— Тебе Евсеич ничего не сказал?
— С Евсеичем связи нет, он в СИЗО. Оч-чень интересно.
И вдруг рявкнул:
— Ростислав! Носкова ко мне, живо!
Через сорок минут Носкова, который в этот день был свободен, а потому расслаблялся с какой-то шлюхой в VIP-сауне, на бронированном БМВ доставили в резиденцию.
Носков был навеселе и держался орлом, но увидев Новикова, поскучнел.
— Садись, — сказал Штольц пьяненькому бригадиру, а поскольку тот продолжал стоять, шлепком увесистой длани по плечу вогнал в кресло. — Гуляешь, значит?
Сел напротив, с усмешкой уставился на скривившегося Носкова.
— Это не преступление, — ответил Носков.
— Евсеич, значит, в тюряге, а ты гуляешь, — продолжал ёрничать Штольц. — Потому с ним и не расплатился, что знал про тюрягу. Хитёр, парниша.
— Оскарыч, ты не подумай чего, — пробормотал Новиков. — Всё в целости-сохранности, я просто не успел отдать.
И с такой ненавистью посмотрел на Новикова, что испепелил его.
— Ну, так отдай, — спокойно предложил Штольц.
— Он у меня дома, — хмуро отозвался Носков и, кивнув на Новикова, как на какую-то падаль, сказал? — Этого-то гада зачем пригрел? Ишь, сидит тут, воняет.
— Чипа он не коммуниздил, — отрезал Штольц. — В отличие от некоторых.
— Как раз этот вонючка и пытался это сделать, — воодушевившись, ответил Носков. — Есть свидетели.
— Ну-ка, ну-ка, — сказал Штольц.
— Ночью чую — кто-то тянет из-под подушки коробку с чипом, — понизив для таинственности голос, проговорил Носков. — Ни хрена не видно, но я этому поганцу удавку на шею, кинул на кровать, потом оказалось, что это его кровать. Тут и Витька подоспел, сел ему на ноги, чтоб не вырвался, но он, сволочь жилистая, начал махать мослами, короче — вырвался. Так что не верь, Оскарыч, этому уроду, он не тот, за кого себя выдаёт.
— Это правда? — Штольц повернулся к Новикову.
— Есть одно обстоятельство, — сказал Новиков, вспомнив про диктатора. — Ты меня видел, бригадир? Какой я был, когда тырил чип?
— Ночь, однако, — озадаченно пробормотал Носков, никак не ожидавший, что Андрей вот так запросто признается в воровстве. — Но какой-то ты был не такой. Как лунатик, что ли? Как зомби, который двигается рывками, аж страшно. Главное-то не это, вьюноша. Главное, что ты раскололся, как орех.
«Вот оно что, — подумал Новиков. — Поди, диктатор был еще слаб, только-только вылупился из яйца, а потому всё сделано было без подготовки, неумело. Где же я эту заразу подцепил?»
— Обстоятельство в том, сказал он поглядывающему на него с этакой хитрецой Шольцу, который уже наверняка решил, что делать дальше с этими двумя прохиндеями, — что этого момента, когда я полез под подушку, я не помню, хоть ты тресни. Помню, что меня начали душить, поэтому и проснулся. Только потом подумал: как же мне удавку-то на шее умудрились закрутить, если я валялся в постели? Такая вот была неувязочка. Но теперь всё понятно. Значит, это было, тырил, только ни шиша не помню. Да и зачем он мне — этот чип?
— Всё, баста, — Штольц хлопнул ладонью по столу так, что зазвенели пивные бутылки и фужеры, подтаявший студень покрылся рябью, а одна из вилок, как живая, взвилась под потолок. — То ли оба вы идиоты, то ли придуряетесь, причем весьма умело. Ладно, прощаю обоих, но в следующий раз пристрелю без всякого сожаления.
Носков как-то сразу размяк, подобрел, сказал, улыбаясь:
— А ты знаешь, Оскарыч, что это за фрукт?
Выдержал паузу и, давясь от смеха, продолжил:
— Капитан ФСБ Андрей Петрович Новиков. Могу представить его удостоверение.
— Удивил Москву лаптями, — ответил Штольц. — Я это раньше твоего знаю. Короче, тебе, Носок, полчаса, чтобы привезти чип, а ты, Андрюха, иди-ка в баню, чтоб не смердеть. Обвонял тут всё, бомжара недорезанный.
Глава 14. Щупальца осьминога
Штольц приказал своему заму по кадрам Ростиславу перевести Новикова в другую смену, чтобы не контактировать с бригадой Носкова.
Вообще-то, он умный был, этот Герман Оскарович, шел навстречу, только почему-то всё время получалось так, что Новиков вынужден был бить его по харе. А он, здоровенный, спесивый лоб, прощал. Понятное дело, долго это запанибратство продолжаться не могло, поэтому Новиков твердо сказал себе: Оскарыча, что бы ни произошло, мизинцем не трогать. Золотой ведь человек, хотя и гад. Об этом Новиков думал, пока мылся под душем.
Между прочим, Носков привёз чип, как миленький, а потом, уже протрезвевший, валялся в ногах у Штольца, чтобы тот простил эту его промашку. «Да я и так простил», — ответил ему Штольц, но присутствовавший при этом Новиков заметил в глазах Оскарыча холодный блеск и понял: ничего он не простил.
Когда Новиков в присутствии Штольца спросил Носкова про дипломат, тот замялся, потом признался, что, посчитав Андрея погибшим, выбросил его на помойку. «А пистолет? А удостоверение? Бабки? Записи?» — осведомился Новиков. Носков вспомнил, что кое-что из дипломата на всякий случай выложил в шкафчик на работе. «Ну, так пошли», — сказал Новиков.
В шкафчике у Носкова обнаружилось содержимое дипломата, не хватало паспорта, пистолета, материалов по делу Лопатина, кое-какой мелочи. Денег также поубавилось, Носков обещал возместить. Был он подавлен случившимся, даже жалок, однако Новиков прекрасно знал, что это состояние временное, оклемавшись, Носков отомстит. Вместо дипломата Новиков получил неплохой кейс питерского производства.
Насчет паспорта Штольц обещал помочь.
Вечером чистый, опрятно одетый Новиков посетил катакомбы дружбанов-бомжей, имея при себе пять бутылок водки и кучу всякой снеди. Бомжи, которые уже похоронили Андрюху, обрадовались, закидали вопросами, Новиков какое-то время отвечал, потом заторопился, некогда, мол, в следующий раз покалякаем пообстоятельнее и ушел, не притронувшись ни к водке, ни к еде.
Эту ночь он должен был провести у Штольца, а потом подыскать себе отдельное жильё, не в бомжатнике же ночевать.
Утром Ростик представил Новикова новому бригадиру, невысокому усатому крепышу Белоусову, который в противоположность Носкову тут же перезнакомил его со всей командой. День выдался не особо хлопотный: до обеда Новиков за четыреста баксов нашел себе однокомнатную квартиру рядом с работой, получил ключи от хозяев, оплатил за месяц вперед, а после обеда на минивэне съездил с бригадой в пару местечек, где бегать и думать было не надо. Вылезли, предварительно надев маски с дырками для глаз, походили туда-сюда, поигрывая автоматами, чтобы задолжавший клиент дал сок, потом, когда клиент раскошелился, залезли обратно и укатили.
Вроде бы всё налаживалось, но ночью Новиков пробудился от того, что кто-то крепко ухватил его сзади за локоть и внушительно сказал: «Куда, дружок? Не положено».
Он в гражданской своей одежде стоял в пяти метрах от выхода. Часовой отпустил локоть и мягко произнес:
— Давай, Андрей, топай в кровать. Я никому не скажу, но ты с этим поаккуратнее, у нас приказ стрелять без предупреждения.
Новиков повернулся и побрел в свою комнату, а в голове, надрываясь, вопил диктатор: «Убить, немедленно». Далее всплывал маршрут, это было недалеко, всплывали также дом, подъезд, лицо жертвы, чтобы не ошибиться. Дверь нужно было вскрыть отмычкой. И вновь, вопя, возникал диктатор, от истошного крика которого лопался череп.
Это было невыносимо. Андрей повалился на пол, принялся кататься, сжав виски ладонями. Диктатор долбил и долбил, как дятел.
— Пристрели, браток, — прохрипел Новиков склонившемуся к нему часовому.
— Может, скорую? — предложил часовой.
— Только не скорую, — сказал Новиков, поднимаясь на ноги. — Лучше я выйду.
От усилия у него, как у клоуна, фонтанчиком брызнули слёзы.
— Давай, — сжалился часовой, поняв, что у этого бедного парня в бункере что-то происходит с головой и ему нужно на свежий воздух.
Открыл дверь, проводил через вонючий склад на улицу, сказал:
— Давай, друг, дыши, у нас там и вправду, как в подлодке.
А дятел долбил и долбил, да тут еще луна, круглая и желтая, как сыр, выедала воспаленные глаза, и никуда было не деться от этого дятла и от этой круглой, беспощадной дурынды. Взвыв от тоски, Новиков побежал прочь от всей этой подлости, дряни, от давящего бункера, от самого себя, понимая, что бежать-то, собственно, некуда, далеко не убежишь, раз уж началось, то непременно завершится логическим финалом — в дурдоме.
Мечась, как заяц, неожиданно быстро Новиков примчался туда, куда и не думал бежать, а именно к бомжатнику. Хотел было рвануть обратно, но что-то, потом он понял что, вернее не что, а кто — ангел-хранитель — остановил (так же, как до этого направлял), заставил спуститься в канализационный люк.
Бомжи, опившиеся халявной водкой и обожравшиеся дармовой снедью, дружно храпели и пускали газы.
Новиков лег в угол, свернулся калачиком, с минуту терпел, потом принялся мычать и ругаться.
— Кто здесь? — наконец-то встрепенулся Никита. — Ты, что ль, Андрюха?
— Ноги привели, — жалобно сказал Новиков. — Спаси, Никитушка, калган трещит — спасу нет.
— Водки? — немедленно среагировал Никита.
— Не поможет.
— Ну-ка, покажи, — Никита встал, врубил свет, склонился над головой Новикова и присвистнул. — Да у тебя, парень, на самой маковке кровяная шишка. Хочешь, ножом вскрою? Прокалю и вскрою.
— Делай что хочешь, — сказал Новиков. — Только еще пять минут назад никакой шишки не было.
— Не было? — Никита шмыгнул носом и утер рукавом сопли. — Тогда опасно вскрывать-то. А знаешь, чувачок, у меня тут недалеко знакомый доктор живет. Пошли?
— Пошли, — согласился Новиков.
Ветеринар Родькин, которого Никита назвал доктором, действительно жил неподалеку. Он был одинок и мог позволить себе далеко за полночь смотреть по телеку бокс, какой-нибудь новомодный блокбастер или порнуху. Если при этом пил, то самую малость, чтобы взбодриться.
Несмотря на свою зверскую внешность, Родькин был натурой тонкой, эстетической, но дамы видели в нем лишь большую обезьяну с кривыми желтыми зубами и профессией мясника, а потому вниманием не баловали. Вот и жил себе в двухкомнатной квартире, оставшись здесь один-одинешенек после смерти маменьки. Было ему, кстати, уже тридцать пять.