Сегодня Родькин тоже припозднился, и Никита с Новиковым не застали его врасплох.
«Э-э, братишка, — подумал он, увидев безумные выпученные глаза Новикова, — да тебе в самую пору в желтый дом, а не по гостям шастать». Но, услышав просьбу давнего своего дружка Никиты помочь Андрюхе и тем более увидев вздувшуюся, готовую лопнуть шишку на голове Новикова, сменил точку зрения. С такой дулей еще не так глаза вытаращишь.
В маленькой комнате за ширмой у него был врачебный кабинет, куда он притаранил с работы списанный операционный стол, рефлектор и набор инструментов. Последнее он, втайне мечтающий о профессии хирурга, мягко говоря присвоил, таская домой по инструментику, пока не собрал полный комплект.
Заставив Новикова раздеться до трусов, Родькин облачил его в длинную белую рубаху, уложил на стол, приподняв изголовье так, что шишка встала почти вертикально, а подбородок уперся чекисту в грудь. Нет, так было неудобно, да и Новиков начал задыхаться. Тогда он усадил Андрея на стул и приспособил ему на шею специальную клеенку таким образом, чтобы кровища и гной скапливались в ней, а на пол не попадали.
Обработав шишку спиртом, подумал немного и вдруг вонзил в неё скальпель. Новиков, естественно, заорал, он же сказал ему мягко, почти задушевно:
— Чего орешь-то, дурик? Чай, не зубы сверлю.
Выпустив из дули неаппетитную жижу, надрезал кожу, раздвинул пинцетом и, присвистнув, заметил:
— Знакомая вещица.
Ухватил что-то пинцетом, начал вытягивать из раны, Новиков взвыл.
— Вижу, вижу, — сказал Родькин.
— Что видишь? — полюбопытствовал Никита, которого Родькин за ширму не пустил, а усадил у окна.
— Да тут такие фиговинки, — отвечал Родькин, выуживая наружу кровавый комок и отстригая ножницами мешающие движению розовые нити. — Финтифлюшечки такие, Никита. Уж и не знаю, может это нейроны? Я не нейрохирург.
— Так он же дураком станет, — сказал Никита. — Ты, Колян, смотри, лишнего ему не отстриги.
— Нет, Никита, это, пожалуй, не нейроны, — отозвался Родькин. — Это щупальца осьминога.
— Что, что? — спросил Новиков, испытывая огромное облегчение от того, что дятел перестал мучить, а боль сделалась притупленной и после пережитого почти приятной. — Какого осьминога?
— Вот этого, — Родькин показал ему зажатый пинцетом кровавый комок со свисающими нитями, после чего опустил «осьминога» в фарфоровую чашечку и занялся обработкой раны.
Новиков терпел, хотя порой было очень больно.
Зашив рану, «доктор» щедро обмотал его голову бинтами, а сверху натянул вязаную шапочку.
— В какой банк перевести счет? — сказал Новиков, чувствуя себя в этой шапочке дурак дураком.
— Да ладно, отмахнулся Родькин, наливая в фарфоровую чашечку воду, которая тут же стала красной.
— Так что же за осьминог? — спросил Новиков.
— Понимаете, товарищ, — ответил Родькин несколько отстраненно, потому что был занят промывкой. — Как-то в одной собаке, которая загрызла человека, мой коллега нашел точно такую же вещицу. Только та не умела врастать в мозг, а эта, черт её задери, похоже умеет.
Глава 15. Удача
— Был у меня приятель, некто Аскольд Шубенкин, — продолжал Родькин, очищая «вещицу» от мяса. — Как-то он, как и ты, пришел ко мне и пожаловался на то, что в башке его кто-то постоянно орёт, отчего она, в смысле башка, вот-вот лопнет. И была у него, товарищ, на голове такая же шишка, как и у тебя, только он не дал её вскрыть. Потом исчез, будто корова языком. Ну вот, какая прелесть.
Отмытая «вещица» оказалась микрочипом, точно таким, какой хотел замылить, а потом дорого продать хитрый Носков.
— Не вредно его водой-то? — спросил Новиков, подавив в себе острое желание немедленно забрать микрочип. Рано еще, Родькина нужно было раскрутить.
— Что вода, что кровь, — ответил Родькин, положив микрочип сушиться на салфетку. — Думаешь, коротнёт? Если бы коротило, в черепушку не вставляли бы. Как думаешь, что это?
Новиков пожал плечами.
— Как она к тебе попала?
Новиков вновь пожал плечами и спросил:
— А что за собака? И кого загрызла?
— Пенсионера одного с чудной фамилией, — ответил Родькин. — Не помню.
— Шмака? — подсказал Новиков.
— Точно, — согласился Родькин. — Откуда знаешь?
— Читал где-то, — соврал Новиков.
Вот уж удача, так удача, зацепочка такая, что будь здоров.
— И я читал, — ввернул Никита, которому у окна было скучно, тоже хотелось поболтать.
— Пошли на кухню, — предложил Родькин. — Обмоем.
Они перешли на кухню, и здесь Родькин, поставив на газ чайник, продолжил:
За эту штукенцию, что нашли в собаке, нам с коллегой, между прочим, отвалили десять тысяч. Не возражаешь, товарищ, если я и эту, твою, пристрою тысяч за двадцать? Делим на троих, получается почти по семь тысяч на брата.
— Третий — это Никита? — предположил Новиков.
— Естественно, он же тебя привёл.
— А не привёл бы, я бы помер? — наивно спросил Новиков.
— Не знаю, не знаю, — ответил Родькин. — Шубенкин же куда-то делся.
— Расскажи-ка мне про этого Шубенкина поподробнее, — попросил Новиков. — Что-то фамилия знакомая.
— Ты мне сначала ответь — да или нет?
— А я разве не сказал? — «удивился» Новиков. — Вот память. Конечно, да. По семь тысяч как палкой сшибем, верно, Никита?
— Ну, что Шубенкин? — произнес Родькин удовлетворенно. — До того как залететь в бомжи, был электромонтером, жил в коммуналке, которую недавно приватизировал. Вес стабильный — полста килограммов, мужик хороший, но слабохарактерный, где надо ответить матом, там он помалкивает. Может, потому, что хил? Естественно, нашлись люди, которые его опоили, околпачили. Уговорили подписать документы на получение безвозмездной ссуды для расширение жилплощади. Оказалось, он добровольно отказался от собственной коммуналки. Кто он такой после этого? Бомж.
— А жена что же?
— Да кто ж за такого пойдет?
— Сильно пил?
— Не особо. И что его дёрнуло с незнакомыми жлобами выпивать?
Всё время, пока Родькин говорил, перед глазами Новикова стоял урод в черной мантии, которого он ранил в квартире певца и который исчез, как какой-нибудь ниндзя. А еще в памяти всплывали легкие шаги, раздавшиеся в телефонной трубке, когда Новиков звонил Дудареву. Пятьдесят кило — невелик вес, подростковый. Неужели он?
— Какого цвета у него глаза? — спросил Новиков.
— Желтого, — ответил Родькин. — Как у волка. Только какой он, к свиньям, волк? Суслик, тощенький хомячок.
— Точно, он, — сказал Новиков. — Мир тесен. А ты, Никита, его тоже знаешь?
— А то, — ответил Никита.
Между тем, поспел кипяток, Родькин налил каждому по бокалу, щедро, не скупясь, добавил черной, как деготь, заварки, поставил на стол плошку с карамелью в выцветших фантиках, видать еще советского производства. Новиков решил их не есть, как-никак на дворе давно уже капитализм.
Попив чайку, Новиков сказал Родькину:
— Спасибо тебе, дружище, огромное, но микрочип я заберу. Взамен получишь не семь тысяч, а все двадцать. Никита тоже будет не в накладе. Я, ребятки теперь при деньгах. Служу в спецназе Германа Оскаровича Штольца. Есть возражения?
Родькин хотел что-то сказать, но, посмотрев в глаза Новикову, решил не возникать…
Увидев Новикова в повязке и шапочке, часовой признался, что грешным делом заподозрил того в самоволке и доложил бригадиру, а какое решение принял Белоусов, только ему одному известно. Вообще-то за такое и даже менее, чем такое, Штольц увольняет. Вдруг что? Вдруг ночная операция? Нужно быть на месте, дружок. Да ладно, ответил Новиков, хлопнув его по плечу, как-нибудь отбрешусь.
Белоусов оказался человеком вменяемым, никому ни о чем не доложил, решил всё оставить до утра, а потому махнул на происшедшее рукой и лишь спросил, что с головой? Аппендикс вырезали, ответил Новиков, а если серьезно, то чуть от этой поганой головы не помер, спасибо рядом знакомый доктор живет. Ну и ладненько, сказал Белоусов, после чего пожелал спокойной ночи и заснул.
На следующий день, освободившись со смены, Новиков нашел Никиту, вручил ему пачку сотенных купюр (больше давать не стал, знал, что пропьёт либо вызовет подозрение), Лёву и Славика также одарил, дав каждому по тысяче, отчего те ошизели, вслед за чем направился к Родькину.
Тот открыл еще сонный, появлению Новикова обрадовался, признавшись, что ночью не поверил ему, думал, что денежки тю-тю. Не первый и не последний раз встречаемся, успокоил его Новиков, вытаскивая пачку банкнот и предложив её пересчитать. В пачке оказалось тридцать тысяч.
— За что? — спросил Родькин, но спросил радостно, удовлетворенно.
— Как-нибудь потом объясню, — ответил Новиков. — Пока рано…
Кто-то в его отсутствие уже побывал в снятой им квартире, поменял в коридоре новый телефонный аппарат на старый, довоенный, а вместо стосвечовых лампочек везде ввинтил сорокасвечовые. Жмоты несчастные, подумал Новиков про хозяев, будто им за коммунальные услуги платить. Надо бы, что ли, замок сменить?
Приняв душ и позавтракав, он позвонил Кузнецову на работу и сказал:
— Вам посылка.
— Понял, — узнав голос и оттого разволновавшись, ответил Кузнецов. — Там же, где в первый раз через полчаса. Устроит?
— Вполне, — сказал Новиков и повесил трубку.
Через двадцать минут он уже прогуливался по Красной Площади напротив ГУМа, а спустя десять минут сзади тихой сапой подобрался Юрок Кузнецов и крепко хлопнул его по плечу. Радостно воскликнул:
— Привет, пропащий.
— Ну, ты умеешь подкрадываться, — сказал Новиков и бдительно огляделся. — Хвоста не привёл, легавый?
— Обижаешь, начальник, — ответил Кузнецов. — Пойдем отсюда.
И повлёк его в непривычно пустой ГУМ. Здесь, на одном из лестничных переходов, остановившись, полюбопытствовал:
— Что за посылка?
— Микрочип, — Новиков передал ему спичечный коробок. — Аналогичный, но пожиже, был в черепе у собаки, которая загрызла Шмаку, и такой же вмонтирован Аскольду Шубенкину.