«Да уж, облегчил», — подумал Кузнецов, расписываясь.
— Ну вот, Николаич, а ты боялся, — сказал Сапрыкин, выходя из-за стола.
Горячо пожал руку и добавил, показав пальцем на фотографии:
— Собаке собачья смерть.
ЧАСТЬ 2. ДРУГАЯ ЖИЗНЬГлава 1. Заблудившийся Евгений
Забиться бы в какую-нибудь дыру, отсидеться, думал Новиков, ковыляя по темному переулку. Рыщешь тут, как тамбовский волк, не хватало завыть на луну, вон круглая какая, будто по циркулю.
Действительно, луна, вынырнувшая из-за туч и осветившая всё холодным мертвенным светом, была ослепительно бела и идеально кругла. Отчего-то сделалось зябко, в ране вдруг забилась острая обжигающая боль.
Миновав посольство Швейцарии, он свернул в неухоженный скверик, сел на скамейку, вынул из дипломата аптечку, но тут луна спряталась за тучи. Начал шарить в коробке, нашел маленький моток лейкопластыря, приспустил штаны, ощупал зудящую вспучившуюся рану. Кровь, похоже, уже не шла, впиталась в джинсы, как в бинт. Сейчас бы спирту, на худой конец водки — обработать, но увы, будем надеяться, что пластырь в спецаптечке не простой, авось не загноится. Он залепил рану, натянул штаны, понимая, что с ними тоже надо что-то делать, утром кровавое пятно проявится во всей красе.
Ну, что, сказал он себе, надо бы домой, в гостиницу, там тебе и водка, и бинты, и портки.
Надо бы, но нельзя. Уж умер, так умер, недаром догорает машина с трупом внутри, дай Бог, чтобы удостоверение сгорело не до конца. Убиенный примерно одного с ним, с Новиковым, роста, тоже светловолос, да, между прочим, и рожей похож, если, конечно, прижмуриться. Ничего, огонь подретуширует. Вовремя попался браток, ох вовремя.
Он двинулся к Малому Харитоньевскому переулку, понимая, что придется с кого-то снимать штаны, эти уже начинали тереть воспаленную кожу так, что невтерпеж.
Между прочим, он прекрасно понимал, что крутится рядом с Лялиным переулком и что нужно срочно менять дислокацию. Нужно-то нужно, а куда идти? В гостиницу, где придется предъявить паспорт или удостоверение на Новикова? Других-то, липовых, документов нет. Это всё, это тогда туши свет. Остается вокзал, где хоть можно по человечески на скамеечке перекантоваться, тут сойдет и удостоверение капитана ФСБ, патруль козырнет, не прочитав даже фамилию.
На Курский возвращаться почему-то неохота, хотя он и ближе всех, остаются три вокзала, из которых роднее всего Казанский. Оно и с документами увязочка, поскольку транспортная связь с Пензой осуществляется именно через Казанский вокзал.
С Малого Харитоньевского он свернул на Мясницкую, а в Боярском переулке при подходе к площади «Красные Ворота» поменялся джинсами с длинным вусмерть пьяным интеллигентом.
Всё получилось довольно культурно.
Человек этот лет тридцати — тридцати-пяти сидел на бордюре напротив магазина «Золотое перо» и мычал. Рядом стояла бутылка, из которой он периодически отхлебывал. Хлебнет, значит, помычит.
— Этот стон у нас песней зовется, — сказал Новиков, присаживаясь рядом.
— Ыгы, — отозвался человек. — Меня Вадик зовут. Тебе разве друг не нужен?
Вот оно — настоящее искусство. Посмотрел рекламу и говорит теперь совсем как симпатичный дураковатый баскетболист Вадик, который рекламирует сотовую связь. Значит, взяло за живое, проняло, стало быть это и есть истинное искусство.
— Конечно, нужен, — сказал Новиков. — Давай в знак дружбы штанами махнемся?
— Давай, — согласился «Вадик», безропотно раздеваясь.
Джинсы его оказались впору. Это ж надо, во втором часу ночи в центре Москвы найти такого альтруиста, который без мордобоя уступит свои портки.
— Компенсация, — сказал Новиков, сунув ему в руку тысячу.
— Ну, зачем же? — обиделся «Вадик». — У меня их знаешь сколько? Вернее, теперь у тебя, друг. Поройся-ка в карманах.
Действительно, джинсы «Вадика» были набиты крупными купюрами. Просто-таки редкостный альтруизм.
— Гонорар, — объяснил интеллигент, вновь усаживаясь на бордюр. — Ты вот думаешь — я дебил? Нет, просто я написал текст для ролика, а теперь его озвучиваю. Ты думаешь, Вадик дебил? Нет, он озвучивает текст, который написал я. Я, друг, за какую-то вшивую рекламку получаю больше, чем за книгу. Сижу вот обмываю удачу. Песню пою.
— Так ты, друг, писатель? — сказал Новиков, выгребая деньги из карманов и насильно впихивая их в бывшие свои джинсы.
— Эге, — ответил «Вадик», не сопротивляясь. — Я довольно известный дурак и писатель. В смысле наоборот.
— А о чем песня?
— Ария Ленского, — ответил интеллигент. — Ты, друг, не знаешь арию Ленского?
– А где же ты живешь? — спросил Новиков, понимая, что «Вадика» здесь оставлять нельзя.
— Я заблудился, — ответил интеллигент и вдруг всхлипнул. — Я живу в доме номер 2, что в Хоромном тупике, он же дом номер 6 по Боярскому переулку, но всё время промахиваюсь. Хоть тресни.
Как оказалось, он кружил по следующему маршруту: Мясницкий проезд, Большой Козловский и далее Боярский переулок. Мужика зациклило, и он никак не мог найти арку со стороны Хоромного тупика, более наглядно — Садового Кольца, всё его после Боярского переулка разворачивало влево к метро «Красные Ворота» и следом в Мясницкий проезд.
Найти арку в доме номер 2/6 в Хоромном тупике оказалось делом плевым, достаточно было лишь, обогнув дом номер 6, свернуть направо. Всё это время интеллигент, держа бутылку на отлете, отчаянно перевирая, молотил что-то из Баркова, но, оказавшись в родном дворе, вдруг разоткровенничался и поведал Новикову жуткую тайну о том, что его школьный товарищ Герман Штольц держит в большом страхе и напряжении весь Красносельский район.
— Ты к чему клонишь, дружок? — ласково спросил его Новиков.
— Могу познакомить, — сказал интеллигент. — Он тебе понравится. Пшли?
— Куда? — Новиков хотел добавить «горе луковое», но не добавил.
— Я же вижу, тебе идти некуда, — сказал интеллигент. — Ты ко мне по-человечески, и я к тебе по-человечески. Пшли?
— Ну, пошли, пошли, — согласился Новиков, которому терять было нечего.
Герман Штольц, оказавшийся соседом интеллигента по лестничной площадке, не спал, открыл почти тут же. Был он изрядных размеров, лыс, красноморд, одет в легкие бриджи, над которыми внушительно навис белый, поросший рыжими волосами живот. На груди его волосы сплелись в большую рыжую мочалку.
— Что, Евгеша? — густым басом, живо напомнившим Новикову бас Рубинова, сказал Штольц. — Не спится?
Повел заплывшими глазками на Новикова, ощупал тяжелым взглядом, теперь уже заставив вспомнить дикого кабана, усмехнулся и произнес:
— Ты зачем мента привел?
— Не спится, — запоздало ответил длинный Евгений. — Это не мент. Ты ведь не мент, друг?
— Не мент, — подтвердил Новиков. — Я потому не мент, что меня менты ищут.
— Так я тебе, шакалу, и поверил, — беззлобно сказал Штольц. — В преф рубишь?
— Как же не рубить, — отозвался Новиков, которого еще в Боярском переулке начало клонить в сон. — Только покемарить бы.
— Шакал и есть, — хмыкнул Штольц. — Настоящий хищник охотится ночью, а кемарит днем. Понимаешь? Ладно, проходи, выпьешь, поклюешь колбаски — оно и отпустит. Ну, а если уж совсем невмоготу, на половичке вон под дверью покемаришь. Ты, Евгений, домой или еще примешь?
— Еще приму, — ответил длинный.
— Тогда лучше топай домой, примешь завтра.
Глава 2. Играем на интерес
Квартира Штольца была огромна, как ипподром, и имела не меньше десяти комнат, то есть в смысле московского жилья широко известный в узких кругах Герман Штольц переплюнул просто широко известного Филиппа Киркорова.
В иных комнатах, судя по храпу, спали, в иных же, откуда доносился писк-визг, кипела ночная жизнь. Стены в доме были толстые, музыка не гремела, так что Штольц соседей не донимал.
Помещение, в которое Новикова провел новый знакомый, было изысканно обставлено, имело вдоль стены сверкающий бар с полуголой барменшей и несколько столов: два бильярдных, два игровых под зеленым сукном, над которыми нависли низкие абажуры, и несколько обычных, обеденных.
Горел один абажур, освещая трех угрюмоватых типов с обнаженными торсами, колоду карт и стопку долларов на зеленом сукне. На стопке лежал массивный золотой перстень, то есть кто-то из джентльменов продувался в прах.
— Как видишь, один спёкся, — сказал Штольц Новикову. — Как вылетит, займешь его место, а пока можешь потренироваться в баре. Кстати, предъяви документы или что у тебя там.
— Ложи чемодан на стол, — приказал один из угрюмых — жилистый, загорелый, с наколкой на плече. — И чтоб ручонки всегда видели.
— Ростик, давай жить культурно, — поморщившись, сказал Штольц. — Надо говорить не ложи, а положи.
— Цацкаться еще, — проворчал Ростик.
Поставив дипломат на стол, Новиков вынул свой паспорт, а потом, поколебавшись, и удостоверение. Всё равно ведь обыщут.
— Всё выворачивай, — скомандовал Ростик.
— Не гони лошадей, — сказал ему Штольц и жестом показал Новикову, что выворачивать не надо.
Взял со стола документы, вначале посмотрел паспорт, удовлетворенно кивнул, перешел к удостоверению и уголки его рта неудержимо поползли к ушам.
— Ну, ты, Андрюха, даешь, — сказал он, щерясь. — Это что — настоящее?
— Настоящее-то оно настоящее, но от ментов приходится бегать, — туманно ответил Новиков.
— Если липа, то хорошая, — одобрил Штольц. — А если нет, то пеняй на себя. Мы ведь проверим.
— Я в розыске, мужики, — сказал Новиков. — Кроме того, мой труп в Гусятниковом переулке сейчас исследуют менты. Я ведь еще и следователь Сергеев.
— Чем докажешь? — невозмутимо спросил один из угрюмых — квадратный качок с круглой башкой и оттопыренными ушами. Нулевая стрижка была ему противопоказана, но мода есть мода.
— Да ладно, — сказал Штольц, переместив документы и дипломат на соседний стол. — Сам ведь пришел, не мы же его взяли
Усевшись вслед за этим на свое место, произнес: — Сдавай, Ростик, у тебя последний шанс.