Что ж, пора было отправляться на встречу с деловой дамой.
Глава 21. У меня что — курятник?
Дама была среднего роста, красивая, загорелая, с забранными на затылке в пучок каштановыми волосами. Белое платье просвечивало, подчеркивая достоинства отменной фигуры. Роскошная такая, дорогая, видать, женщина, с видавшей виды картонной красной папкой в руках.
— Еле узнал, — сказал Новиков, подойдя. — Красная папка не так бросается в глаза, в следующий раз возьмите весло.
Дама смерила его презрительным взглядом с головы до ног, потом обратно, и вдруг, подобрев, улыбнулась.
— В следующий раз, молодой человек, я надену на голову черный чулок. Если он, этот следующий раз, будет. Ну, спрашивайте, а то рабочий день еще не кончился.
— Пойдемте, что ли, к ЦУМу, там лавочки, — предложил Новиков.
— Нет уж, сказала она. — Давайте здесь и, пожалуйста, побыстрее.
— Как давно и сколько вы были знакомы с Лопатиным? 0 вздохнув, спросил Новиков.
— Это допрос? — мгновенно нашлась она.
— Упаси Бог. Со смертью Валерия Викторовича не всё гладко. Помогите нам, если он вам был не безразличен.
Она пристально посмотрела Андрею в глаза. Да, вот это взгляд, не раздумывая шубу купишь или машину, если, конечно, при бабках. Разумеется, уже не девушка, не юная дура, но до тридцати, пожалуй, еще далеко. Лет, может быть, двадцать пять, двадцать шесть. Хотя, с другой стороны, сказала, что «у меня совещание». Не у нас, а у меня, значит, при должности. Впрочем, ну и что, что при должности, если депутат Госдумы — хороший знакомый? Тогда ничего в этом странного нет, у нас нынче министры моложе тридцати, так как чьи-то хорошие знакомые.
— Вижу, не врете, — сказала она и протянула руку. — Тамара.
— Андрей, — бухнул он, забыв, что Сергеева зовут Владимир Андреевич.
Поморщился, осознав свою оплошность, но поправляться не стал. Если дело дойдет до личных документов, то можно отболтаться — ошибся, мол, от такого знойного взгляда, а сейчас наводить тень на плетень смерти подобно.
Ручка у нее была маленькая и неожиданно сильная.
— Занимаетесь спортом? — спросил он.
— Карате, — ответила она.
— Помогает?
— Еще как.
— Кому была выгодна смерть Лопатина?
— Да кому угодно, подумав, ответила Тамара. — Тому же Руденскому. Тому же Завьялову.
— Завьялов — это кто?
— Вот видите — не знаете, — усмехнулась Тамара. — Миллионера — и не знаете.
— Он депутат?
— Разумеется. С двойным гражданством, вторая родина — Англия. Если что, садится в свой самолет, и ищи ветра в поле. Англия своего не выдаст.
— Так, так, так, — сказал Новиков, сделав запись в блокноте. — И где же Лопатин перешел дорогу Завьялову?
— Где — не знаю, но друг друга поливали будь здоров, — ответила Тамара.
— А с Руденским что?
— Взаимная любовь, аж до гроба. Сперва дружили — не разлей вода, потом что-то произошло, что — не знаю, и всё, полный разрыв. Я же их обоих прекрасно знаю, каждый сам по себе нормальный, вменяемый человек, но как заговоришь с Валерой о Руденском — сплошной аврал. Багровеет, глаза бешеные, ищет нож или палку поувесистей. И наоборот.
— Так, может, дело в вас? — предположил Новиков. — Не поделили предмет обожания?
— Может быть, — согласилась Тамара. — Но, по-моему, тут дело более серьезное. А какое — не знаю.
— Вот и узнайте, — сказал Новиков. — У того же Руденского.
Тамара посмотрела на него, как на дурака.
— Шутить изволите, молодой человек? Может, сразу спросить: ты зачем, ирод, убил Валерку Лопатина?
— Да, пожалуй вы не потянете, — с сожалением произнес Новиков.
— Чего не потяну? — спросила Тамара.
Попалась-таки на крючок. Они, эти горделивые, сызмальства доросшие до начальников, страсть как не любят, когда в них сомневаются.
Раскрутить Руденского, — ответил Новиков. — Тут голова нужна, а не курятник.
— У меня что — курятник? — вознегодовала Тамара и вдруг, смекнув, хитро прищурилась. — Я вас поняла, следователь Сергеев. Вы не такой простачок, как кажетесь. Шантажируете бедную старушку?
— Разве я вас шантажирую? — деланно удивился Новиков. — Дело добровольное. Ну что, возьмете на себя Руденского? А я займусь Завьяловым.
— Вы же, шантажисты, так просто не отстанете, — сказала Тамара. — ладно, попробую. Кстати, это вам.
Она протянула Новикову красную папку и направилась ко входу в метро.
— В понедельник звякну, — крикнул вдогонку Новиков…
В папке находилась записка, на которой крупным размашистым почерком было написано: «Вы такой же следователь, как моя бабушка футболист». Хоть стой, хоть падай с этими красивыми женщинами.
Было около пяти, до восьми времени навалом, и Новиков решил съездить на Пражскую. Красную папку он сунул в урну, а записку Тамары в карман. На всякий случай.
Глава 22. Всё тот же четверг
Чертаново встретило Новикова затянутым серыми тучами и мелким противным дождем. Будто в другой город приехал. Дождь нарастал, и он, ругнув себя, что не прихватил зонт, поспешил на автобусную остановку, на которой проторчал битых пятнадцать минут. За эти четверть часа в своей легкой рубашке с коротким рукавом он успел продрогнуть, поскольку из какой-то географической дыры, вредной, между прочим, дыры, заполярной, примчался вдруг шквалистый студеный ветер, и дул, паразит, не переставая.
В автобусе Новиков малость отогрелся, а когда, проехав пять остановок, вылез, вновь над головой светило солнышко и небо быстро расчищалось.
К счастью, человек, с которым он должен был встретиться, уже находился дома. Между прочим, на сегодня он взял отгул, можно было приехать и пораньше. Но отгул он, разумеется, взял не ради душки Новикова, а потому, что завтра от своей маменьки приезжала жена, нужно было прибраться и набить холодильник мясом и овощами.
Звали человека Николай Карпович Моллюсков. Был он сутул, сухопар, немногим старше пятидесяти, а к Лопатину имел такое отношение, что был его официальным помощником по думским делам.
В квартире было чистенько, но одуряющее несло застарелой брагой и табачищем. «Пьет, — подумал Новиков. — Вон мешки-то под глазами какие».
Моллюсков усадил гостя на диване, сам сел в кресло. Вел он себя как-то нервозно, видно было, что жалеет о своем согласии на встречу.
— Стало быть, вдвоем с женой живете? — спросил Новиков, продолжая начатый еще в коридоре разговор.
— Ыгы. Сын живет отдельно. Он у меня крутой, Вовка-то. Все Вовки крутые, Вованы одним словом.
— На двоих двухкомнатная квартира — нормально, — сказал Новиков. — Сколько она сейчас стоит, если не секрет?
— А вы точно следователь? — засомневался Моллюсков, барабаня пальцами по подлокотнику. — Вопросы какие-то странноватые.
Да, действительно, прав мужик. Хотел успокоить, временно переведя беседу в бытовое русло, а получилось как всегда. Бдительное у нас нынче население, особенно москвичи.
— Хорошо, тогда не будем крутить вола за хвост, — произнес Новиков и сжато рассказал о том, что ему известно по делу Лопатина. Без цифр, конечно, в общем, но получилась довольно-таки одиозная картина.
— Вы сами на всё и ответили, — сказал Моллюсков, пожав плечами. — Стоило приезжать?
— На что, простите, я ответил? — уточнил Новиков.
— На то, что Лопатин вышел на какую-то тайную организацию.
— Я этого как бы не говорил.
— Но это как бы подразумевается.
— Я, знаете ли, привык оперировать фактами, — сказал Новиков.
— А логику вы не признаете?
— Значит, вы утверждаете, что Лопатин вышел на какую-то тайную организацию.
Жалеючи посмотрев на него, Моллюсков кивнул.
— А что это за организация? — спросил Новиков.
Моллюсков вдруг вжался в кресло и оттуда, из глубины, невнятно сказал:
— Умоляю, не надо об этом. Вам мало Лопатина?
Знает, стервец, подумал Новиков. Но почему тогда жив? Или это не знание, а чистой воды логика?
— Боитесь? — простодушно спросил Новиков. — Нас никто не слышит. Если это такая тайна, то напишите. Я прочту, а вы бумажку сожгите. А, Николай Карпович?
— Вы не понимаете, забормотал Моллюсков из своего кресла. — Они приходят, и вскипают мозги, а из ушей льется кровь. Это не просто больно, это чудовищно больно. Оставьте, забудьте это, бегите из Москвы, пока они к вам не пришли.
— Может, вызвать врача? — озабоченно сказал Новиков, вставая. — Вам надо меньше пить, Николай Карпович.
— Если не пить, еще хуже, — глухо отозвался Моллюсков. — Рано или поздно они придут. Все мы у них на крючке, особенно те, кто знают.
— Бред какой-то, — сказал Новиков, понимая, что своими вопросами стронул в тайных глубинах сознания Моллюскова некие рычаги, как бы перевел стрелку, и поезд несчастного Карповича помчал в полную страха и отчаяния черноту.
Бедный, бедный Моллюсков.
— Успокойтесь, — сказал Новиков. — Никто к вам не придет. Все будет хорошо, завтра приезжает ваша жена, у вас крутой сын Вовка, который вас в обиду не даст. Я ничего не спрашивал, вы мне ничего не говорили. Что еще? Пореже увлекайтесь спиртным, даже если компания очень хорошая. А в одиночку вообще завяжите, это плохо кончается.
— Бросьте это дело, — тихо ответил Моллюсков. — Бегите куда-нибудь в Сибирь, пока вас не зацепили. Вы еще молодой человек, это мне всё равно. В Москве вас быстро вычислят, если уже не вычислили.
— К сожалению — это моя работа, — сказал Новиков. — Больше я вас не побеспокою.
Он ушел со смешанным чувством удовлетворения и горечи. Пожалуй, эти странные, метафизические «они» как нельзя более полно объясняли всё, что происходило по делу Лопатина. Это вызывало удовлетворение, хотя никаким образом не укладывалось в рамки стандартного рапорта. Горечь же возникала оттого, что «они», кто бы это ни был, сломали пусть незнакомого, но вызывающего сострадание Моллюскова. У него был такой затравленный, такой беспомощный взгляд. Нет, этого человека трогать нельзя, это н