С Казанского вокзала понесло его побродить по городу, который он любил, но бывать в котором доводилось не так часто, как хотелось бы. В пределах Садового Кольца Кислов знал Москву довольно прилично, и поэтому решил пройтись пешочком до Чистопрудного Бульвара, оттуда через Лубянскую Площадь по Никольской на Красную Площадь, далее на Тверскую с заходом в Макдональдс, что в Газетном переулке, потом Столешников, Петровка, и на этом, пожалуй, можно остановиться, маршрут получался солидный.
С Орликова переулка он перешел на Мясницкую, и здесь, во дворе между домами, что по левой стороне, увидел безобразную и довольно бессмысленную картину: маленький тощий человечек лупил портфелем большого вусмерть пьяного бомжа, а тот загораживался руками от сыпавшихся на его голову ударов и что-то бормотал. Рядом валялись еще два бомжа, не поймешь — то ли побитые, то ли бухие в дым.
— Эй, — крикнул Кислов. — Может, хватит?
Тощий не обратил внимания, а бомж, выделывая вензеля, поспешил на голос. Маленький шел следом и лупил.
Голова у бомжа была в кровищи, и Кислов устремился навстречу, приговаривая: «Да ладно вам, ребята. Сколько можно?»
Перехватил руку тощего, но не удержал — портфель оказался неожиданно тяжел. Бомжу опять перепало, правда уже поменьше.
Тощий, оскалясь, повернулся к Кислову. Был он похож на крысенка, маленькая мордочка, острые треугольные зубки, узкие глазки — желтые с красными белками. Густая, смахивающая на парик, шапка черных курчавых волос. Без них голова была бы совсем крохотная.
— Что? — прошипел тощий. — Тебе тоже надо?
И замахнулся портфелем. Кислов сделал шаг в сторону, развернулся и ребром ладони врезал ему по шее. Если бы попал, удар надолго бы утихомирил драчуна, но факт, причем весьма прискорбный, в том, что опытный боец Кислов впервые в жизни не попал. Зато сам получил по кумполу портфелем, в котором наверняка лежали кирпичи, и позорно рухнул на пыльный асфальт. Правда, тут же вскочил.
Бомж с криком «Беги» уже вовсю улепетывал в сторону метро, туда, где народу было побольше.
Еще чего, подумал Кислов, не привыкший сдаваться, и провел хитрый прием, после которого даже здоровенные верзилы оказывались на полу, но не тут-то было. Хитро извернувшись, дохляк вновь остался вне опасной зоны, зато сам вновь треснул портфелем, на этот раз сильнее. Асфальт был тверд, Кислов расквасил себе нос.
А хилый довольно улыбался, нравилось ему, видишь ли, он даже давал вставать, ждал, пока Игорь начнет атаку, и, непостижимым образом увернувшись, бил точно, с оттяжечкой.
Очень скоро Кислов понял, что еще немного, и билет на «Суру» ему не понадобится, а, поняв, взял ноги в руки и помчался вслед за бомжом, который уже удрал весьма далеко. Какое-то время дохляк, поддавая Кислову портфелем под зад и придавая тем самым ускорение, держался рядом, потом, сказав «На первый раз хватит», отстал.
Кислов догнал бомжа у метро, схватил за рукав, увернулся от размашистого удара и приложил палец к губам — молчи, мол.
— А-а, это ты, — сказал бомж. — Я думал, что Аскольд?
— Как фамилия у этого Аскольда? — встрепенулся Кислов, слышавший это имя от Кузнецова.
— Шубенкин, — отозвался бомж. — Я смотрю, тебе тоже досталось. Пошли тыквы мыть.
Кислов пошел за ним, натянувшим на разбитую голову грязную свою куртку. Народу на бульваре было много, и все смотрели на них. И чего толкутся? — подумал Кислов, нагнув подбородок к груди.
Спустившись к пруду, они умылись, почистили одежду. Когда-то, вспомнил вдруг Кислов, этот пруд был не Чистым, а Поганым, потому что купцы топили здесь протухшие туши крупного рогатого скота. Теперь, сказал он себе, мы с немытым дядькой его поганим.
— Хорошо, что тепло-то, — заметил бомж. — Зимой морду не особенно помоешь. Ну, спасибо тебе, кореш, вовремя подоспел.
Они выбрались на пешеходную дорожку.
— У меня не шибко нос на боку? — спросил Кислов.
— Сойдет за третий сорт, — ответил дядька. — Меня Никитой зовут. У тебя есть где ночевать?
— Найду, — сказал Кислов, сдержав ухмылку. — Пошли, вон лавочка свободная, побазарим. Я, кстати, Игорь.
Над лавочкой поработали вороны, поэтому она и была свободна. Бомж сел, Кислов, который знал, что воронье добро не берет ни один растворитель, остался стоять. Народу здесь, в конце сквера, было поменьше, все скапливались поближе к метро, к магазинам, к лоткам с пивом.
— Ты этого Аскольда хорошо знаешь? — спросил Кислов.
— Ага, — отозвался Никита, вытаскивая из недр своей куртки весьма солидный бычок и закуривая. — Раньше был ничего паренек, а теперь скурвился. Здоровый стал, трактором не своротишь.
— А где его можно найти?
— Ты же вот сегодня нашел, — Никита хохотнул.
— Я думал, ты знаешь, — сказал Кислов. — Одному человеку он позарез нужен. Постой, постой, а не с тобой ли я его на днях видел?
— У меня друзей полно, — самодовольно отозвался Никита, вкусно смоля сигарету. — Твоего-то как звать?
— Андрей Новиков.
Едва он это произнес, Никита поперхнулся сигаретным дымом, вскочил с лавочки, схватил его руку грязной своей лапой и принялся трясти, приговаривая:
— Да что ж ты раньше-то не сказал? Это ж мой самый лучший в мире дружочек. Вот так да, вот ведь бывает.
— А этих-то двоих Шубенкин своим портфелюгой не прихлопнул? — ошалев от такого наскока, спросил Кислов.
— Славку-то с Лёвкой? — уточнил Никита, выпуская кисловскую руку. — Да пьяные они, пальцем ткни — упадут. Вот и валяются.
Рискуя наткнуться на Шубенкина, пошли проверять. К счастью, Аскольда и след простыл, а вот мычащих Славку с Левкой пара дюжих ментов грузила в «воронок».
Подойдя к ним, Кислов сказал миролюбиво:
— Кто ж бомжей-то забирает? Какой с них навар? Потом машину не отмоете.
— Эт точно, — согласились менты. — Воняют, как свиньи.
И выкинули Славика с Левкой в кучу мусора.
Когда «воронок» укатил, Кислов подобрал брошенный Шубенкиным портфель, открыл его. Там в ворохе тряпья действительно имели место пара кирпичей с намертво присохшим раствором.
— С чего всё началось? — спросил Кислов Никиту, показав ему содержимое портфеля.
Оказалось, что Шубенкин нашел троицу в этом дворе, с которого, как известно, можно пройти на задворки харчевни, куда периодически вываливаются объедки и очистки, нашел совершенно случайно, чему весьма удивился, сказав обрадованно: «Вот так встреча». Как же: бывшие друзья по вольной жизни с её рагу из голубей и обильными возлияниями из бодрящей смеси самогона со стеклоочистителем. Вслед за этим он пристал к Никите с предложением вступить в Добровольческую Армию, где жизнь хоть и опасна, и трудна, но зато щедро оплачивается и, эт-та, служит благородной цели построить справедливый мир. Потом он начал молотить что-то про однополярную власть, цель у которой ограничить человечество «золотым миллиардом», про многополярную власть, которая хотела бы этот миллиард приумножить до двух-трех миллиардов, еще про какую-то фигню на постном масле, и, короче, так всем надоел (объедки-то не ждут, желающих на дармовщинку в округе навалом), что все трое, то ли сразу, то ли по очереди, сейчас уж и не вспомнишь, послали долбанутого Шубенкина куда подальше.
Тот осерчал, сказал: «Я вам покажу, как микрочипы вырезать», — и куда-то исчез, а через пару секунд появился уже с этим портфелем и начал им гвоздить бывших своих приятелей, которые его, дурака, в свое время пригрели.
— Очень, очень любопытно, — произнес Кислов, выслушав Никиту. — Жаль, что Андрюхи рядом не было, он бы, пожалуй, согласился вступить. Весьма интересно узнать, что это за Добровольческая Армия?
— Ну да, — на полном серьезе согласился Никита. — Это ж ваша работа. Думаешь, я не знаю, кто вы такие?
— Кто? — похлопав глазами, спросил Кислов.
— Известно кто — спецназ, — ответил Никита. — А может, и вовсе чекисты.
— Откуда знаешь?
— Лезете везде недуром, будто больше всех надо, вот вас и хлопают, как мух.
Глава 19. Нигде от вас не спрятаться
Прозорливость Никиты Кислова поразила. Действительно, подумал он, везде лезем и вместо награды получаем по ушам. Правда, деньжата порой перепадают, но это ж далеко не всем, в основном по ушам. А про Добровольческую Армию, в рядах которой, само собой разумеется, состоит тощий монстр Шубенкин, надо бы разузнать побольше. И не просто узнать, а желательно бы внедриться. Экое поле деятельности, хоть не уезжай. Вот бы на пару-то с Андреем, подстраховывая друг друга, поработать, глядишь — на что-то крупное бы и вышли, что-то за всем этим стоит: могучее, едва угадываемое в тумане.
— Как бы найти Новикова? — спросил Кислов и понял, что своим вопросом весьма огорошил Никиту.
— Э-э, — сказал тот, раздумывая — говорить или не говорить. — А что же врал, что вы с Андрюхой не разлей вода?
— Вот об этом базара не было, — возразил Кислов. — Пойми, друг, я не москвич, у меня на завтра билет до Пензы.
— Эх, в ногах правды нет, — сказал Никита, усаживаясь на выпачканную задницу Славика, мирно похрапывающего на куче мусора. — Садись, — шлепнул по Левиному пузу. — Тут мягенько.
Кислов сел рядом на шубенкинский портфель. Славик между тем завозился, наподдал задом, и Никита, не удержавшисмь, полетел с него кубарем
— Бабки есть? — встав, спросил Никита.
Кислов кивнул.
— Тогда нечего тут дуру валять, — сказал Никита. — Андрюха хоть на дежурстве, хоть не на дежурстве, каждый вечер заглядывает. Шефство над нами, дураками, взял, стыдит, что пьяные. Мама нашелся. Пойдешь? Не побрезгуешь?
— О чем разговор? — ответил Кислов и принялся тормошить Леву.
Никита взялся за Славика…
Вечером, отряхиваясь от пыли, в бомжацкую заявился ни о чем не подозревающий Новиков. Увидев сидящего на матрасе, ноги калачиком, Кислова, он вздохнул и сказал:
— Ну нигде от вас, от пензюков, не спрятаться. Даже под землей найдут.
Сел рядом, пихнул плечом и первым заржал, когда Кислов повалился на бок.