евице это не понравится?
— Что, и сейчас посещает? — не выдержав, спросил Новиков, в котором вдруг закипела ревность.
— Разумеется, и даже, пожалуй, чаще, чем некоторые, — ответил Ираклий, слегка улыбнувшись. — А что? Приятный мужчина, импозантный.
— Что-то Екатерину Борисовну я не понимаю, — сказал Новиков. — Сначала Лопатин, теперь всплывает этот Башкиров. Потом, глядишь, еще кто-то появится, о ком я не знаю.
— Красивая женщина всегда окружена мужчинами, — назидательно произнес Ираклий и, расхохотавшись, хлопнул его по колену. — Да ладно, шучу. С Башкировым ничего серьезного. Так на чем мы остановились?
Посерьезнел и сказал:
— А ведь накануне пропажи приходил именно Башкиров. Как-то из головы вон.
— Та-ак, — протянул Новиков. — А теперь опиши-ка мне этого Головастикова.
Ираклий раздумчиво, черта за чертой, нарисовал словесный портрет молодого человека. Новиков, слушая, согласно кивал, потом, когда тот закончил, сказал:
— Ну вот, а говоришь, что не знаешь Жабьева. Стало быть, настоящая его фамилия Головастиков. А имя, отчество не помнишь?
— Казимир, э-э, Иванович, — ответил Ираклий. — Нет, Петрович. Он ведь и текущую бухгалтерию прихватил со своими параметрами, а по памяти восстановить не могу, эта часть массива стерта. Странно, когда дело касается Головастикова и Башкирова, то подробностей нет, всё вокруг этих фамилий размыто, хотя память у меня профессиональная. Ты же знаешь, что основная информация записывается в подсознании, но не всякому дано им пользоваться. Мне дано и что же? Влезаю, а там пусто. Мистика.
— Мистика, — согласился Новиков, хотя ему, как чекисту, эти разглагольствования должны были показаться обычной болтовней замороченного оккультиста.
Как чекисту — да, а вот сидящий в нем зеленый брат подтвердил, что всё сказано правильно.
— Но фамилия-то не стёрта, — добавил Новиков.
— Оставим эти дебри, — сказал Ираклий. — Пойду-ка лучше на кухню, что-то наши дамы подзадерживаются.
Он ушел, а Новиков, не доверяя капризному подсознанию, записал в чекистский свой блокнот нужную информацию, в том числе пометки типа: «Не вербовал ли Башкиров в школе добровольцев в Армию?», «Башкиров, Головастиков — башка, голова, совпадение?» и т. п. К тому времени, когда он спрятал блокнот в карман и принял непринужденную позу, в комнату вошел Ираклий с солидным блюдом, на котором, обложенный овощами и зеленью, возлежал подрумяненный молочный поросенок. Следом за ним, сияя, как начищенный самовар, появилась Катя с большой салатницей, из которой горкой выглядывал оливье, далее шли Нина с дымящимися пельменями в супнице и бабуля с бутылкой коньяка на подносике.
Съесть всё это было невозможно, но главное — начать, как говаривал товарищ Горбачев, открывая закрома ушлым пришлым господам и доморощенным хитрованам…
К двенадцати ночи половина салата, поросенок и пельмени были съедены, коньяк и шампанское, привезенное Новиковым, выпито.
— Ты на машине? — во второй уже раз спрашивал Ираклий, но Катя говорила:
— Ну, Андрюшечка, ну, не надо, посидим еще.
И принималась щебетать о работе, которая ей активно не нравилась. Нашла время, глупенькая, придется отучать. Дома о работе вообще ни слова — это аксиома, это известно даже младенцу.
— Стоп, — сказал наконец Ираклий, у которого слипались глаза. — Никак до вас, молодежь, не достучишься. Сегодня Андрей спит у нас.
— Ура-а, — завопила Катя и пустилась в пляс.
Комнат у Арабесковых, напомним, было пять, Новикову постелили в гостевой, которая по обычаю пустовала и была завалена всяким хламом. Хлам унесли в лоджию, получилась очень уютная комната с двуспальной кроватью.
Когда все улеглись, в гостевую прокралась Катя и нырнула под одеяло к сонному Андрею.
— Нехорошо это, — сказал он.
Сна, естественно, как не бывало.
— Хорошо, дурачок, — ответила она. — Ты же этого хочешь.
— Хочу.
— Ну и?
— Нехорошо это, — сказал он. — Что Ираклий подумает?
— Хочешь свадьбы подождать? Так ведь неизвестно, как оно дальше обернется.
Разговаривали они шепотом, но Новикову казалось, что слышит вся квартира. Потом он подумал: «А что, в самом деле? Дети, что ли?»…
Потом уже, когда всё кончилось, он сказал с укоризной:
— Что же не предупредила, что я первый? Девочка моя, тебе, наверное, было больно?
— Ничего, — ответила она и поцеловала его. — Так будешь ждать свадьбы?
— Буду, — твердо произнес он. — А ты не против?
— Разве непонятно? — сказала она и, поцеловав на прощание, выскользнула из комнаты.
Утром он проснулся с ощущением чего-то очень светлого и хорошего. За окном нависло серое осеннее небо, голова после вчерашнего застолья была квадратная, живот не промнешь, так что и завтрак-то не полезет, но хотелось петь от восторга. Детство в тебе играет, сказал он себе и встал. Кстати, было уже восемь.
Арабесковы были людьми деликатными, сидели себе на кухне, пили кофе с тостами, намазывая сверху плавленый сыр «Хохланд». Вкусно пахло жареным хлебом.
— Встал? — сказал Ираклий. — Мы-то ранние пташки.
Катя послала ему воздушный поцелуй.
— Мне на работу, — ответил Новиков из коридора. — А вы что? Сегодня же суббота.
— Мы, чай, тоже трудоголики, — сказала Катя. — Иди быстрее, пока сосиски не остыли…
Сосиски, между прочим, были не сами по себе, а с тушеной капустой, как у нормальных людей. Это всякие там одиночки, спрятавшись в углу, жуют холодные сосиски и запивают кефиром, наживая себе язву, нормальные же, то есть семейные, питаются основательно. Так сказала Катя, когда Новиков, умывшись, присоединился к компании, в которой не хватало бабули.
— Намекаешь? — спросил он.
— Да пора уж, — ответила она, наполняя его тарелку едой.
— О-о, — сказал Ираклий. — Уже началось, уже наша девочка в семейном рабстве.
— Заметь — в добровольном, — добавила Нина.
Глава 18. Хочешь на меня поработать?
Поработал Новиков всего лишь минут пятнадцать, потом вдруг почувствовал удар в спину, укол и потерял сознание. Упасть ему не дали, подскочили двое в курточках и вязаных шапочках, не поймешь какого возраста, на рожу одинаковые, подставили ему под мышки плечи и поволокли к стоявшему у обочины серому Пежо. Вмешавшегося было Панкрата ловким ударом сшиб с ног вышедший из машины шофер, он же Егор Плетнёв.
Новиков очнулся в помещении без окон с тремя столами и тремя стульями у каждого из них. За одним столом со скованными руками сидел он, за вторым, у двери, какой-то человечек возился с ноутбуком, третий был свободен. Перед Новиковым на столешнице лежала его нищенская амуниция, включая бороду, сам он оставался в свитере и брюках.
Человечка он не знал, попробовал заговорить, но тот отводил глазки.
Попытался встать, тут же динамик рявкнул: «Сидеть!» Лязгнула заслонка, в стене открылась амбразура, в нее просунулось дуло автомата.
«Ну, влип», — подумал он.
В дверь стремительно вошел Сапрыкин в синем костюме, устроился за свободным столиком, спросил вальяжно:
— Удивлен?
— Простите, не имею честь быть знакомым, — сказал Новиков.
— Да ладно ваньку-то валять, — махнул рукой Сапрыкин. — Уж кто тут только из твоей Пензы не перебывал: и Загрицын, и Кислов, и Кузнецов. Я ж тебя, Андрюха, давно ищу, а ты от меня давно бегаешь. Ишь, вырядился. И много зашибаешь в нищих-то?
— Когда как, — скучно ответил Новиков, отметив это сапрыкинское «тут». Значит, они на Большой Лубянке. — А мы, простите, где? Я что, арестован? По какому праву?
— Три вопроса подряд, — сказал Сапрыкин. — А еще офицер ФСБ. Совсем на гражданке разболтался, Андрей Петрович. Мы всё там же, в Управлении. Позвать Кузнецова, чтобы память заработала?
— Я арестован? — повторил Новиков. — На каком основании?
— Пока не арестован, хотя оснований куча, — сказал Сапрыкин. — Одних только убийств на тебе, парень, вагон и маленькая тележка. Но мы пока пообщаемся между собой. Согласен?
— А этот? — Новиков кивнул на человечка, строчившего на ноутбуке, как пулемет.
— Протокол, — ответил Сапрыкин и, подумав, приказал борзописцу выйти.
После этого он встал, походил по комнате, сказал сам себе: «Чёрт те что намешано», — и спросил:
— Много сумел накопать?
— Вы о чем?
— Факты по делу Лопатина есть?
— Всё вокруг да около, — честно ответил Новиков.
— Замечательно, — сказал Сапрыкин. — В смысле отвратительно. Хочешь на меня поработать?
Логики в его словах не было никакой, лучше бы уж не комментировал. Новиков пожал плечами.
— Выбор такой: или работаешь на меня или, извини, в кутузку.
— А что нужно делать?
— Не совать нос, куда не просят, — ответил Сапрыкин и сел на свой стул. — Это первое. Ну и, разумеется, оперативные задания, то есть обычная работа чекиста.
— Можно вопрос, товарищ полковник? — сказал Новиков.
Сапрыкин важно кивнул.
— Дударев был вашим осведомителем?
Сапрыкин усмехнулся и ответил:
— Все в конце концов берутся за ум и начинают работать со мной.
— А вы знаете таких: Головастикова, Башкирова, Попова?
— Ты мне, парень, лучше ответь прямо: согласен? — сказал Сапрыкин. — Если будешь работать на два фронта, я не возражаю.
— А можно я убью Шубенкина? — этак тихонечко, кровожадненько спросил Новиков. — А еще Лукича и Головастикова. Также Башкирова — из ревности.
— Вот видишь, какой в тебе сидит маньяк? — назидательно произнес Сапрыкин. — Поэтому тебе непременно нужна крыша. А лучшая крыша — это я.
— Согласен, — с воодушевлением сказал Новиков. — А можно работать на три фронта? Нет, на четыре.
— Джеймс Бонд фигов, — проворчал Сапрыкин. — Только чтобы я был в курсе о каждом твоем шаге. А теперь весь этот сыр-бор оформим трудовым соглашением…
Зачем я ему нужен? — думал Новиков, идя вслед за тугошеим амбалом по гулким подвальным коридорам. Ничего толком не спросил, не запугивал даже, как будто для отчетности, для протокола — провели, мол, разъяснительную беседу с сукиным сыном таким-то, в результате чего сукин сын обещал стать примерным мальчиком. Трудовым соглашением можно подтереться, в нем нет даже паспортных данных, одна формальность. Ощущение такое, что Сапрыкин обязан доложить о проведенной с ним, Новиковым, воспитательной работе и подтвердить это соответствующим документом.