— Дубина стоеросовая, — проворчал Кислов, возвращаясь в прежнюю позу, то есть ноги калачиком. — Сегодня видел Шубенкина — как тебя.
— Ну и? — Новиков посерьезнел.
— Ты что-нибудь слышал про Добровольческую Армию?
— Май-Маевского? Кое-что слышал.
— Аскольд набирает в неё кандидатов из бомжей, Вот Никиту хотел забрить, только он отказался и был бит портфедем, — сказал Кислов. — Никита, ты на бомжа не обиделся?
— А я и есть стопроцентный бомж, — с гордостью отозвался Никита.
— Если набирает Аскольд, то вожди должны быть в курсе, — произнес Новиков. — Он же не только к Никите обращался. Верно, кореш?
— А я почем знаю? — удивился Никита. — Может, и верно, потому что он как-то сразу про это замолотил. Пожалуй что верно.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал Новиков. — Момент настал. Знакомь, дорогуша, с вождями или отдувайся сам.
— В каком смысле отдувайся? — не понял Никита и посмотрел на своих товарищей. Те вообще были ни бум-бум, жевали купленную Кисловым копченую курицу, и глазки у них были осоловелые, тупенькие-претупенькие. На всякий случай Лёва пожал плечами.
— То есть вступай вместо меня в Добровольческую Армию и узнавай, зачем она, почему она, кому подчиняется и так далее, — объяснил Новиков. — Не пойду же я к Шубенкину, которого чуть не застрелил. А ты запросто, осознал, мол, хочу жить честно, дурак был, что отказался.
— А давай я тебя сведу с Шубенкиным, и ты ему скажешь, что был дурак, потому и стрелял, — прищурившись, предложил Никита. — А теперь осознал и хочешь в Армию.
— В принципе, я уже был в этой Армии, — отозвался Новиков. — Только Родькин у меня вырезал микрочип.
— Во как, — подытожил Никита. — Нафиг мне такая Армия.
— Давай, Никита, веди к вождям, кончай выпендриваться, — сказал Новиков. — Родина тебя не забудет.
— А с чего ты взял, что вожди должны быть в курсе про Армию? — спросил Никита, пропустив последнюю фразу мимо ушей.
— Шубенкин был кто? — вопросом на вопрос ответил Новиков. — Бомж. Шубенкин набирает кого? Бомжей. Вожди контролируют кого? Опять же их, родимых. Только не впаривай мне, что вожди вас не контролируют.
— Железная логика, — согласился Никита. — Давай завтра в это же время. Игорёк тоже пойдет?
— У меня билет на Суру, — отозвался Кислов и посмотрел на Новикова. — Может, сдать?
— Ни в коем случае, — сказал Новиков, поднимаясь. — Пошли проводишь…
На улице было еще светло, но сумерки наваливались гораздо быстрее, чем летом, когда в эту же пору солнце вовсю плавилось в окнах и стояла еще одуряющая жара.
— В восемь, значит, — сказал Новиков, посмотрев на часы.
— Почему так категорически? — спросил Кислов.
— Ты про что?
— Про ни в коем случае.
— Видишь ли, Игорь, — сказал Новиков. — Когда в систему внедряется один чекист, это еще полбеды, а когда сразу два — это беда, это полундра, это туши свет. Со мной проще, я уже как бы не чекист, меня свои же ловят, а как объяснить твоё появление? И сам камнем на дно, и меня за собой потянешь.
— За слишком умных их имеешь, — сказал Кислов. — Откуда им знать, что я чекист?
— Э-э, брат, там сидят такие зубры, что нам и не снились, — ответил Новиков, закрывая этот вопрос.
Дальше уже они болтали на разные темы, касающиеся в основном нынешнего положения Новикова, и когда дело дошло до его недавнего бомжацкого периода, совпавшего с приездом Кислова в Москву и нечаянной встречей у метро «Чистые Пруды», когда Андрей «не узнал» Игоря, Новиков немного замялся, потом вынужден был признаться, что под воздействием микрочипа был очень даже не в себе, то есть до такой степени не в себе, что едва не выполнил команду «диктатора» убить Кислова.
— Вот даже как, — сказал Кислов, поежившись. — Но в Армии тебе опять вошьют микрочип, и тогда уже ты меня точно уконтрапупишь.
— Именно поэтому уезжай, — ухмыльнулся Новиков. — Когда понадобишься — свистну.
Разговаривая, они незаметно подошли ко вставке между двумя восьмиэтажными домами.
— Здесь я работаю, — сказал Новиков. — С сегодняшнего дня, как особо отличившийся, могу свободно уходить и приходить в любое время суток, переодевшись в гражданку.
— И чем же ты, извини, отличился? — полюбопытствовал Кислов.
— Гудкова завалил.
— Не помню такого авторитета.
— Это телохранитель авторитета, — объяснил Новиков. — Хочет перекупить меня у Штольца, поэтому я сейчас в цене.
— Ты что — бультерьер, чтобы тебя покупать и перепокупать? Я не понял, Андрюха, ты, что, добровольно продался в рабство?
— Думай, как хочешь, но у этих ребят всё возможно.
На этом они и расстались, Новиков полез в свой комфортабельный бункер, а Кислов отправился в гостиницу.
Глава 20. Это скорее биоробот
Своего дома у Аскольда Шубенкина не было, на данной стадии эксперимента не полагалось, но попозже при удачном исходе опыта вполне мог появиться, и тогда Аскольд запросто, юркой рыбкой, вливался в раздувшиеся, как опара, интернациональные ряды москвичей. Ему было проще, по всем сохранившимся в архивах документам он проходил, как коренной москвич. Сейчас он, находясь под плотным наблюдением опытных врачей, биологов и психологов, жил в той самой частной клинике, где мы уже ранее его видели.
Место было хорошее, зеленое, скрытое от глаз людских и от грохота машин. Тут уж мэрия расстаралась, так как, напомним, здесь бесплатно лечились многие её сотрудники, а также члены их семей. Что, про семьи раньше ничего не говорилось? Ай-яй-яй, а ведь это именно так.
Наука двигалась вперёд семимильными шагами, и теперь так горбивший Шубенкина ПММ (прибор магнетический малогабаритный), уменьшенный до размеров расплющенного наперстка, был вшит ему между лопатками под кожу, ничуть не мешая спать на спине. Правда, что-то в нём, в ПММе, сегодня расстроилось, и наведенный гипноз не сработал, бомжи никак не среагировали на магнетически подкрепленный призыв вступить в ряды Добровольческой Армии.
Шубенкин отдыхал в своем номере, когда вошли могучий хирург Анохин и психолог Михайлов, приставленный следить за психическим здоровьем экспериментального образца, что также было поставлено на научную основу — специальный радиомаячок, сопряженный с микрочипом, в определенное время передавал на Центральный Пульт клиники данные о физиологических параметрах образца, которые опытному Михайлову говорили о многом. Сейчас он имел при себе распечатку с такими данными.
При появлении врачей Шубенкин открыл желтые свои глаза и фальцетом сказал недовольно:
— Запираться, что ли, от вас? Надоели.
Всё-таки много в нем было агрессии, Анохин многозначительно посмотрел на Михайлова, тот понимающе кивнул.
— Как самочувствие? — бодренько спросил Анохин.
— Что вы мне в попу вшили? — вопросом на вопрос ответил Шубенкин, глядя в потолок.
— Датчик коррекции, — подумав, сказал Анохин, не вполне, впрочем, уверенный, что это именно вышеозначенный датчик. — А что?
— Что, что? — недовольно сказал Шубенкин. — Стреляет в ногу. Раньше не стреляло, а теперь стреляет.
— Так ведь раньше и датчика там не было, — успокоил его Анохин. — Не волнуйся, приживётся, это явление временное. Ты нам, Аскольд, ответь-ка лучше на пару вопросов. Готов? Давайте, коллега.
Михайлов посмотрел в распечатку и спросил:
— Скажи, пожалуйста, Аскольд, что случилось сегодня в пятнадцать часов четырнадцать минут?
Такого рода вопросы в последнее время, а именно после восстановления и корректировки экспериментального образца, были не новы, поэтому образец, то есть Шубенкин, без всякого раздражения, поскольку знал, что спрашивающие пекутся о его здоровье, ответил:
— Не сработал ПММ.
— Хорошо, а тридцатью секундами позже?
— Сработал инстинкт.
— Я вижу большой выброс андреналина, — сказал Михайлов, глядя в распечатку. — Женщина?
— Бомжи, — ответил Шубенкин. — Всё дело в них, гадах.
И, повернувшись на бок, продолжил:
— Вербую я их, значит, в добровольцы, то есть в люди, а они, видишь ли, отказываются. То есть, ПММ однозначно не фурычит. И отказываются эти сволочи не просто так, а издеваются, посылают, стало быть. Беру я, значит, портфель потяжелее и начинаю учить. Вот и весь выброс андреналина.
Анохин с Михайловым подумали, пожевали губами, потом Анохин уточнил:
— А не были ли они, бомжи эти, пьяные?
— Еще как были.
— Ну вот, — сказал Анохин. — На пьяных гипноз не действует. Равно как при молитве, учти, Аскольд. А теперь выпей-ка таблетку.
Шубенкин послушно выпил и отрубился, вслед за чем Анохин вогнал ему пистолетом в ягодицу очередной датчик, назначение которого было известно только руководству и разработчику Кологорову…
Выйдя от Шубенкина в длинный узкий коридор без окон, ученые какое-то время шли молча, потом Анохин сказал:
— Вам не кажется, коллега, что его агрессия может добром не кончиться?
— Опасения есть, — ответил Михайлов, который был лет на десять моложе сорокалетнего Анохина. — Но вполне возможно, что это реакция организма на инородные тела. Согласитесь, напичкали мы в него всякой электроники в избытке, особенно за последнюю неделю.
— Да, да, — согласился Анохин. — Напичкали.
Воспользовавшись электронными пропусками, они миновали отсекающий тамбур и вышли на улицу.
— Это уже не человек, — сказал Михайлов. — Это скорее биоробот.
— Угу.
— А что за добровольцев он вербует и по какому праву? — спросил Михайлов.
Оглянувшись по сторонам, Анохин обнял его за плечи сказал: «Пойдемте, у меня поговорим», — и увлек в соседний корпус.
Кабинет у Анохина, как у всякого начальника сектора, был просторен, уставлен итальянской мебелью, устлан ковром и скорее напоминал какую-нибудь гостиную, а не приемную хирурга. Впрочем, приемная у Анохина была, и не одна, только располагались они в том самом засекреченном корпусе, где жил Шубенкин. Там же размещалась операционная и масса специальных кабинетов для научной работы. В этих хоромах, с итальянской мебелью, Анохин принимал высоких пациентов из столичной мэрии, а кромсал их, само собой разумеется, в несекретной операционной клиники. То есть, как во всякой частной организации, имелась внешняя, открытая, сторона процесса и имелась внутренняя, закрытая, часть. Да, и еще: в засекреченном корпусе ухо нужно было держать востро, повсюду были понатыканы жучки — слова лишнего не скажи, а в корпусе обычном жучки не приветствовались, себе могло выйти дороже.