— Так вы русский? — уточнил Кислов.
— Немец, — ответил тот. — Но фамилия Кирхгофф в Советской России звучала неуместно, поэтому мы её подсократили.
— И как вам у нас сейчас? — спросил Кислов.
— В Баварии лучше, — сказал Кирхгофф. — У вас что-то налаживается, но это временно.
— В каком смысле?
— Откровенно?
— Если можно.
— Прихлопнут, — сказал Кирхгофф. — Кто же вам позволит развернуться? Вы, православные, для цивилизованного мира опасны и неугодны…
И вдруг воскликнул: «Вот так сюрприз, да это же господин Фадеев», после чего с криком «Браво» захлопал в ладоши, а вслед за ним захлопали и остальные.
На сцене в окружении молодых и уже не очень молодых кавээнщиков стоял Василий Гордеевич Фадеев, стоял в том самом черном ансамбле, который летом еще в особняке Гордеича, что в Ахунах, обнаружил и внес в протокол Андрюха Новиков. Да, да, именно те длинное пальто, шляпа-котелок, безразмерный зонт. А вот и кожаный мешок с клюшками для гольфа, один из кавээнщиков раздает клюшки членам команды.
Всё просто до безобразия, всего лишь театральный реквизит, никакой масонской мистики, когда клюшкой вдрызг расшибается череп приговоренного к закланию еретика. Или не расшибается? Или у масонов нет такого и в помине?
А потом пошел такой скетч, такой бурлеск, такое нагромождение остроумных нелепостей, что зал замер, душа в зародыше вырывающийся хохот, чтобы не пропустить ни слова, и лишь потом, когда исполнители начали кланяться, разразились аплодисменты. Надо признать, Фадеев в этом эпизоде смотрелся весьма неплохо. Кирхгофф и Кислов даже пожали друг другу руки, наш, мол, общий товарищ, победа, взаимные поздравления.
На сцену вышли постаревшие «Светляки», украшение «Данко», которые в хорошем темпе сбацали битловскую «Леди-мадонну». Без Джексона, Володи Захарова, они выглядели побледнее, но всё равно было очень хорошо, даже хрипатый Норман показал им большой палец, а следом за «Светляками» откуда-то сбоку выскочил маленький, задрапированный в свободный, перехваченный в поясе черный костюм и глухую черную маску с дырками для глаз и рта, человечек и сел посреди сцены, скрестив ноги калачиком. Тут же с микрофоном в руке вышел раздобревший Виктор Оя и густым своим голосом объявил:
— Бой без правил до первой крови. Маска вызывает желающих.
По залу прокатились смешки — какой же дурак после водяры пойдет принародно кулаками махать, а какой-то шутник крикнул:
— Витёк, не так зычно, сдуешь Маску-то.
А кто-то добавил томно:
— Растишкой его покормите, пожалуйста.
Хиляк в маске резко, по-птичьи повернул голову, и Кислов узнал Шубенкина. Какой же умник приволок сюда этого монстра?
— Раз желающих нету, на ринг приглашается лесник дядя Вася, — возвестил Оя. — «Засека», господа, потому и лесник.
Миновав зал, на сцену протопал мужик с бутафорским топором, в драном зипуне, треухе, с накладной бородой. Всё ясно, сейчас будет цирк.
Мужик погрозил Маске топором, жестом показал: вставай, мол, кинул зипун и топор на пол и пошел на Маску — здоровенный, с бычьей шеей, могучими ручищами, неохватной грудью. Шубенкин, играя, резвым колобком откатился от него, а этот здоровяк, вздернув бороду, пошел за ним гигантскими шагами, норовя наступить, но колобок попался резвый.
Вот подошел и сел на свое место Фадеев, спросил, нагнувшись:
— Узнал?
— Шубенкина-то? — шепотом ответил Кислов. — Василий Гордеевич, нужно остановить, он же убьет лесника.
— Нельзя, — сказал Фадеев. — Пари с америкосами. Этот лесник — чемпион по борьбе без правил Джошуа Браун. Да и условие сам слышал — до первой крови.
Пока они шептались, Шубенкин ловко вскочил на ноги, метнулся к Брауну, ударил в грудь открытой ладонью, после чего коротко поклонился и умчался в вестибюль. Его уж и след простыл, а здоровяк все еще стоял посреди сцены и тяжело поводил головой туда-сюда, но вот он зашатался, пал на колени, потом рухнул, едва не проломив доски.
— Всё нормально, всё нормально, — сказал Оя. — У дяди Васи после десятой кружки пива отказал вестибулярный аппарат, а потому наш вечер продолжит Крис Норман и группа «Смоки».
Пока он это молол, пятеро мужиков, улыбаясь направо-налево, унесли лесника, и у всех создалось впечатление, что ничего особенного не случилось, вот только непонятно было, почему при такой классной организации произошла глупая накладка. Цирк — не цирк, борьба — не борьба. Что тогда и зачем?
А тем временем в маленькой служебной комнатке с минимальным набором мебели: диван, стол, три стула, — некто нам пока незнакомый по фамилии Петров распекал переодевающегося Шубенкина за то, что тот сорвал тотализатор. Что, трудно было подыграть? Зачем сразу убивать, тут что мясобойня?
Шубенкин зыркал на него желтыми своими зенками и помалкивал. Петрова надлежало уважать, в российской сети он был первый человек. Честно говоря, и с улицы-то его, Шубенкина, подобрал именно он, пригрел, из массы кандидатов выбрал в качестве экспериментального экземпляра.
— Короче, Ася, — сказал ему Петров. — Припозорил ты наших американских друзей, недипломатично поступил, могут от нас и отвернуться.
— Ничего, будут уважать, — внезапно ответил Шубенкин. — Что мы перед ними на задних лапках стоим? Надоело. И вообще, мы сильнее.
— О-о, — сказал Петров. — Великодержавный шовинизм? Похвально. Ложись, Аскольд.
После этого он произнес некую ключевую фразу, заставившую улегшегося на диван Шубенкина замереть и закрыть глаза, и вернулся в зал на свое место рядом с американскими друзьями, с которыми Петров общался на приличном английском.
Глава 13. Пора заканчивать
Вечер закончился в полночь, служебные автобусы развезли гостей по домам, но «Засека» после этого не опустела, осталось где-то пятнадцать человек, тот самый узкий круг посвященных, ради которого и был разыгран этот спектакль. Из бывших членов «Данко» присутствовали Фадеев и еще двое неприметных мужичков, которые нынче проживали в Германии. По тугости мошны они крепко уступали Фадееву, сумевшему притереться к суровой российской действительности, но и эта мошна ставила их в золотую тысячу богатейших людей планеты. Об этом Кислову потихоньку поведал Фадеев. Кто его знает, Гордеича, может и приврал.
Из большого перешли в малый зал, где на столах стояли легкие закуски и вина. Тут оказалось, что иностранцы худо-бедно владеют русским. Многие на Кислова посматривали с любопытством, и Фадеев представил его как человека, которому можно смело доверять, тем более что ранее он работал в ЧК.
— Такой молодой, и в ЧК? — притворно удивился человек, разительно похожий на Павла Глобу.
— Чрезвычайка — она и есть чрезвычайка, как ни назови, Александр Викторович, — любезно ответил Фадеев и повернулся к Кислову: — Познакомьтесь, Игорь Анатольевич, это Александр Викторович Петров, один из трех китов, на которых держится наша ассоциация.
— Какая, простите, ассоциация? — пожав Петрову руку, уточнил Кислов.
Все удивились — как же так, главного не знать, а Фадеев сказал:
— Это моя промашка. Игорь Анатольевич у меня не просто правая рука и телохранитель, но и грамотный юрист. А юристы по матушке Гусыне самые твари. Въедливы, как понос. Я вам, Игорь Анатольевич, про ассоциацию потом объясню.
Все посмотрели на Кислова — обидится ли, но тот и глазом не моргнул, чем снискал если не доверие, так сочувствие.
Герр Кирхгофф подтвердил, что Кислов действительно грамотный юрист, внес в проект договора существенную поправку (этого не было, однако Игорь не стал спорить), так что тот российским официозом был подписан молча, но тут долговязый американец Льюис, привлекая внимание, постучал ложечкой по блюдечку и объявил, что раз так, то пусть юрист Кислов и обоснует причину смерти Джошуа Брауна.
Не успел Кислов удивиться, как за него вступился герр Кирхгофф, который напомнил, что в его замке та же самая Маска укокошила десяток бойцов фон Папмпуха и ничего, никаких обоснований не потребовалось, так что, ребята, со своим Брауном разбирайтесь сами. Тут же француз Форгерон бросил в пространство реплику, что пари есть пари, и коль уж проиграл, то плати, а не сваливай свои беды на других. Да ладно, сказал Фадеев, оформим как остановку сердца, с кем не бывает, давайте-ка лучше приступим к делу.
И, вот ведь поганец какой, заговорил на тарабарском языке, который в свое время не смог раскодировать дешифровальщик из Нижнего Новгорода. При этом он ехидно подмигнул Кислову, но тот и ухом не повел, будто так и нужно. В обсуждение включились другие, а Игорь (естественно, разговор этот записывался на диктофон) меланхолично жевал копченого угря, убирая с тарелки кусочек за кусочком, пока Фадеев не пихнул его локтем в бок и не прошипел: «Имей совесть, я тоже хочу». «Угу», — ответил Кислов и хотел было налить себе кока-колы, но Фадеев протестующее покачал головой и сказал: «После угря только сухенькое». Собственноручно налил в бокал светлого вина из оплетенной бутылки. Это был рислинг — мягкий, приятный, а вовсе не та кислятина, которой торгуют в магазинах. Выпив, Игорь почувствовал, что его тянет в сон, и понял — в вино что-то подмешано. Далее он отключился, и очнулся уже в сыром, пропахшем мышами подвале.
Раздетый до трусов, он лежал на деревянном лежаке, к которому был примотан бельевой веревкой. Рядом на таком же лежаке горой возвышался бездыханный Джошуа Браун все в том же маскараде лесника с прицепленной бородой, а вокруг стояли эти самые пятнадцать человек, перекочевавшие сюда из малого зала. Двое из них, Фадеев и Кирхгофф, были в черных пальто до пят, котелках, с клюшками для гольфа, другие надели куртки.
Было ужасно холодно.
— Василий Гордеевич, — сказал Кислов, дрожа. — Мы так не договаривались.
— А шпионить мы договаривались? — ответил Фадеев. — Зачем было переговоры записывать? Эти клюшки особые, ими можно в гольф играть, а можно до смерти забить иуду.
— Бывало? — спросил Кислов.
— Бывало, — согласился Фадеев.