— Ну, ну, — поморщился Петров. — Рановато начинаешь, коллега, дай ребрышки поглодать, водочкой побаловаться. Что, кстати, за водочка такая отменная? — обратился он к Фадееву.
— Кузнецкая, — ответил Фадеев. — Сделана по особому заказу, очищена на парном молоке и еще какой-то фигне, врать не буду. Кушайте, пейте, гости дорогие, потом, может, и недосуг будет. Ты что-то хотел спросить, Игорек?
— Нет, — с недоумением отозвался Кислов. — Это у меня в животе квакнуло.
Действительно, произошел такой меленький конфуз.
— И всё-таки, пора начинать, — сказал Фадеев. — Не торопясь, с выпивоном и закусоном, чтоб вкусненько и одновременно обстоятельно. Разрешите, Александр Викторович?
Петров махнул рукой — что, мол, с вас, торопыг, взять.
— Так вот, Игорек, — сказал Фадеев, промокнув жирные губы салфеткой. — Ты всё интересовался нашей ассоциацией. Начнем по порядку. Есть сеть московская, ею руководит Маркел Ромуальдович Ясенский, и есть сеть российская, которая подчинена Александру Викторовичу Петрову. Помимо этого существуют представительства в крупных и средних городах, и все они подчинены господину Петрову. Говоря про трех китов международной ассоциации, мы имеем в виду англичанина Робинсона, шведа Корсберга и опять же Александра Викторовича.
— Очень интересно, но, может, как-нибудь потом? — промямлил Кислов, понимая, что информация явно избыточна, а это либо накладывает какие-то дополнительные обязательства, либо подразумевает печальный конец. Приговоренному можно говорить всё, что угодно, дальше могилы не уйдет.
— Продолжать? — спросил Фадеев.
— Валяй, Гордеич, — сказал Ясенский. — Потом и я что-нибудь добавлю.
«Пора линять, — подумал Кислов, понимая, что приговорен. — Опасен только Шубенкин. Жаль, пистолет не взял, раззява. А вдруг что-то еще расскажет? Обидно пропускать, подожду маленько».
— Вижу, уже намылился? — сказал Фадеев. — Ничего не получится, дорогой, сиди слушай.
Кислов дернулся было встать, но, вот проклятье, отказали ноги. Маленькие, злые глазки Шубенкина почему-то оказались совсем близко: буравят, царапают, а мозг вспухает, наполняется тяжелой кровью. Игорь схватил графин, собираясь швырнуть в Аскольда, но ватные руки не выдержали тяжести, выронили тяжелый хрусталь. Тарелка, естественно, вдребезги, графин вдребезги, со стола на брюки течет смешанная с кетчупом красноватая жижа. Пудовым одеялом наваливается усталость, безразличие, плевать на приговор, плевать на жижу, на то, что вновь начинает вещать Фадеев, в сознание прорываются лишь некоторые фразы.
«Бу-бу-бу, — набатом звучит в голове голос Фадеева. — Думаешь, один Сапрыкин?.. Это так, пешка, чтобы другие пешки вроде тебя не мешали… Бу-бу-бу…Образец у нас пока один — это Аскольд Шубенкин, который тебя держит на аркане, как сявку, но будут и другие… Их время проходит… Может, тебе будет интересно: Катенька Арабескова, в которую влюблен Новиков…Бу-бу-бу…И будут, будут чистить до посинения…»
Кислов сомлел, уронил голову на грудь, а когда вновь пришел в себя, то услышал, как Маркел сказал:
— О, снова навострил уши. Теперь моя очередь.
И принялся молотить о том, что чекисты дураки, не видят своей выгоды. Человек чипированный, он же чече или чича, как кому нравится, будет жить в удовольствии, так как чихать ему на внешние раздражители. Чихать на сволочей-соседей, на инфляцию, на толкотню в троллейбусе, на то, что собачий холод или чертовская жара. Внутренние посылы, формируемые щадящей, корректной программой, программой абсолютно здорового, довольного собой победителя, вот что будет главным. Любая работа хороша и по плечу, чип вовремя подскажет, что нужно делать. Никаких тебе шпионов, вредителей и предателей. Если в программу включить квесты, кроссворды, загадки, то жить станет в сто раз увлекательнее, жизнь — развлечение, и не нужны будут компьютерные игрушки. Уйдут в небытие конкуренция, когда друг дружку локтями и коленями, бытовое хамство, отпадет за ненужностью квартирный вопрос, так как достаточно будет раскладушки, к чему каждому чудаку по комнате? Питание станет умеренным, необременительным, без всех этих грудинок, филе, сосисок, колбас, копченых угрей, паштетов, лангетов. Вместо этого по примеру мудрых китайцев — змеи и птички, по примеру мудрых корейцев — бродячие собаки…
Голос его звучал всё слабее и слабее, чувствовалось, что подходит очередь кошек, мышей и тараканов, но тут, кашлянув, вмешался Петров.
— Ася, — сказал он, обращаясь к Шубенкину. — То, что ты делаешь, неаппетитно. У него кровь из ушей.
«Это про меня», — догадался Кислов и провалился в сладкую манящую черноту.
Глава 33. Ты уже не чекист?
— Опять получилось, — невозмутимо сказал Шубенкин, проследив за тем, как Кислов, до этого телепающийся в кресле, как зверски пьяный извозчик, рухнул мордой в разбитое стекло. — И ведь пальцем козла не тронул, пальцем.
— Ты, Ася, становишься опасным, — заметил Петров. — Этак, заснешь, а ты что-нибудь навнушаешь, что-нибудь неаппетитное. Скажи честно, зачем добил ребят фон Пампуха? Спали, никому не мешали.
— Дай, думаю, попробую, вдруг получится? — ответил Шубенкин, и глазки у него от приятных воспоминаний сделались масляными. — И ведь получилось.
— Мда, всё это весьма противно, — сказал Фадеев, стараясь не глядеть на своего окровавленного, приклеившегося физиономией к столу, окостеневшего помощника. — Черт с ними, с головорезами Пампуха, но как-то мы, Александр Викторович, лихо с собственными кадрами расправляемся. А вдруг пригодился бы?
— Так ведь сам же приговорил, — напомнил Маркел, обгладывающий куриную ножку. — Нечего тогда было начинать. Ассоциация, ля-ля, бу-бу. Удивляешь ты меня, Гордеич, будто впервой.
— Не жалей, — посоветовал Петров. — Скорее бы предал, а не пригодился.
Погладил черную свою бородку и добавил:
— Не верю я им, тому же Сапрыкину не верю. Хоть и прикормлен, а в любой момент заложит. У Аси на них, на шакалов, нюх, сегодня Игорька придушил, завтра дружка его Андрюху достанет.
— Пальцем не тронул, — с гордостью подчеркнул тощий Шубенкин.
— Что же раньше не достал? — невинно осведомился Фадеев. — Глядишь, не пришлось бы лапотную Пензу навещать.
— Разве всё учтешь? — миролюбиво сказал Петров. — Думали — с чипом Новиков умнее станет, сольется с Братством, оттого и не трогали. Теперь видим — ошибались, не берет его чип. Будем исправляться. Точно так же иные деятели: молчат, молчат, и вдруг хвать за копчик вроде как в шутку. Либо на мозоль со всего маху — хр-рясь. Тоже ведь не учтешь.
— Виноваты — исправимся, — сдерживая ухмылку, отозвался Фадеев и заорал на сунувшегося в зал официанта: — Тебя вызывали? Ну и пшел вон.
Погрузневшего, выскальзывающего из рук Кислова Фадеев с Шубенкиным перетащили в подвал, положили, чтобы не валять в пыли, на брезент. Вечером фадеевские шестерки из бывших урок должны забрать тело и подкинуть куда-нибудь поближе к кисловскому дому.
Шубенкин для верности хотел было измочалить его горло своими костлявыми пальцами, но Фадеев запретил, сказал, что это вызовет лишние вопросы. А так — инсульт и инсульт, с кем не бывает…
Видно, не суждено было Кислову умереть в этот раз. В восемь вечера, за полчаса до прибытия фадеевских шестерок, он, до этого лежавший неподвижно, вздохнул вдруг, понял, что замерз, как цуцик, и разлепил покрытые ссохшейся коркой веки. Разумеется, ничего не увидел, а вот запах вспомнил. Пахло каким-то лекарством, как тогда, когда рядом находился мертвый Браун. Неужели, черт побери, подвал?
Он не стал дергаться, а полежал немного, привыкая к темноте и прислушиваясь к своему онемевшему телу. Слава Богу, нигде не болит, не свербит, стало быть не ранен, вот только голова какая-то странная, опухшая, должно быть с перепоя. В ушах закладывает так, что глотать больно, вспомнилось вдруг: «У него кровь из ушей». Ладно, это не смертельно, это всё отмоется, ототрется, главное, чтобы ничего не отвалилось.
Если это подвал, то где-то должна быть дверь наружу. На ощупь, не подозревая даже, что отпущенное время катастрофически тает, начал её искать, убил на это долгих пятнадцать минут, потом, когда уже решил начать всё сначала, ощутил щекой слабое дуновение, пошел туда, уперся пальцами в холодное железо, не в бетон, а в железо, нашел задвижку, клацнул ею и вышел на улицу.
Когда через десять минут к «Засеке» подъехали люди Фадеева, он убрел уже достаточно далеко.
Идти домой было опасно, и он решил переночевать у Зюзюкиных, живших рядом с телецентром. Зюзюкины были классные ребята, свои в доску, хотя и телевизионщики: он — звукооператор, она — журналист. Детей Бог не дал, поэтому квартирка у них однокомнатная, маленькая, собака ляжет — хвост в форточку вылезет. Здесь никто искать не будет, с Зюзюкиными Игорь уже года три не общался, даже не позвонил ни разу, всё некогда было. Ругал себя нещадно, а позвонить забывал, и вот оказалось, что в кон.
В костюме было прохладно, куртка, естественно, осталась в «Засеке», хорошо, что документы в пиджаке. Стараясь согреться, он прибавил ходу, тотчас в голове забухало, а в глазах потемнело. Нет, рановато еще бегать-то, не оклемался, но ничего, ничего, терпи, волчий хвост, тут рядышком, там отогреешься.
Народу на улице было мало, освещение тусклое, но что-то в нём, в Кислове, было такое, отчего встречные загодя сворачивали в подворотни. Ну да, в костюме, так ведь не в кальсонах же, подумал он, пытаясь оглядеть себя, хотя одеревеневшая, до сих пор не отошедшая шея не слушалась. Ах ты, батюшки, весь в кровищи, в дрянном салате, короче — костюм на выброс.
Но отпугивает, пожалуй, не это, он сам чувствовал, что с вестибулярным аппаратом какая-то закавыка, заносит на поворотах, ноги слушаются плоховато, не идут, а тащатся. Оно и немудрено, поваляйтесь-ка пять часов без сознания, то есть ни разу не шелохнувшись, в ледяном подвале, посмотрим, что у вас после этого будет шевелиться.
Короче, когда он, пугало пугалом, на ночь глядя, появился на пороге квартиры Зюзюкиных, Валерка его не узнал, хотел было захлопнуть дверь, но Кислов спросил: «Здесь посылают на Луну?», и Зюзюкин, расплывшись, ответил: «Здесь посылают на …, а шпион Иванов живет этажом выше».