Едва он вошел, мужичонка кинулся к нему, схватил за руку и принялся трясти, приговаривая, что больше этого не повторится, что лошадь приговорена к переработке на колбасу и что вообще это стыд и срам в двадцать первом веке вместо трактора использовать парнокопытных. После него к Новикову направились брататься очкарики, но он увернулся.
То, что происходило за столом, больше походило на попойку, делать здесь было нечего, и он бежал, понимая, что лишний на этой разудалой трапезе, где нищие уже готовы были хором вдарить что-нибудь типа «Вы не вейтеся, черные кудри» или «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее», где Петрович, обняв тетю Фросю за талию, шептал ей что-то на ухо, а она визгливо хихикала, и где очкарики наперебой убеждали мужичонку, что они студенты МГУ, которым уже второй месяц мерзавец Садовничий не платит степуху.
Между тем на улице как-то внезапно похолодало и поднялся обжигающий щеки ветер.
Глава 9 Скажи, Сеня, лучше будет
В эту же среду с утра Кузнецов озадачил Гуцало с Плетнёвым в рамках борьбы с организованной преступностью поворошить давешнее казино, где Андрей с Тарасом дважды сорвали солидный куш, с целью определения истинного хозяина заведения и основного контингента посетителей. Желательно при этом зацепить кого-нибудь из нищих, которые днем попрошайничают, а вечером рядятся под светских львов, сказал Кузнецов. Выведать, где найти Лукича, который убил Тараса, но помиловал Новикова. Если там будет Лукич, арестовать и доставить в этот кабинет.
— Один вопрос, — сказал Гуцало. — Кто такой Тарас?
— Нищий с Ваганьковского кладбища, чьё место сейчас занимает Новиков, — ответил Кузнецов. — Полностью Покровский Тарас Евгеньевич.
— А кто такой Лукич?
— Бомж, который натравил на Жмаку радиоуправляемого пса.
— Какие страсти вы говорите, — сказал Гуцало, передернувшись. — То гипноз, то радиоуправление. Кому же это приходится противодействовать?
— Разве я говорил про гипноз? — удивился Кузнецов. — И вообще. Я не прошу противодействовать, я прошу разнюхать что нужно и скрутить убийцу, если он там есть. Вам объяснить, как это можно сделать, чтобы не было свидетелей?
— Выманить на улицу, — сказал Плетнёв, помнивший еще азбучные истины сыска. — Что-нибудь придумаем.
— Свободны, — утвердительно кивнув, произнес Кузнецов.
У него, начальника отдела, и без ухановских заданий дел было по горло. Удивительно, что справлялся и с этими заданиями, а то, что порою с задержкой, так ведь это было как бы дополнительной нагрузкой…
Время для богатеньких завсегдатаев еще не наступило, оно начнет отсчитываться где-нибудь после семи вечера, и казино работало в полусонном режиме, обчищая карманы студентов и пенсионеров. Из администрации имел место какой-то зам. по пожарной части, средних лет лысый дядька в джинсовом костюме, который поначалу напыжился, прикрикнул на незваных гостей, чтоб не шастали по служебным кабинетам («Кто пустил?»), потом, увидев корочки сотрудников ФСБ, сбавил тон, объяснил, что страсть как не любит пожарных, которые вламываются без спросу, и, совсем уж размякнув, предложил чаю, кофе, коньячку. Что угодно-с?
— Нам угодно ознакомиться с финансовой документацией, — противным голосом дотошного фининспектора ответил Гуцало.
— Экая незадача, — сказал лысый с облегчением. — Бухгалтер явится только после обеда, но когда точно — неизвестно.
— Нас это мало волнует, — бесстрастно заявил Гуцало. — Вызывайте директора, если не хотите комплексной проверки. Вы знаете, что это такое? Вам это устроить?
— Позвольте, позвольте, господа, — засуетился лысый и даже выскочил из своего кресла, которое начало ему седалище.
Подбежал к Гуцало и заговорил, просительно глядя в его оловянные глаза:
— Зачем доводить дело до директора? Может, можно обойтись без него? Сейчас я вызову бухгалтера, она мигом, раз так. А без нее никак нельзя решить вопрос? Вас ведь интересует какой-то конкретный вопрос?
— Ладно, — «смилостивился» Гуцало. — Для начала скажите, кто является истинным хозяином вашего казино?
— Их как бы много, совокупность, так сказать, — залопотал лысый, бегая глазами. — Я не знаю конкретно, меня уволят…
— Чинит препятствия, — буднично заявил Плетнёв. — Машину вызывать?
— Не надо машину, я скажу, — прошептал лысый, купившись на провокацию с какой-то несуществующей машиной. — Это некто Фадеев Василий Гордеевич из Пензы.
Гуцало удовлетворенно кивнул, Плетнёв записал.
— Следующий вопрос, — сказал Гуцало. — Ваше заведение посещает то ли бомж, то ли нищий, которого все называют Лукич. Что за фрукт?
— Вот те крест, не знаю, — ответил лысый, и видно было, что не врет. — Но есть у нас такой администратор в зале — Сеня, э-э, Семен Эдуардович Вахштейн, он знает всех.
— Позовите, — велел Гуцало, проследив, чтобы Егор записал и этого жучка.
— Не могу, будет после обеда, — сказал лысый. — Свой адрес и телефон он тщательно скрывает, но мы полагаем, что он живет в коммуналке.
— Работает в казино и живет в коммуналке? — удивился Гуцало. — С чего бы это?
— Жмот, — объяснил лысый. — Специально развелся с неработающей женой, чтобы оставить ей квартиру и не платить налоги. Да вы сами видите, он приходит к трем.
— Ладно, — сказал Гуцало, вставая. — Как вас величать, драгоценный вы наш?
— Рындин, — ответил лысый. — Николай Николаевич.
— О нашем разговоре, дражайший Николай Николаевич, никому ни слова, — предупредил Гуцало, вставая. — Мы вернемся в три, и вы пригласите к себе гражданина Вахштейна…
До трех они болтались по стылому городу, над которым нависло серое скучное осеннее небо, потом, перекусив в чебуречной на Солянке, вернулись в казино.
Разумеется, Сеня не ждал от милейшего Рындина такой свиньи: пригласил к себе таким тоном, будто коньяк уже налит, а вместо этого, здрасьте пожалуйста, в кабинете ждут два несимпатичных комитетчика, которых хлебом не корми — дай поизмываться над бедным евреем.
— Семен Эдуардович Вахштейн? — сказал один из них с неприятным лицом затренированного спортсмена и дурацкой фамилией Гуцало. — Давно служите в этом замечательном заведении?
— В казино? — уточнил Вахштейн. — Как открылось, так и служу.
— Дорожите своей работой?
— Кто же в наше время не дорожит работой? — пробормотал Вахштейн. — Разумеется, дорожу. А в чем дело?
Тут он кинул на Рындина этакий выразительный взгляд — дескать, что же ты, Николай Николаевич?
— А раз дорожите, значит, врать не будете, — сказал Гуцало. — Так ведь?
Вахштейн пожал плечами и ответил:
— Откуда я знаю, что вы будете спрашивать?
— Тут к вам, говорят, заходит некий гражданин по отчеству Лукич, — сказал Гуцало. — Впрочем, может это и фамилия. Знаете такого?
«Что он крутит? — неприязненно подумал Рындин. — Мне так вопросы в лоб, а какому-то Сене крутит и крутит».
— Лукич? — переспросил Вахштейн, делая вид, что думает. — Нет, извините, что-то не припомню такого.
— А если подумать? — сказал Гуцало. — То ли бомж, то ли нищий. Ну, Семен Эдуардович? Вы же тут всех знаете.
— Нет, этого не знаю, — твердо ответил Вахштейн.
Гуцало понимающе покивал — ну, что ж, мол, не знаете, так не знаете, и вдруг заорал:
— А Тараса ты, паскуденок, знаешь? Андрюху Новикова знаешь? Этот Лукич пас обоих в этом твоем вонючем казино, а потом пристрелил Тараса, как бродячую собаку. Будем говорить или будем в Муму играть?
— Честное слово, — залопотал Сеня. — Я-то здесь при чем? Тараса знаю, а какого-то Лукича…
— Понятно, — зловеще сказал Гуцало. — Покрываешь. Пособник, потому и покрываешь. Лукич спер выигрыш Тараса, и вы его на пару поделили. Ну, что, Семен Эдуардович, придется…
— Постойте, постойте, — заторопился Вахштейн. — Вы имеете в виду тот вечер, когда этот второй, Новиков, избил нашу охрану? Теперь я понимаю, какого Лукича вы имеете в виду. Значит, Лукич? Пусть будет так.
— Это уже теплее, — сказал Гуцало. — Он здесь часто бывает?
— С того самого вечера не бывает.
— Где его найти?
— Откуда ж я знаю?
Гуцало с Плетнёвым переглянулись, а Рындин произнес:
— Скажи, Сеня, лучше будет.
«Вот гнида, а еще друг называется», — подумал Вахштейн и этак неуверенно, будто вспоминая что-то давно и основательно забытое, сказал:
— Вертится у меня один адресок, не знаю только — тот ли. Улица Марии Ульяновой, дом…
Гуцало с Плетнёвым вновь переглянулись, на сей раз с большим недоумением. В доме этом преступный элемент Жабьев в совокупности с бандитом Шубенкиным и каким-то сексуально озабоченным старикашкой принимали всяких разных дурачков, в том числе и лопоухих комитетчиков, в Добровольческую Армию, которой, говорят, и на свете-то не существует. Экое, помнится, было насилие, прямо-таки надругательство.
— Откуда вам известен этот адрес? — спросил Гуцало.
— Слышал как-то, а память, знаете, профессиональная, — отозвался Вахштейн. — Там, в этом доме, не один Лукич живет, а много всякой другой шушеры, которая у нас в заведении околачивается. И откуда у людей такие деньги? Неужели ж нищие так хорошо зарабатывают?
— А квартиру не помните, Семен Эдуардович? — спросил Гуцало. — Память-то у вас профессиональная, авось и это зацепилось.
— Увы.
— Премного благодарны, — сказал Гуцало, и комитетчики быстро покинули теплое помещение, очутившись на холодной ветреной улице, где уже впору было ходить в пуховиках и теплых ботинках.
Они поспешили к станции метро, а Сеня, проводив их, промелькнувших в окне, хмурым взглядом, процедил:
— Ну, спасибо, Коля. Предупредить не мог?
— Пойман внезапно, как и ты, Сеня — соврал Рындин. — А что ты им больно сказал-то? Ничего особенного и не сказал.
Вместо ответа Вахштейн набрал номер и тихонько произнес в трубку:
— Скоро будут гости. Нет, не менты, хуже. С Лубянки.
Потом, положив трубку, сказал:
— Вот так, Коля, теперь язычок держи за зубами, если хочешь с ним остаться. А за добрый совет с тебя ящик коньяка. И не спорь, не спорь…