?
— Дударев, э-э, Адам Семеныч. Тьфу ты, Семен Адамыч. Все путают, вот и я грешным делом… Если встретитесь, не вздумайте назвать его Адам Семенычем, жутко обижается.
— Так, так, прекрасно, — Новиков сделал вид, что записывает, потом для правдоподобия спросил: — А телефончик у вас есть?
— Был где-то, — сказал Шмака, и в ту же секунду в дверь позвонили.
Пришла благоверная, после мытья полов выжатая, как лимон. Маленькая, тихонькая, старенькая, а посмотрела таким зверем, что сразу захотелось уйти. Однако Новиков мужественно ждал, пока Шмака рылся в пухлом, почерневшем от бесчисленных рук телефонном справочнике. Благоверная ушмыгала на кухню, стало как-то полегче.
— Ага, вот он, на последнем листочке, — сказал Шмака. — Жутко засекреченный товарищ, даже в справочнике нет. Пишите.
Продиктовал телефон, а заодно и адрес.
Доверие, как видите, было уже абсолютно полным.
— Спасибо, Петр Юрьевич, — Новиков горячо пожал ему руку и вручил тысячерублевую купюру.
— Зачем же? — нерешительно произнес Шмака, но денежку взял.
— Капитализм, Петр Юрьевич, за всё надо платить. Я не обедняю, а вам пригодится. Всего доброго.
Сказав это, он вышел.
— Вот черт, — пробормотал вдогонку Шмака. — Дурак старый. Надо было документы спросить — следователи деньгами не сорят. Или уже сорят?..
Что ж, пока всё шло гладко. Вырисовывалась следующая картина: каким-то образом Лопатин вышел на казнокрадство в особо крупных размерах и любыми доступными способами выявлял посредников, которые переправляли немалые суммы за рубеж. Дело это было не особо благодарное. Ну, выявил, ну, составил список, а что дальше? Существовали вклады в чужую, в основном американскую, экономику значительно крупнее, причем на вполне официальном уровне. Взять те же мифические долги Советского Союза, тот же Стабилизационный Фонд.
Однако, надо было делать дело, то есть собирать факты. Глядишь, всплывет еще что-нибудь, и «Черные дыры» обрастут новыми деталями. Выстроится совершенно иная мозаика.
Новиков вынул мобильник, набрал номер Дударева, и как только тот взял трубку, бодро отчебучил:
— Следователь Сергеев. Адам Семеныч, не могли бы мы с вами…
Тут его начал душить смех, Дударев же возмущенно верещал в трубку:
— Вы что все — сговорились? Достали вы меня с этим Адамом. Еще Еву вспомните…
— Семен Адамыч, простите Бога ради, — сказал Новиков. — Это меня Петр Юрьевич Шмака напутал. Короче, еду к вам.
— Вы по поводу Лопатина? — уточнил Дударев.
— Да, да.
— Что ж, подъезжайте, — вздохнув, сказал Дударев. Видно, особой радости от предстоящей встречи не испытывал…
Хорошо иметь дело с пенсионерами — всегда сидят дома.
Вот и Дударев сидел — ноги плохо слушались. Судя по внешности, было ему за восемьдесят, значит, во времена Ельцина-Черномырдина был он далеко не юноша — в районе семидесяти лет. В без малого семьдесят заведовал архивом у премьер-министра огромного государства. Уже за одно это можно было зауважать Виктора Степановича — ценил, светлая голова, старые кадры, знал, что молодняк, стремясь пошустрее состряпать карьеру и застолбить верхушку, где можно тоннами пожинать лавры, завалит любое дело, а потому держал молодежь там, где ей положено быть, не в руководителях, а в исполнителях, чтобы, как бывало испокон веку, постепенно набирались опыта. Но это так, ретроспекция, воспоминание о прошлом, сейчас всё по-другому, сейчас сорокалетнему работы не найти, потому что на фоне искушенного сорокалетнего двадцатипятилетний начальник сразу смотрится круглым идиотом.
— Ну что, Семен Адамович? — сказал Новиков, подождав, пока Дударев устроится в своем кресле, и сев рядом на стул. — Вы уж извините, что так неожиданно.
— Что натворил Лопатин? — спросил Дударев.
— Помер, — коротко ответил Новиков.
— Валерка помер? — огорошено произнес Дударев. — Такой здоровяк?
— В газетах писали, — сказал несколько удивленный Новиков. Казалось, весь мир об этом знает. — По телевизору сообщали. По радио.
— Не читаю, не смотрю и не слушаю, — Дударев пренебрежительно махнул рукой. — Уши от всего этого вандализма вянут. Глаза на лоб вылазят. Вон мои друзья, только с ними и общаюсь, спасаясь от этой мерзости.
Кивнул на уставленные книгами стеллажи. Книги были в добротных обложках, многие с полустертым золотым ыпучившем, не эти ядовито-яркие лакированные нынешние, от начала и до конца испеченные компьютером, где порою в названии встречаются орфографические ошибки.
— Да, да, — сказал Новиков, не предполагая даже, что именно в этот момент…
Именно в этот момент молодой человек невзрачной наружности в джинсах и клетчатой рубашке с коротким рукавом умело вскрыл отмычкой дверь в квартиру Ивана Георгиевича Лисова. Сделано это было так ловко, что бывший прокурор ничего не услышал.
Он дремал на диванчике, пребывая в полусне-полуяви, в которой то появлялся, то исчезал Валерик Лопатин, которого, похоже, все-таки убили. Недаром же приходил этот симпатичный чекист. Вот осел старый, подумал он, вспомнив вдруг, что Валерий оставлял ему перечень вопросов, в который он, Лисов, собственной рукой вписал соответствующие статьи Уголовного кодекса. Нарушения были, конечно же, вопиющие, но Лопатин за бумагой так и не пришел. Надо было бы отдать её, э-э, Владимиру Андреевичу, он ведь что-то подобное и искал.