— Да кто ж позволит встать-то?
— Ну, положим, мы где-то валяемся пьяные и нам всё по барабану. Так сколько?
— Сколько-то да огребу.
— Ни шиша не огребешь. Все пройдут мимо.
— Тогда почему тебе и мне дают да еще ого-го как?
— Хмыри Жабьевы внушают — поделись, приятель, и воздастся. Выбирают тех, что побогаче, кто всегда при боблах.
«О, сколько нам открытий чудных…», — подумал Новиков и сказал в недоумении:
— Что-то не видел поблизости никаких хмырей. Бабульки с цветами — да, сидят, но какие ж это хмыри?
— И не увидишь, — ответил Тарас. — Маскировка, брат, на грани фантастики, к тому же частенько меняются. Вот так, чтобы в киоске весь день торчать, такого не бывает. А иной раз работают через индуктора.
— А это как?
— Через ту же бабульку, как через ретранслятор.
Сказав это, Тарас посмотрел на сосредоточенного Новикова и заржал.
— Издеваешься? — спросил Новиков.
— Ни грамма. Больно уж рожа у тебя была вдумчивая. Как у хомяка.
— Пошел ты на фиг.
— Не, серьезно, — ответил Тарас. — Хомяк, пожирающий зерно, — это вылитый профессор Хитрин, который изучает поведение обратного крыла в аэротрубе. А для меня Хитрин — огромадный авторитет.
— Тогда не ходи на фиг, — сказал Новиков. — Лучше объясни-ка мне, дружище, эту вашу схему взаиморасчетов с Добровольческой Армией. Складывается впечатление, что мы работаете на эту организацию.
Да ничего подобного, ответил Тарас. Деньги они сосут отовсюду, жрать-то надо. В нашем случае существует негласная договоренность, что они нам помогают в нашем заработке, а мы им отстегиваем энную сумму. Сегодня за свою услугу Жабьев запросил пятьдесят процентов, но мог бы и больше, потому что игра была сделана им одним. Обычно хмырям мы отстегиваем процентов двадцать и еще тридцать в общаг. Сам понимаешь, если бы Борисыч начал жать соки, многие ушли бы в тень, и нужная сумма не набиралась бы. А так и закрома полны, и мы не бедствуем.
Разговор на этом закончился, потому что они подъехали к дому Тараса.
Говорят, нехорошо на ночь возиться с деньгами, но они, отбросив предрассудки, обошлись с выигрышем следующим образом: из сотни тысяч тридцать были возвращены Тарасу, как кредитору, а остальные поделены поровну, то есть по тридцать пять тысяч каждому…
С раннего утра зарядил холодный дождь, который похоронил все надежды на легкую прибыль. Прохожих на улице было мало, кладбище пустовало, было сыро, сумеречно и муторно. Прилипшие к мокрому асфальту грязные кленовые листья были подобны коровьим лепешкам, ночью ветром нанесло мусора, и дорожки между могилами покрылись разводами грязи, иглами туи, размокшими цветочными лепестками. Какое-то странное минорное зрелище, унылость которого усиливалась разлитым в воздухе запахом тлена.
Новикову, прибредшему к могиле Есенина, отчего-то стало не по себе, и он поспешил в раздевалку, где новые его друзья резались в подкидного дурака. Раздевалка была большая, отапливаемая, с рядом запираемых ячеек вдоль стены, к каждой ячейке свой ключ. Имелись также четыре топчана, на которых при желании можно было переночевать, и два стола на стальных ножках, списанных из советской еще столовой. Сейчас эти столы были сдвинуты, за ними сидели нищие в лохмотьях, азартно шлепали картами, балагурили, цыбарили почем зря. Где вы, современные Репины? Где ты, Агриппина Кулакова с никому не интересным цветком в проруби? Сколько можно лелеять и обсасывать человечьи отходы, займитесь-ка, как встарь, просто человеком, в нем кроме отходов есть и душа. Забыли про душу-то? Немодно, по-совковски, никто не купит, лучше врезать обнаженку, а еще лучше осовременить апулеевского «Золотого осла» или проиллюстрировать Баркова.
Впрочем, при чем здесь Репины, какие тут к черту Репины, куда нас занесло? Ну, сидят за сдвинутыми столами ряженые, играют от нечего делать в дурака, и влетает им эта дурацкая игра в копеечку, так как бизнес-то стоит, а поэтому что у них на душе? Да ровным счетом ничего, потому что плевать им на эту работу, на это кладбище, на этот город, а также на вчера, на сегодня и на завтра. Что тут, спрашивается, рисовать?
Примерно такие мысли мелькнули у Новикова, когда он вошел в натопленную раздевалку.
Выпив воды из чайника, подошел к Тарасу и сказал:
— Ну что, не судьба сегодня.
Тот, оторвавшись от игры, поднял на него глаза.
— До завтра не развеет, — продолжил Новиков.
— Пожалуй, не развеет, — подтвердил один из нищих.
Все посмотрели на Тараса.
— Что ж, — сказал тот. — Но завтра всем, как штык, на работу. Э-э, как штыки.
И первым направился к своей ячейке.
Переодевшись, Новиков посмотрелся в зеркало — как он в цивильном и с бородой? Всё бы ничего, да завязочки на макушке торчали, что тебе заячьи уши. Приехав домой, он позвонил Уханову и предложил встретиться сегодня вечером. О-кей, ответил тот, в семь на старом месте…
В семь вечера они встретились у гостиницы, куда Уханов провел Новикова по своему пропуску. Чуть позже к ним присоединился Кузнецов.
Как всегда, содержимое холодильника перекочевало частично на стол, частично на сковородку. Покуда велось приготовление к чревоугодию, шел легкий треп на общие темы, но как только они уселись за накрытый стол, Уханов спросил:
— Чем вам не угодил Штольц?
— Не понял, — сказал Новиков, покрываясь испариной, так как на самом деле сразу всё понял — Штольца шьют ему.
— Юрий Николаич, объясни.
Кузнецов, который разливал по рюмкам коньяк, согласно кивнул, обстоятельно завершил начатый процесс, после чего, поставив бутылку на стол, сказал:
— Я вижу, тебе нечего объяснять. Я-то знаю, что это не твоих рук дело, но, увы, есть свидетели.
— Кто? — спросил Новиков.
— Барменша.
— Очень мило, — произнес Новиков. — Этот поганец её изнасиловал, а она показывает на меня.
— Всё тот же Шубенкин, — ответил Новиков. — Разделался со всеми, кто был в игровой, справил свою похоть, а потом ушел в окно.
— С пятого этажа, — ввернул Кузнецов. — И никто его почему-то не видел.
— Отчего же, парнишка видел, — возразил Новиков. — Тимофей. Он ему дверь открывал. Это же может подтвердить бригадир Белоусов, Тимка при мне с ним разговаривал.
— Какой Тимофей? — поморщился Кузнецов. — Не было там никаких Тимофеев. А бригадира Белоусова никто не спрашивал. Вот так-то, брат. Главное, что барменша показала на тебя пальцем. Оказывается, это ты её изнасиловал. Не мог хотя бы меня предупредить, куда идешь?
— Сапрыкин? — спросил Новиков.
— А кто же еще, — ответил Кузнецов. — Ну, что насупились? Налито же.
Глава 32. Версии
Коньяк обжег, разлился по жилочкам благостным пламенем. Какое-то время после этого, стуча ножами и вилками, они истово насыщались, потом Уханов произнес:
— Теперь ваша очередь, Андрей Петрович. Зачем звали?
— Николаич, запиши адресок, — сказал Новиков и продиктовал Кузнецову адрес вчерашнего казино. — Там бывают нищие, которые знают мою родословную. Спрашивается, откуда? Один из них натравил собаку на Петра Юрьевича, в чем мне признался.
— Очень интересно, — пробормотал Кузнецов.
— Сейчас я работаю нищим на Ваганьковском кладбище, — сказал Новиков. — Зарабатывать нам помогают люди из Добровольческой Армии, запиши, Юрок.
— Ага, — отозвался Кузнецов, записывая в блокнот и эту информацию.
— В эту чертову Армию мне поможет внедриться человек, которого я зову Жабьев, — продолжал Новиков. — Настоящей фамилии, ей-ей, не знаю. Парапсихолог, владеет всякой ерундой типа телекинез, телепатия. Еще неизвестно, кто опаснее — Шубенкин или Жабьев. Запиши, Николаич вот этот адресок, — сунул Кузнецову визитку Жабьева. — Сюда я должен явиться в понедельник в пятнадцать ноль-ноль.
Уханов невозмутимо слушал. Нет, есть всё-таки в нём финские корни: невозмутим, корректен и не поймешь — слушает или спит с открытыми глазами.
Кузнецов тщательно переписал содержимое визитки в свой блокнот и сказал:
— Вот ты, Петрович, свой телефон дал, а то занято, то трубку не берешь. Неделю не могу дозвониться.
— Дела, брат, — ответил Новиков.
— Хочу предупредить, — произнес долго молчавший Уханов. — Вам, Андрей Петрович, опасно появляться на улице в обычном виде. Вас ищут. Надели бы усы, паричок.
— Да, да, — рассеянно ответил Новиков. — Завтра же зайду в театральный магазин.
— Не надо в магазин, загляните в этот сервант, левая нижняя полка, — сказал Уханов.
— Вот и я о том же, — ввернул Кузнецов. — Ходит, как обалдуй. Тебе, Андрюха, не интересно, зачем я тебе звонил?
— Ну и? — отозвался Новиков, направляясь к серванту.
— Пока ты тут хлопочешь, весь в делах, Игорек с Фадеевым побывал в Германии и встретился думаешь с кем?
— С Колем? — предположил Новиков, выуживая из ящика парик а-ля Есенин.
— С Шубенкиным, — торжествующе объявил Кузнецов. — Этот монстр весом с двухпудовую гирю на глазах у Игорька напрочь задрал кучу отборных ниндзя барона фон Пампуха.
— Самого фон Пампуха? — переспросил Новиков, примеряя парик, который шел ему, как корове седло. — У него, я слышал, сильная школа. Ничего?
Повернулся к своим собеседникам, сияя, как начищенный самовар.
— Сними, сними, — дружно сказали Уханов с Кузнецовым.
Пожав плечами, Новиков поменял седло на прическу Леннона и спросил:
— В каком смысле задрал?
— Кому сломал хребтину, а большинству порвал горло, — ответил Кузнецов. — Но самое интересное, что границу он в обоих случая пересек в багаже, и таможня об этом не догадалась. Этого монстра не берет регистрирующая аппаратура, которая засекает любую фитюльку.
— Ну, я не знаю, — сказал Новиков. — У одного люди порхают, как воздушные шарики, другого не засекает спецаппаратура. Куда я лезу?
— Если есть хоть малейшие сомнения, — начал было Уханов, но Новиков его перебил:
— Сомнений нет, просто нужна страховочка. Как, Николаич?
— По мере сил и возможностей, — ответил Кузнецов, впрочем, без твердой уверенности в голосе.