– Нас с сестрой отдали в детдом. Я почти не видела маму в тот период, она заходила к нам раз или два… Даже не заходила, а просто стояла под окнами и кричала. Сначала мы думали, что она требует, чтобы нас вернули домой, но потом… – Вера почувствовала, как к горлу подкатывает ком. – Потом мы разобрали, что она кричит. Она кричала, что мы испортили ей жизнь. Что мы убили отца. И еще… Еще она сказала, что жалеет, что мы появились на свет… Лучше бы она задушила нас подушкой или проткнула нам сердце ножницами…
У Веры защипало в глазах.
– Затем мы… – девушка поняла, что сейчас расплачется, и, не выдержав напряжения, отвернулась.
Она прервала свою речь всего на несколько секунд, но эти секунды оказались роковыми. Снова поворачивая голову к пациенту, еще борясь с перехватившими горло слезами, Вера увидела, как Часовщик вскинул руку и молниеносно схватил Астахова пальцами за горло.
Тимур Альбертович захрипел и выпучил глаза. Часовщик шагнул к перегородке и прижал лицо своей жертвы к небьющемуся стеклу.
Вера видела, как расплющился нос Астахова, слышала хруст ломающихся хрящей. Видела, как красивое лицо Тимура Альбертовича смялось, точно лист бумаги, и вошло в глубь черепа. Из приоткрытого рта Астахова вырвался фонтанчик крови, а затем тело его обмякло.
Часовщик разжал пальцы, и несчастный врач рухнул на пол. Вера несколько секунд смотрела на упавшее тело. На какое-то мгновение ее обволокла полная тишина. Единственное, что, ей казалось, она слышала – это невнятное собственное бормотание. Затем Вера скрючилась, и ее шумно вырвало на пол.
Часовщик вернулся к столу, сел на стул и продолжил свои занятия.
– Господи… – пробормотал Черневицкий, глядя на труп Астахова остекленевшими глазами, – не может быть.
– Это я… – хрипло проговорила Вера. – Я… Это я…
Шевердук взял ее за плечи, повернул к себе и угрюмо проговорил:
– Вы ни в чем не виноваты. Слышите?
Вера всхлипнула.
– Я могла… я должна была…
– Ничего вы не могли, – негромко и четко сказал Шевердук. – Вы привыкли иметь дело с людьми. Пусть с больными, но людьми. А здесь… Часовщик не человек.
Электрик наконец справился со своей работой. Стеклянная перегородка отъехала в сторону. Охранники ворвались в палату и открыли по Часовщику огонь из травматических пистолетов.
Пули одна за другой врезались в грузное тело убийцы, но он, похоже, не обращал на это никакого внимания и продолжал неторопливо ковыряться толстыми пальцами в часовом механизме.
Первый охранник нагнулся, подхватил тело Астахова под мышки и поволок его к выходу. Второй прикрывал коллегу, паля из пистолета Часовщику в голову. Одна из пуль угодила гиганту в верхнее веко. Потекла кровь, сразу же глаз опух, но Часовщик не прервал свою важную работу.
Когда окровавленное тело врача вытащили в коридор, Черневицкий присел возле него и приложил пальцы к шее. Затем выпрямился, повернулся к Вере и Шевердуку и проговорил севшим от пережитого ужаса голосом:
– Иван Федорович, Вера Сергеевна, прошу вас – пройдите в ординаторскую. Здесь больше не на что смотреть.
Антон Сташевский говорил торопливо, горячо, словно боялся, что его остановят прежде, чем он успеет договорить все до конца.
– Думаете, Астахов попал туда случайно? – тараторил он. – Думаете, все произошло само собой?
– А разве нет? – сипло спросила Вера, держа в дрожащих пальцах сигарету.
Сташевский снисходительно улыбнулся.
– Шевердук хочет, чтобы мы так подумали. Но на самом деле все не так просто. Пораскиньте мозгами. Возле палаты Часовщика их было двое – Астахов и Шевердук. Что, если Шевердук, под видом того, что отлаживает систему, взял да и…
– Сташевский, перестаньте болтать ерунду, – устало вымолвила Вера.
Антон обиженно поджал губы.
– Вы мне не верите? Зря. Не говорите потом, что я вас не предупреждал, – Сташевский испустил долгий, подчеркнуто меланхолический вздох, затем нахмурился и пробормотал: – Н-да, Черневицкий вас теперь по головке не погладит.
– Нас?
– Конечно. Ведь именно вы лечили Часовщика. Вы твердили всем о стойкой ремиссии. Вы убеждали всех, что он не агрессивен. И чем все закончилось? Уверяю вас, Черневицкий не прощает таких ошибок.
Вера холодно прищурилась на собеседника.
– Послушайте, Сташевский, а вам самому не противно?
Он скосил на нее глаза и усмехнулся влажными губами.
– Не нравится слушать о себе правду? Но разве то, что произошло, не доказывает, что вы плохой психиатр?
– Может быть, – сухо проговорила Вера. – Но с вами я это обсуждать не хочу.
– Вы на меня злитесь? Напрасно. Я ведь желаю вам добра.
Вере надоела его трепотня.
– Послушайте, Сташевский, – мрачно заявила она. – Если вы еще раз заговорите со мной в подобном тоне, я дам вам по физиономии. Жаль, что пощечина, которую влепил вам Шевердук, не научила вас уму-разуму.
Сташевский замер с открытым ртом. Его впалые щеки порозовели.
– Откуда вы знаете? – пробормотал он, злобно прищуривая глаза. – Он вам сказал?
Вера потушила сигарету в пепельнице, повернулась и зашагала по коридору.
– Если вы кому-нибудь расскажете, я сделаю так, чтобы вас уволили! – крикнул ей вслед Сташевский. – Я могу! Моя мама…
Вера свернула за угол. Сташевского она больше не слушала, мысли ее были заняты другим.
3
Вера и Иван Федорович Шевердук вышли из кабинета Черневицкого и перевели дух. На лысоватом лбу Шевердука блестели капли пота, стекла его очков запотели. На острых скулах Веры выступил румянец.
– Куда теперь? – спросила Вера, не глядя коллеге в глаза.
– Ко мне в кабинет, – ответил Иван Федорович. – Просмотрим записи наших «бесед» с Часовщиком и попытаемся выяснить, где мы допустили ошибку.
Вера повернулась, чтобы идти, но Шевердук остался стоять на месте.
– Черт! – с досадой выругался он. – Возимся с таким негодяем… Будь моя воля, я бы просто пристрелил его, как бешеного пса.
– Часовщик – наш пациент, – тихо заметила Вера.
Шевердук мрачно усмехнулся:
– Разумеется. Он – наш пациент. И мы водим вокруг него хороводы, как вокруг новогодней елки. А знаете, кем я себя при этом чувствую?
– Кем?
– Адвокатом дьявола! В Средние века инквизиция приставляла к каждому осужденному грешнику специального человека, который пытался найти оправдание его поступкам. Такого человека называли адвокатом дьявола. Мы с вами тоже пытаемся найти оправдание злу.
– Часовщик – наш пациент, – повторила Вера, но уже не так уверенно. – Он просто болен.
– Он – воплощение зла, – жестко проговорил Шевердук. – «Психо» – значит душа. Психиатрия врачует человеческую душу. А у мерзавца на месте души зияет огромная зловонная дыра. Нельзя врачевать то, чего нет. Нельзя оживить мертвеца.
Вера вспомнила непроницаемое, словно вырубленное из куска гранита, лицо Часовщика, его глубоко посаженные темные глаза, в которых не было ни чувства, ни мысли, – и сурово сдвинула брови.
Иван Федорович поднял к лицу руки, поморщился и помассировал пальцами виски.
– Ладно, это все лирика, – устало проговорил он. – Идемте в кабинет.
В кабинете, сидя за компьютером, Иван Федорович взял из стопки компакт-дисков самый верхний и вставил его в привод. Пощелкал кнопками, уставился на экран монитора.
Вера, сидя сбоку, увидела на лице Шевердука легкое недоумение, сменившееся столь же легкой досадой.
– А, черт… – снова угрюмо выругался он. – Не тот диск.
– Что на нем? – спросила Вера и, вытянув голову, взглянула на экран.
Однако Иван Федорович уже щелкнул кнопкой и свернул изображение.
– Запись вашей беседы с Евгением Осадчим, – ответил он.
Тусклые от пережитого горя и страха глаза Веры вспыхнули.
– Можно мне посмотреть? – попросила девушка дрогнувшим от возбуждения голосом.
Шевердук покосился на нее недовольно.
– Зачем вам?
– Хочу проанализировать нашу беседу.
– Он не ваш пациент.
– Я бы хотела сделать это не для него, а для себя.
Шевердук несколько секунд хмуро размышлял, затем кивнул:
– Хорошо. Но завтра диск должен быть на месте.
– Будет, – пообещала Вера и, пока наставник не передумал, вынула диск из привода, сунула его в сумочку.
А Шевердук уже рылся в стопке дисков, глядя на даты, выведенные на вкладышах его собственной рукой.
– Начнем, пожалуй, отсюда.
Он вставил в привод новый диск. На экране монитора появилось неподвижное лицо Часовщика. Если бы не бегущие в правом углу экрана цифры, фиксирующие продолжительность записи, можно было подумать, что это просто фотография.
– Знаете, что самое удивительное? – мрачно проговорил Шевердук, глядя на экран. – Часовщик даже не моргает.
– Этого не может быть, – твердо сказала Вера. – Если бы он не моргал, его глаза превратились бы в два куска засохшего желе.
– Взгляните сами, – предложил Иван Федорович.
Вера уставилась на монитор. Лицо Часовщика было неподвижно, словно он впал в кому. Но руки продолжали шевелиться, ловко перебирая часовой механизм. Девушка смотрела на экран не меньше минуты – тяжелые, как у гоголевского Вия, веки Часовщика оставались неподвижны.
– Удивительно, – пробормотала Вера. – Его можно экспонировать в кунсткамере.
Вера откинулась на спинку стула.
– У меня такое ощущение, будто я сплю и все это мне снится, – призналась она. – Часа не прошло, как Астахова убили. А мы тут сидим с вами и рассуждаем о двигательной дисфункции анонимного больного. Словно ничего не случилось.
– А что вы предлагаете? – прищурил недобрые глаза Шевердук. – Кататься по полу и посыпать голову пеплом?
– Нет, но… – девушка растерянно пожала плечами. – Я не знаю… На моих глазах убили человека, но осознать произошедшее у меня как-то не получается. Будто все было не со мной. Только тошнит немного.
– Нормальная реакция нормального человека, – констатировал Шевердук. – Существует всего один способ отвлечься от неприятных мыслей.