На обеде Новиков подъехал со своим вопросом к Тарасу, который, сняв накладную бороду, истово хлебал борщ. От неожиданности бригадир поперхнулся и мучительно заперхал. Хлопотавшая у электропечи тетя Фрося сказала «Ай, батюшки» и как врежет Тарасу промеж крыльев тяжелым половником. Помогло немедленно.
— Откуда знаешь? — сипло спросил Тарас, вытирая рукавом слезы.
— Никита рассказал, — ответил Новиков.
— Какой Никита?
— Бомж.
— Ах, Никита, — «вспомнил» Тарас.
— А ему Шубенкин.
— Ах, Шубенкин, — Тарас скривился. — Вот у Шубенкина и спрашивай.
— Не могу найти.
— Не искал бы ты его, — сказал Тарас. — Себе же дороже выйдет.
— А как иначе попасть в Добровольческую Армию? — возразил Новиков.
— Слушай, друг, — Тарас положил ему на колено горячую ладонь. — Не лез бы ты в эту погань. Тебе что — здесь бабок не хватает? Золотое ведь место, всем на зависть. Нет, подавай ему погань, после которой место в аду обеспечено на двести процентов. Сходи-ка вон лучше в церковь да свечку Богородице поставь, чтоб оградила тебя, неразумного, от мерзости.
— Честно говоря, мне встречаться с Шубенкиным не к надобности, — сказал Новиков. — Встречались уже, и он меня хорошо запомнил.
— Повезло, что живой остался, — проворчал Тарас, вновь принимаясь за стынущий борщ. — Дай пожрать спокойно, потом побазарим.
Поев, они вышли на свежий воздух, Тарас закурил, смачно сплюнул в кучу мусора и сказал:
— Ты больно-то про эту Армию не ори. Понял?
— Не понял.
— Ни к чему тетке Фросе об этом докладывать.
— Что ж сразу-то не предупредил?
— Да ты сразу за горло, я и упустил. Сейчас вот вспомнил, что как-то раз болтанул лишнего про патрона, а рядом случилась эта самая Фросинья. Потом еле отвертелся. Нынче, Андрюха, время такое, что лучше помалкивать в тряпочку. Может, я насчет тетки Фроси и ошибаюсь, а вдруг нет? И что тогда прикажете делать? Короче, что за необходимость в этой сволочной Армии?
— Откровенность за откровенность, — ответил Новиков. — Во-первых, неудовлетворенность в существующем строе, а они, говорят, за монархию. Во-вторых, лучший друг вступил туда и сгинул, ни ответа, ни привета. Игорек Кислов.
Подумал при этом «Эк меня несёт».
— Что за чушь? — усмехнулся Тарас. — Какая к черту монархия? Кто тебе сказал эту дурь? Это чисто полицейская структура, заруби себе это на носу и не строй иллюзий. Я сам оттуда чудом ускрёбся, еще до того, как в тыкву чип всадили.
— Так значит, Игорьку вогнали чип, — продолжал ломать комедию Новиков. — В голову, говоришь? Не в задницу?
Тарас, прищурившись, посмотрел на него, но игры не уловил, тут чекистская школа Андрея не подвела.
— Когда в задницу — оно легче выправить ситуацию, — пояснил свои слова Новиков. — А если в тыкву, то это просто финиш. Как ты думаешь?
— Финиш, финиш, — согласился Тарас, выбросив докуренную до фильтра сигарету. — Закончили на этом? Тогда пошли работать.
— Э-э, нет, — сказал Новиков. — Игоряху я не брошу.
Глава 28. В шесть вечера
В воскресенье на Ваганьковском, как на всяком другом солидном кладбище, был самый жор, но Новиков еще в субботу был вынужден раскланяться до понедельника, чем вызвал недовольство Тараса.
— Так, братишка, дела не делаются, — сказал Тарас. — Или там, или тут. Выбирай.
Именно поэтому в воскресенье, отпросившись с дежурства, Новиков направился в Хоромный тупик. Штольц был дома, но к нему приехал известный генерал, поэтому его как бы не было. Однако, как только Андрей заикнулся об увольнении, он немедленно примчался в игровую, где сидел Новиков.
— Да ты чё, братан? — сказал Штольц. — Остынь. Я тебя перевожу в телохранители на должность моего зама.
— Не могу, дорогой, — вздохнул Новиков. — Обстоятельства.
— И слушать не хочу, — ответил Штольц. — Посиди маленько, я генерала провожу, надоел хуже горькой редьки.
Побежал было к выходу, но Новиков сказал тихонечко: «По здоровью, Герман Оскарович. Права не имеете», — и он вернулся. Спросил непонимающе:
— Как, то есть, по здоровью?
— Опухоль, Герман Оскарович. По голове били, вот и опухоль.
— Зачем били? Кто бил? — грозно вопросил Штольц и посмотрел на умирающую со смеху красотку барменшу, юбочка у которой не прикрывала даже выпуклой попки, не юбочка, а недоразумение. — Что ржешь, фитюлька?
— Сами фитюлька, — ответила барменша и закатилась еще больше.
Новиков тоже хохотнул, но этак невесело, как бы жалея себя, обреченного на тяжкие муки. Сказал:
— Кто бил, кто бил? Все, кому не лень. Не видел, как боксеры дерутся? Только так друг дружку окучивают, и всё по голове. Поэтому и помирают рано.
Барменша аж зашлась.
— Ну, чего ржешь? — беззлобно спросил Штольц.
— Помирать он собрался, — ответила барменша. — А сам за здесь хватает.
— Это машинально, — сказал Новиков, который действительно не удержался от того, чтобы ткнуть пальцем в тугую розовую попку. — Из последних сил.
Штольц хватил ладонью по столику и проорал:
— Хватит тут из меня дурака делать. Хочешь сваливать — вали, а лапшу вешать не надо. Пиши, гад.
И, пока Новиков писал заявление, зудел, что вот, мол, пожалеешь иного хмырёныша, пригреешь на широкой груди, выкормишь, научишь уму-разуму, выведешь в люди, сделаешь, понимаешь, своим замом, то есть определишь в наследники всего этого богатства, в прямые, можно сказать, наследники, других-то нету, а ведь весь, считай, Красносельский район под тобой в самой богатой столице мира…
Увидел, что Новиков расписался под заявлением и закончил:
— А он, сволочонок, нос воротит.
Новиков припечатал перед ним бумагу.
— Не подпишу, — издевательски произнес Штольц.
— Все равно до свиданьица, — сказал Новиков, поднимаясь и выходя из-за стола. — Рад был познакомиться.
— А я Шубенкина нашел, — заявил вдруг Штольц.
Новиков остановился, навострил уши.
— Сегодня вечером будет здесь, — продолжал Штольц. — Заглянешь вечерком-то или сразу разобрать его на запчасти?
— Что: сам придет? — уточнил Новиков.
— Сам.
— Как на него вышли?
— Есть способы, — туманно ответил Штольц, потом всё же уточнил: — Бабки, кореш, великая сила.
— Кто с ним общался? — не отставал Новиков.
— Скажем, Ростислав.
— Во сколько заглянуть?
— В шесть, — сказал Штольц. — Заявленьице-то забери.
Пробормотав что-то неразборчивое, Новиков сгреб заявление, сложил вчетверо, сунул в карман куртки…
В шесть вечера он вновь стоял у порога штольцевских хором. На всякий пожарный имел при себе бесшумный пистолет и неплохой нож, купленный по случаю в магазине «Стрелок», что на Проспекте Мира. Всё лучше, чем с голыми кулаками против боевой машины, а то, что Аскольд — машина, Новиков не сомневался.
Открыл паренек из штольцевского бомонда, узнал и, кивнув, пропустил.
— Где Оскарыч? — спросил Новиков.
Паренек пальцем показал на игровую.
— Всё тихо? — уточнил Новиков.
Паренек кивнул. Язык, что ли, проглотил?
Подойдя к дверям, Новиков прислушался — из игровой ни звука. Вынул пистолет и потихонечку приоткрыл дверь. Увидел в щель широченную спину Штольца, обтянутую в нарядную сиреневую майку, тугой затылок. Не понравилось, что сидит он совершенно неподвижно, будто лом проглотил, на Штольца, который всё любил делать этак по-барски, с оттяжечкой, не похоже.
Плохо дело, подумал он. Может, пора делать ноги? Но что-то удерживало, и это что-то имело конкретное имя: любопытство и ослиное упрямство. Как же так удрать, не узнав, что же, собственно, произошло?
Расширив щель, Новиков увидел за Штольцем Ростика, который сидел к двери лицом. Сидел тоже неподвижно, полузакрыв глаза и слегка разинув рот, из которого на подбородок тоненькой струйкой сочилась кровь
Пожалев, что не взял с собой автомат, а еще лучше базуку, Новиков боком вдвинулся в игровую. Кроме этих двоих, что сидели за столом, на полу валялись четверо ломтей и среди них барменша в растерзанной одежке, которая и на куклу-то мала.
Больше никого в помещении нет, окно распахнуто, девица, похоже, жива, чего нельзя сказать обо всех остальных.
Новиков выглянул в холл, пальцем поманил паренька, спросил:
— Никакого шума не было?
— Нет, — ответил тот.
Новиков растворил дверь и отошел в сторону — полюбуйся, мол.
— Кошкин дом, — сказал мальчонка потрясенно. — Что теперь делать?
— Кто еще дома?
— Все. По комнатам сидят, как Герман велел, — ответил паренек, глядя на Ростика и борясь с тошнотой.
— Гостя помнишь? — спросил Новиков.
— Хлипенький такой, волосатенький.
— Он и есть убийца, — сказал Новиков. — Барменша подтвердит.
— А она разве жива?
— Он её изнасиловал, от этого не помирают.
— Вот те и сморчок, — подавленно произнес паренек. — Куда он делся-то? В окно? Так ведь высоко, в лепешку расшибешься.
— Такие не расшибаются, — ответил Новиков, после чего позвонил в бункер бригадиру Белоусову. Мальчонка дернулся было уйти, но Новиков взял его за руку и крепко держал во время разговора.
Выслушав неприятное известие, Белоусов осведомился:
— Кто остался в живых?
— Как тебя зовут? — спросил Новиков парня.
— Тимка.
— Тимофей, — сказал Новиков Белоусову и передал трубку пареньку.
— Да, — неохотно промямлил Тимка. — Это вы, дядь Петь?
После чего на дурноватом современном сленге, в котором междометий больше, чем прочих частей речи, рассказал Белоусову о том, что видел. Всё совпадало с информацией Новикова, и слава Богу. Мальчонка мог бы приврать, ненароком подставить Андрея, а тут уже ни с одного боку не придерешься.
Потом Тимка сказал «Вас» и протянул трубку Новикову.
— Что предлагаешь, чекист? — спросил Белоусов.
— Ментов не вызывать, они всё испортят, — ответил Новиков. — Лучше позвонить деловому партнеру Штольца или его адвокату. Дело такое, что факты лучше замять, за этим убийством стоят страшные силы. Какие — пока не знаю.