Вот он шлепнул губами и сказал:
— Теперь мы можем на «ты», потому что бельма твои прозрели. Экий ты теперь красавчик, подойди-ка к зеркалу.
Зеркало, ранее тусклое, пыльное, было теперь особое, чистое и глубокое, сияющее голубым светом. В нем отразился новый Андрюха — приземистый, животастый с плечищами шириною в метр и кулаками-кувалдами, с грозным, испещренным шрамами, лицом боевого гнома.
— Меня теперь никто не узнает, — с удовольствием заявил Новиков. — К черту парик, к черту Уханова, к черту Сапрыкина.
— Не поминай всуе того, кого убояться должен, — мягко укорил зеленорожий Жабьев. — В зеркале отразилась твоя подлинная сущность, но внешне ты всё тот же драчливый дылда. Понял теперь, отчего ты такой петух?
В самом деле, Егор-то ничуть не изменился. Вот и он рыпнулся к зеркалу — узнать, кто он есть на самом деле, но зеркало моментально потухло, вновь став пыльным и мутным.
— Не всем дано, — хохотнул Жабьев, с которого уже сошла зелень.
Чувство, что он прекрасный зеленолицый брат-акробат, прошло, но что-то подспудное осталось, что-то такое, отчего на него теперь Новиков нипочем не поднял бы руку. Он бы и на Егора не поднял, и на Шубенкина, который уже лежал с открытыми глазами и этак хитро поглядывал на него. А вот мерзкому, зверски побитому Гуцало пожалуй навешал бы от всей души. Ишь, разлегся тут, веки свои поганые никак не разлепит, губищами разбитыми шлепает, матерится, то есть.
Лужа крови под головой Шубенкина уже подсохла, да и раны во лбу как бы не было, одна видимость, воспоминание. Он встал, скорчив страшную рожу, подошел к Новикову, дескать — ну я сейчас тебе по ушам и по печени, но вместо этого обнюхал, покосился на Жабьева, который кивнул, что всё в порядке, и расплылся.
Тут же из кухни с аппаратом, похожим на большой толстый пистолет, притопал живой, как жизнь, Корнеич, подал пистолет Жабьеву, сказав при этом: «Три заряда, сударь» и немедленно уволокся на кухню, откуда доносился запах грибов под лучком.
— В чем заключалась наша ошибка лично с вами, Андрей Петрович? — произнес Жабьев, вновь переходя на «вы» и тем самым как бы показывая, что функция Новикова как чекиста в связи с переходом в новое качество не заканчивается. — Мы ввели вам корректор, не использовав настой аль-иксира. То же самое мы сделаем вот с этим господином с набитой мордой. Ему мы введем корректор без настоя.
Жабьев подошел к Гуцало и, нагнувшись, приставил пистолет к его маковке.
— Постойте, — сказал Новиков, у которого проснулась жалость к этому побитому человеку. — Введите и ему настой. Это ведь вот эта самая амброзия?
Кивнул на таз с зеленой жидкостью.
— Да, — ответил Жабьев. — И нет.
Едва он это сказал, Шубенкин взял да выхлебал оставшийся аль-иксир прямо через край. После этого Жабьев всадил в череп Гуцало тот самый корректор, который, надо полагать, являлся микрочипом. Ничего другого из головы Новикова санитар Родькин не изымал.
Затем ту же процедуру Жабьев проделал с Егором и Новиковым, и это, надо сказать, оказалось совсем не больно, даже приятно. «Может, теперь и пулю в лоб получать приятно? — подумал Новиков. — Надо бы спросить у коллеги Шубенкина». Но, естественно, спрашивать он не стал.
Между тем, Гуцало резво поднялся и принялся расхаживать по комнате, иной раз почесывая макушку, куда вошел микрочип, потом решительно направился в ванную умыть рожу. Вернулся он пусть опухший, пусть еще с фингалами и свернутым набок носом, но уже не такой страшный, как до того, да и эти оставшиеся прелести рассасывались прямо на глазах. Вот тебе и корректор. Новиков и сам помнил, как быстро у него рассасывались болячки, когда в голове имелся микрочип. Другое дело до смерти надоевший «диктатор», но это, наверное, неизбежная принадлежность корректора, а может и нет. Может быть, с настоем всё будет совсем по-другому, много мягче?
— Всё, — сказал Жабьев. — Вы приняты в Добровольческую Армию.
— А дальше что? — спросил Новиков. — Где квартироваться, где столоваться? Кто любимое начальство, которое надо знать в лицо?
— Конспирация, — ответил Жабьев, понизив голос. — Мы же не действующая войсковая часть, мы — особорежимное спецподразделение. Вас найдут, господа. А любимым начальством на данном этапе считайте меня с господином Шубенкиным.
Гуцало вдруг громогласно откашлялся и сказал:
— Простите великодушно меня, дурака, но ваша фамилия Жабьев? Мы как-то не познакомились, а на визитке никто не значится, только адрес.
— Как вы угадали? — слабо удивился полпред, переглянувшись с Шубенкиным. — Вот именно: Жабьев Антон Антонович… Вы, Андрей Петрович, хотите забрать свой паричок? Не рекомендую.
На нет и суда нет. Новиков как ни в чем не бывало направился на работу, мы же последуем за Гуцало с Егором, которые на своем сереньком Пежо поехали на Лубянку.
К тому времени, когда они добрались до Управления, Гуцало вполне пришел в норму, зубы перестали шататься, даже нос встал прямо, так что дежурный на входе ни о чем не заподозрил. Естественно, офицеры тут же поднялись к Кузнецову и доложили, что операция прошла успешно, что Новиков благополучно принят в Армию, что сейчас он по месту основной работы находится на кладбище, но как только последует приглашение Жабьева идти на рать, он тут же известит Кузнецова либо Уханова.
— Очень хорошо, — сказал Кузнецов. — А что это ты, Санёк, как бы опух? Пиво вчера пил?
— Воду, — не моргнув глазом, ответил Гуцало. — Пью и пью, и не могу остановиться.
— А что это у тебя нос стал прямой? — не отставал Кузнецов. — Ты же боксер, был вогнутый.
— Коллаген жуём, — ответил Гуцало. — Хрящи выпрямляем.
— А-а, — понимающе протянул Кузнецов. — Ну, тогда, будьте добры, напишите отчет и через полчасика мне на стол.
После того, как офицеры ушли, он позвонил Уханову и сказал, что операция проведена, Андрей внедрен. Про то, что Саня с Егором вернулись какие-то странненькие, говорить не стал, ибо сомнения не считал доказанным фактом.
Между тем Гуцало с Егором отправились в свой кабинет, который располагался в конце коридора у туалета, и сели писать отчет.
Набрав на компьютере стандартное: «Нами, Гуцало А.К. и Плетнёвым Е.В., в период с… по… … г. проведена операция по визуальному сопровождению Новикова А.П. в процессе его пребывания на В. кладбище и последующего контакта с г. Жабьевым А.А. по адресу…», — Гуцало сказал:
— Что-то не пойму — на кой ляд ему этот отчет?
— Сроду не писали, — подтвердил Егор, который сидел за своим столом и что-то чертил на листе бумаги.
— Заметил, поди, — произнес Гуцало.
Егор пытливо вгляделся ему в лицо и утвердительно кивнул.
— Тебя, Саня, как будто подретушировали, — сказал он. — Видел, как жмуров ретушируют?
— Ну, ты сравнил, — недовольно пробурчал Гуцало. — Сейчас сам будешь отчет писать.
— Да ты его, считай, уже написал, — кинув взгляд на экран монитора, ответил Егор. — Добавь, что ничего непредвиденного не произошло — и хорош.
Гуцало пробежал быстрыми пальцами по клавиатуре, распечатал текст на принтере, расписался против своей фамилии и протянул «отчет» Плетнёву. Егор влепил свою подпись и собрался было встать, но тут в кабинет без стука вошел Кузнецов.
— Уже готово? — сказал он, подойдя к Плетнёву. — А что так хило? Постой, постой, а это что?
Он взял в руки бумагу, вдоль и поперек исчерченную Егором. Тот, прищурившись, следил за ним. «Что за черт?» — пробормотал Кузнецов, так как всё нарисованное исчезало с бумаги.
— Спецчернила, — объяснил Егор. — В киоске купил.
— А мне показалось…, — начал было Кузнецов, но махнул рукой и сказал, поджав губы: — Ну что это за отчет? Неужели и вправду ничего такого не заметили? Дело-то серьезное, не в бирюльки играем.
И, повернувшись к Егору, добавил:
— Я грешным делом подумал, что ты, Егор, нарисовал схему ходов сообщения в этом самом доме на улице Ульяновой.
Глава 5. «Грабли»
— Да не был я там, — возразил Егор, а в глазах у самого появилась смешинка, точь-в-точь, как у Жабьева, когда тот начинал темнить.
— Шел себе в туалет, дай, думаю, к ребяткам загляну, авось чем обрадуют, — пробормотал Кузнецов, направляясь к выходу, но на пороге обернулся и сказал, кивнув на отчет: — А этим добром можете подтереться.
И вышел.
— Вот за что я его люблю, так это за чувство юмора, — сказал Гуцало. — Слышь, браток, у меня антенна из чердака не торчит?
— Нет, — отозвался Егор. — А что?
— Да какие-то голоса донимают, будто муха жужжит. Кстати, уже шесть. По пивку?
Это было весьма неожиданно — Гуцало не пил и сроду не приглашал Егора в злачные места.
— Можно, — согласился Егор…
Попить пивка, а заодно и отужинать Гуцало предложил в весьма неожиданном месте — в «Граблях», что на улице Бочкова. Сам он здесь сроду не бывал, но кто-то как-то похвалил местную кухню, и вот запало в душу. Впрочем, как потом окажется, вспомнил он об этом совсем не просто так, однако обо всём по порядку.
Девятый троллейбус живо домчал их от Большой Лубянки до Садового Кольца и здесь завял, попав в пробку. Едва друзья начали жалеть, что не воспользовались метро, он вновь проявил прыть и живо одолел пространство от Сретенки до Сущевского Вала, то есть до следующего затора, где машины стояли и передвигались впритирку. Здесь Проспект Мира был еще весьма узок, а вот после Крестовского моста он раздавался вширь, и тут уже рогатой тупорылой железяке мешали только хорьки, бросившие свои лимузины напротив метро «Алексеевская». Из-за этих хорьковских машин, нагло вылезших на середину дороги, рогатое чудище, для которого растоптать охамевшую иномарку ничего не стоило, вынуждено было этак деликатненько, до предела оттопырив рога, объезжать зарвавшуюся консервную банку. Не дай Бог задеть, рёву не оберешься, себе же дороже выйдет. Лишний сантиметр, и рога отрываются от питающей соски, из чудища юркой килькой выскакивает водитель и начинает дергать за длинные вожжи.