И действительно, в шее хрустнуло, и тощий рухнул замертво мордой вперед.
«Накрылась квартальная, — с тоской подумал Анохин, но уже в следующую секунду, осознав, какой опасности избежал, говорил себе: — Ну и черт с ней, с квартальной. Главное, что жив, а дохлому-то зачем квартальная?»
Пациент лежал спиной кверху, и на спине его, на позвоночнике чуть повыше лопаток всё еще имело место синее пятно. Вчера оно было багровое с прозеленью — сюда попала пуля следователя Сергеева или как его там. Прибор, конечно, вдребезги. Классный такой, многофункциональный прибор, у которого и названия-то пока нет, одна аббревиатура: ПММ — прибор магнетический малогабаритный.
Ни прибора, ни экспериментального образца, которого в прежней жизни звали весьма глупо: Аскольд Шубенкин.
Зверев сел, но говорить пока не мог, только сипел, горестно показывая на свой чемодан.
Кавлягин вдруг захрапел, сразу из бесчувственного состояния перейдя в объятия Морфея.
Слава Богу, Аскольд бил, чтобы не убить, а временно отключить. Мог бы иначе, как это, скажем, сделал Анохин. Недуром ведь шваркнул, а всё почему? Потому что побоялся, в штаны от страха наложил, дурак такой, дебил недоделанный. Это не мы, это он сам себе говорил, ругая за глупость несусветную, присев на корточки перед распластанным Шубенкиным.
У Аскольда вдруг дернулся, и Анохин едва сдержался, чтобы не заорать «Ура». Не к лицу это почетному хирургу, профессору и прочая, и прочая. «Будет жить», — сказал он себе, перенося на кровать легкое безвольное тело. «Ну, здравствуй, квартальная», — подумал он, внутренне улыбаясь и приматывая Аскольда к больничному ложу. Делалось это из опасения непредвиденных эксцессов: ПММ, подключенный к энергоструктуре Аскольда, работал, когда пуля-дура разнесла его вдрызг, и это серьезно повлияло на психику Шубенкина. Теперь он был неадекватен в поступках, но дело это было поправимое.
Анохин мог бы многое рассказать про этого парня, в мозг которого вживлен биокомпьютер, про это чудо техники, превратившее заурядного электромонтера в суперчеловека, который, естественно, помнит свое прошлое, но считает его глупым и никчемным, потому что мозг его спал, а тело ело, пило и испражнялось — всего лишь навсего. Они частенько беседовали, и Анохин видел, как из электромонтера понемногу вылетает дурь и как лепится из него истинный Аскольд — герой какого-нибудь скандинавского эпоса.
Да, для усиления своих способностей он еще нуждался в ПММ, но недалек тот день, когда прибор ему будет не нужен. Хочется в это верить, так как Нобелевская нужна позарез.
Главное же, что нигде в мире аналога этому русскому чуду нет и в ближайшие сто лет не предвидится. Мы как всегда первые в мире. Не американцы, а мы.
Анохин нагнулся к дрыхнувшему Кавлягину, потормошил за плечо. Тот спросонья пустил ветры — самые оглушительные в мире.
Глава 32. Воскресенье. Серебристая Тойота
Встретились они через пару часов в пивбаре «Жигули», где персонала было больше, чем посетителей. Молодняк сюда заглядывал редко, экономнее и демократичнее было купить в любом ларьке бутылочку «Клинского», взгромоздиться на лавку пятой точкой на спинку, а ногами на сиденье и плевать на всех, потягивая пивко. Люди среднего возраста предпочитали «Грабли», «Му-му» и «Елки-палки», а пенсионеры по заведениям такого рода вообще не шастали — дороговато-с.
Так что лишних глаз и ушей не было.
Уханов в три приема жадно осушил пенную кружку, зажевал раскаленным люля-кебабом и, значительно подобрев, вкусно причмокивая, сказал:
— Показывайте.
Новиков выложил из дипломата распечатку.
— Это ж надо такую ахинею сочинить, — подытожил Уханов, изучив фотографию и текст. — Ну-ка, а что за сайт?
Прочитал меленькое примечание, подумал и заявил:
— Если не ошибаюсь, на этом глупом сайте выставляют то, что ниже пояса, а также приколы по этой тематике. Поздравляю.
— Не надо, я не люблю, когда завидуют, — отозвался Новиков.
— Я имею в виду, что это достаточно посещаемый сайт, — сказал Уханов. — Вас будут узнавать на улице.
— Популярнее, чем надпись на заборе?
— Сомневаюсь, — подумав, ответил Уханов. — Заборы с надписями существуют века. Забор доступен, а компьютер есть не у каждого.
— Так что — наплевать? — спросил Новиков.
— Наплевать-то оно наплевать, — сказал Уханов. — Это водичка на мельницу Логуса. Узнать бы, кто за этим стоит?
— Чем я и занимаюсь.
— Фотки я забираю, — Уханов сложил бумагу вчетверо и сунул в брюки. — Попробую разобраться по своим каналам, что за обалдуи дурака валяют. Кузнецова подключу.
Через полчаса, выпив в итоге по паре кружек пива, съев по люля-кебабу и по шницелю (жор напал), они разбежались: Уханов домой в любимую семью, а Новиков — в Лялин переулок, проведать золотой голос России.
По дороге накупил в гастрономе всякой снеди, водку принципиально брать не стал, хотя знал, что певец будет ругаться, и вскоре звонил в обшитую кожзамом дверь.
Открыл, вы не поверите, Шагалин, тот самый широкоплечий комитетчик, но на этот раз он не стал мешкать, а немедленно ткнул Новикову в грудь разрядником…
Андрей очнулся в кромешной тьме. Он лежал спиной на полу, в затылке застыла тупая боль — очевидно, падая, крепко приложился. После разрядника ныло сердце, эта сволочь Шагалин метил точно в него.
В правой руке находился тяжелый предмет. Новиков сжал пальцы, понял, что это пистолет, и, шепотом ругаясь, начал вставать.
Что-то было не так, не должно было быть пистолета. Запах — тяжелый, свинцовый, какой бывает в мертвецкой, и почему-то уже ночь. Бред какой-то.
Глаза привыкли, и тьма уже не казалась кромешной, просто окно было наглухо зашторено. Вот и звуки прорезались, где-то далеко, жуя асфальт, безостановочно мчались машины. Голова была абсолютно чугунная.
Обо что-то спотыкаясь, Новиков побрел к двери, включил свет. Он находился в гостевой певца, той самой гостевой, что была заставлена антикварной мебелью.
На полу застыли два трупа — Логуса и Шагалина. Оба были убиты выстрелами в лоб, очевидно из пистолета, который он все еще держал руке. Тупо посмотрел на пистолет, тот был с глушителем и принадлежал ему — Новикову. До этого дикого случая оружие находилось в дипломате, с которым Новиков пришел к певцу.
Где дипломат? Дипломат стоял в коридоре, кто-то в нем рылся, но ничего кроме пистолета не вынул.
В коридоре свинцовый запах крови был не такой резкий, как в комнате, и вновь усилился, когда Новиков, разыскивая певца, приблизился к кухне. Обоняние стало, как у ищейки.
Но нет, пахло не из кухни, а из спальни певца, дверь в которую вопреки обычаю была распахнута настежь.
Новиков щелкнул выключателем и понял, что сейчас его вывернет наизнанку. Перепачканный кровью и блевотиной великан лежал на окровавленной кровати. Всё в комнате было в бурых струйках, потеках, пятнах, даже желтые от старости косяки. Ощущение такое, будто кровь вскипела в жилах гиганта, и он, фонтанируя, из последних сил бродил по комнате, хватаясь за что попало, пока в изнеможении не рухнул на своё ложе.
Новиков выключил свет и направился к выходу. Бессмысленно заметать следы, стирать отпечатки пальцев, их здесь полно.
Что-то подсказало: «Беги».
Кинув пистолет в дипломат, он потушил везде свет и вышел, аккуратно, почти беззвучно захлопнув за собой дверь.
Этаж был третий, он спустился вниз на цыпочках, проигнорировав гремящий лифт.
Темной тенью выметнулся в слабо освещенный двор, где в отдалении уже стояла пара авто с мигалками, попал в чьи-то цепкие руки, обхватившие сзади, ударил локтем в печень, вывернулся, нагнулся, ощутив, как вплотную к голове прошла чья-то нога, саданул еще одного нападавшего, уже третьего, дипломатом промеж ног, вызвав сдавленный крик боли, и рванул к кустам, не зная даже, что за ними. Еще двое, сближаясь и азартно сопя, бежали сбоку и чуть сзади. Сколько же их?
Взмыв в воздух, перемахнул кусты. Эти двое не смогли, запутались, задергались в гибких ветвях.
Новиков взял влево, с ходу перескочил через двухметровый забор, оказавшись на какой-то огороженной территории, пересек её, вновь скакнул через забор и помчался за угол ближайшего дома, туда, где, закашляв, завелся мотор.
Неизвестно, то ли время сжалось, то ли сам Новиков расстарался, но к машине, серебристой Тойоте, он успел, когда та, развернувшись, только начала трогаться. Рванул на себя переднюю дверь, ребром ладони по шее утихомирил водителя, ногой спихнул его на место пассажира (вышвырнуть из машины рулевая колонка мешала, да и подсказало что-то: пусть останется), кинул на заднее сиденье дипломат, сел за руль и дал по газам.
Местность эту он вообще не знал, поэтому мчался наобум вдоль домов, кляня припаркованные в самых неожиданных местах машины. Но вот кривая вывела его в какой-то переулок, он свернул налево — прочь от погони, если, конечно, она была, потом, проехав сотню метров, повернул направо и очутился в Казарменном переулке, о чем прочитал на освещенной табличке. По-прежнему он плохо представлял, где находится. С Казарменного, который, едва начавшись, тут же и кончился, он выскочил на Покровский Бульвар, взял вправо и погнал по безлюдной Москве, кстати, всё еще не зная, куда едет. Вот когда он пожалел, что плохо изучал карту столицы.
Было около часа ночи. Хозяин машины начал приходить в себя, приложил ладонь к ушибленной шее, что-то прошипел.
— Прости, друг, не хотел, — сказал Новиков. — Где мы?
— Проехали Хохловскую площадь, — ответил хозяин, который был ничуть не меньше, если не больше Новикова.
— А дальше что? — спросил Новикову, которому это название ни о чем не говорило.
— Чистые Пруды, — процедил хозяин, усаживаясь поудобнее. — Ты что — залётный?
«Э=э, брат», — подумал Новиков, который хотел поступить по-честному, то есть вернуть машину. Ну, может, в случае погони это было бы не совсем по-честному, так как за Тойотой, из которой он, поменявшись с хозяином местами, намеревался незаметно выскочить, всё равно бы продолжали гнаться и непременно бы догнали, но это уже заняло бы достаточно времени. Достаточно, чтобы на попутке за хорошую мзду убыть