— Врешь, на кой он мне сдался? — сказал Новиков, натягивая штаны. — Поди за то, что побил?
— И за это тоже.
Новиков надел рубашку, ботинки и скомандовал:
— Одевайся.
— Зачем?
— Доложишь о происшедшем Штольцу. Заодно отдашь чип.
— Дурак ты, — скучно сказал Носков. — Не лез бы ты в это дело, всё равно ведь уконтрапупят.
Уж неизвестно, на какую кнопку он нажал, но в коридоре раздался топот многочисленных ног. Схватив с тумбочки Носкова фонарь, Новиков выметнулся из комнаты навстречу мчащимся бойцам, которые, увидев его, радостно заулюлюкали. Любой другой при виде этих мускулистых, в одних плавках, решительно настроенных парней количеством не менее семи человек сдрейфил бы, пустился наутек, хотя утекать-то особенно некуда, смирился бы с мыслью, что сейчас его стопчут, сожрут с потрохами, но Новиков был не такой. Ему, специально обученному, в толпе было легче, потому что в толпе всяк сам по себе, тут только знай уворачивайся, сами друг друга перебьют. Так оно и вышло, хотя пришлось изрядно покрутиться.
Сзади что-то негромко хлопнуло, это настроенный на душегубство Носков стрелял из бесшумного пистолета, того самого, из дипломата Андрея. Вот тебе и личный шкафчик с личным ключом. Виляя, как заяц, оттаптывая чьи-то руки, ноги, Новиков кинулся к спасительной двери в конце коридора, которая к счастью оказалась не заперта. Дернул, почувствовал, как что-то толкнуло в левое плечо, ввалился в черный провал и понял, что ранен. Попал-таки этот дурак, хорошенечко прицелился, перестал выдувать кровавые пузыри из своей носопырки и попал, кретин озлобленный.
Эх, фонарь обронил, простофиля, сказал себе Новиков, захлопывая дверь. Дальше будет ни фига не видно. Что-то оттягивало карман, это был фонарь, который он машинально, борясь с семерыми, сунул туда. Найдя подходящий обрезок стальной трубы, подпер дверь как раз в тот момент, когда в неё гулко саданули ногой. Труба выдержала, но надолго ли? Ага, обрывок электропровода — то, что надо. Примотал верхний конец трубы к ручке, а к нижнему привалил ожидающий своего часа обломок бетонной плиты. Кушайте, ребята, жрите, чтоб вам подавиться.
— От двери, — услышал он приглушенную команду и рванул вдоль по слабо освещенному коридору.
Раздался грохот, дверь вышибло вместе с косяком, Андрея обдало мелкой жалящей крошкой, под зад, придав еще большее ускорение, ударило что-то увесистое. Ударило уже на излете, иначе бы всё переломало, обрушилось на пятки, но он поднажал и успел избежать травмы. Икры, однако, горели, значит — изрядно ободрало.
Что-то заставило на бегу оглянуться.
В рваном, зияющем проеме в потоке яркого света стоял лысый одноглазый оружейник и целился в него из базуки.
«Черт», — подумал он, ускоряясь как только можно и понимая, что это конец.
Через секунду лопнул оглушительный выстрел, Новиков метнулся влево в узкий переход (как только углядел?), это-то его и спасло. Но не надолго.
Глава 9. Во-во, учти
Работа у Кислова была не пыльная, и в чем-то созвучная с недолгой работой Новикова у Штольца, но с некоторой разницей: бойцам Штольца, дабы выкачать должок у аолевшеего клиента, приходилось бряцать оружием и поигрывать бугристой мускулатурой, людей же Фадеева в подотчетных населенных пунктах откровенно побаивались. Разумеется побаивались и раболепствовали перед Фадеевым, но часть раболепия доставалась и его опричникам.
В том же Нижнем Ломове директор ао-водочного завода в собственном кабинете валялся в ногах у полуграмотного Стрижкова, возглавлявшего группу опричников из трех человек, в которую входил и Кислов. Валялся, стало быть, потел, так как был жирен не в меру, естественно вонял и, норовя чмокнуть Стрижкову ручку, умолял подождать день-два, пока из Центра не поступят очередные перечисления. Стрижков отступал, отпихивал его ногой, а тот полз по ковру следом и ныл-ныл.
В конце концов Кислов, не выдержав, сказал:
— Да Бог с ним, дадим два дня.
— А тебя кто спрашивает? — тут же повернулся к нему красномордый Стрижков, и Кислов немедленно понял, что тот ждет хорошей такой, увесистой взятки.
И еще он понял, что негоже на глазах у дойной коровы вмешиваться в действия непосредственного начальника, каким бы лопоухим тот ни был, однако счел нужным ответить:
— А ты хочешь загнать его в угол?
— Посторожи, чтоб черным ходом не ушел, — велел Стрижков третьему опричнику и сказал Кислову: — Пойдем-ка выйдем, друг ситный.
Миновав приемную с секретаршей и тремя посетителями, вышли в пустой коридор, и тут Стрижков немедленно полез с кулаками, но пара точных выверенных ударов заставила его охнуть и сесть на пол.
— Тебе, холую, Гордеич прилично отстегивает, чтобы ты, хапуга, не воровал у фирмы, — объяснил Кислов. — Ведь взятка в десятикратном размере будет вычтена из прибыли, причитающейся фирме. Нам выгодно, чтобы директору было выгодно делиться и чтобы прибыль на добровольной основе всё время увеличивалась, а не уменьшалась. Усёк?
— Усёк, — ответил Стрижков, поднимаясь.
Он был на две головы выше приземистого Кислова, детство провел в драчливой деревне, и всё не мог понять, как тот, не мельтеша кулаками, сумел свалить его с ног.
Вот так, на первом же задании Кислов заимел в своем тесном окружении врага, который хоть и оценил, что Игорь не доложил Фадееву о случившемся, но от этого мягче не стал, а напротив оброс бронёй ненависти и скрытого хамства, которые у людей недалеких вырабатывают невероятную изворотливость с точки зрения напакостить конкретному человеку.
Как видите, почти одновременно у Новикова появился скорый на расправу Носков, а у Кислова изобретательный пакостник Стрижков.
Кстати, история с Нижним Ломовым имела весьма примечательное продолжение, знаменующее начало новых отношений между дойной коровой и дояром. Через два дня директор перечислил на счет фадеевской фирмы кругленькую сумму, несколько превышающую официальную задолжность, по телефону же объяснил Фадееву, что благодарен за поддержку новому фадеевскому работнику — господину Кислову, который, войдя в положение, пошел навстречу. Мол, так держать, драгоценнейший Василий Гордеевич, хороших работников воспитали, не хамов, а посему вот вам приварок к задолжности, который от всей души.
Фадеев, который из этой сюсюкающей бедиберды ничего не понял, вызвал к себе Кислова. Узнав про задержку, разъярился, хотя она, эта задержка, была ему глубоко до лампочки, просто нарушался принцип железного кулака, да и скрыли, выходит, холуи этот факт от начальника, что должно быть наказуемо, но, выслушав Кислова, вынужден был с ним согласиться. Да, в определенных случаях можно не ломать через коленку, не стучать кулаком по столу, а поступиться собственной гордыней и в результате остаться в барыше. Тоже, понимаете, политика.
Работать у Фадеева было поинтереснее, чем у Налейкина, хочешь — валяйся на диване, хочешь — освежайся в душе, главное, чтобы тебя не застали врасплох с очередной операцией по изыманию денег. Со Стрижковым в паре Кислов больше не аботал, сам Стриж не захотел, тошно ему было с Кисловым, которого, кстати, Фадеев назначил руководителем группы.
Дня через три вечером Кислову домой позвонил Налейкин, полюбопытствовал, как дела у подопечного, то бишь у Фадеева. Пока никак, ответил Кислов, но если что — сразу звякну. Ну, ну, сказал Налейкин.
Этим же вечером пришло электронное сообщение от Кузнецова, что в одном из помойных баков в районе Измайлово найден дипломат Новикова с его паспортом, разрешением на ношение огнестрельного оружия, сбруей, ножом и какой-то мелкой дребеденью. Ни пистолета, ни денег, ни записной книжки с телефонами. Сам он дипломат, естественно, не выбросил, значит, либо ограбили, либо убили, а так как два раза не умирают, жди, Игорек, вызова на опознание трупа из Тойоты. Поедешь вместе с Загрицыным.
Кислов отстукал: «Кто занимается делом?»
Кузнецов ответил коротко: «ФСБ»…
Действительно, следующим уже утром Фадеев вызвал Кислова и сообщил, что звонил Загрицын, попросил отпустить Игоря Анатольевича на три дня в Москву. В чём дело?
— Ну, так Новиков же помер, — ответил Кислов. — Надо опознать.
— Надо, так надо, — сказал Фадеев. — Оформляй командировку дней на десять, заодно, чтобы не гонять лишний раз транспорт, решишь парочку вопросов. Видишь, как я тебе доверяю?
— Польщен, — отозвался Кислов.
Ехать пришлось в одном купе с Загрицыным, который с момента посадки на «Суру» где-то до десяти вечера нёс какую-то ахинею, пытаясь выведать у Кислова несуществующие тайны. Нашел дурака. Кислов отвечал с серьезным видом, но при этом получалась такая чушь, что находившийся в купе рабочий сахарного завода из Каменки, потихоньку, банка за банкой, накачивающийся пивом, в конце концов не выдержал и заявил:
— Вы бы, господа хорошие, подрались бы, что ли.
— Это зачем? — надменно спросил Загрицын, решивший сразу же по возвращению из Москвы строго наказать секретаршу, заказавшую билеты не в СВ, а в купе, где, как известно, всегда найдутся две пары лишних ушей.
— Всё интереснее, чем слушать эту вашу галиматью. Вы, случаем, не в Кащенко направляетесь?
Ишь ты, начитанный, отметил про себя Кислов, делая вид, что возмущен не меньше Загрицына.
— Документы, — строго потребовал Загрицын и увидел в ответ прямо у своего носа немытую фигу, состроенную в ответ не старым еще, ироничным рабочим.
— Не те времена, — сказал рабочий. — Ручонки коротки. Я сразу вычислил, что вы гэпэушники. От вас, ребятки, нафталином несёт.
И тут же без всякого перехода, показав всю широту русской души, предложил:
— Может, пивка?
Произошло это в десять вечера. С этого момента Загрицын, играя желваками, заткнулся, а Кислов показал себя отщепенцем, не отказавшись от баночки баварского пива. Больше того, он даже сходил перекурить с пьяненьким работягой в тамбур, где тот, дыша ему в лицо тяжелым перегаром, сказал следующее:
— Ты, парень, с этим человеком поаккуратнее. Заложит в момент, так что ухо держи востро?. Это, извини, не твой папик?