- Как я отношусь к призракам? Хм. Этого я еще не знаю. А почему ты спрашиваешь?
- Друзья предложили мне средство, с помощью которого ты легко убедишься не только в их существо вании, но также в существовании других, не менее удивительных существ. И это средство - призрак.
- Ты хочешь сказать, что я могу увидеть призрака?
Вместо ответа Генрих кивнул. Олаф облизал губы.
- Не переодетого в маскарадный костюм болвана, а грешную душу, обреченную на вечные скитания? Привидение?
- Если не хочешь, забудем об этом, и… - начал Генрих, но Олаф Кауфман перебил его:
- Э, нет. Трусом я никогда не был. Увидеть настоящего призрака - мечта всей моей жизни, хотя понял я это только сейчас. Давай, показывай его.
Ильвис повернулся лицом к стене:
- Господин барон, вы не имеете ничего против того, чтоб показаться другу господина Генриха?
- Ради господина Генриха я готов даже постараться и напугать до смерти кого угодно… - прогудел голос барона.
Олаф вздрогнул, закрутил головой во все стороны.
- Нет-нет, сильно пугать не надо, - сказал Генрих. - Вы просто покажитесь, представьтесь.
- Тогда я попросил бы вас убрать свет, - пророкотал барон. - Не помню, говорил я или нет, но хотя свет ваш искусственный для нас опасности не представляет, однако сходство с солнечными лучами вызывает смутное беспокойство.
Генрих отнял у Олафа фонарь, выключил его и громко произнес по-немецки:
- Господин барон, появитесь, пожалуйста.
В тот же миг на стене за спинами древнерожденных замерцало зеленоватое сияние. Бесформенное пятно на глазах приняло вид рыцарского щита. На щите, в верхней его части, вырисовались еще три щита, каждый размером с книгу: на двух из них замерли, распрямив черные крылья, орлы, а третий щит покрыли четкие синие и белые ромбы. Под нарисованными щитами засиял призыв: «Помоги, святой рыцарь, святой Георгий». Через несколько секунд призыв исчез, а на его месте вспыхнула фосфоресцирующая надпись: «Помоги твоим вечным словам - телу здесь, душе там!» Чередование надписей длилось целую минуту, потом щит внезапно превратился в развевающееся на ветру знамя.
Олаф Кауфман за спиной Генриха громко икнул и пробормотал:
- Провалиться мне на этом месте, если это то, что я думаю.
Знамя какое-то время переливалось всеми цветами радуги, а где-то вдалеке зазвучали тревожные звуки рога, лязг битвы, крики.
Генрих сделал шаг к Олафу и шепнул:
- Ты мне только скажи, и все прекратится.
Олаф прохрипел в ответ что-то нечленораздельное, потом откашлялся и твердым голосом сказал:
- Нет, пусть все идет, как шло. Я отступать не привык… О боже!… Однако же таскать на себе все эти железяки, должно быть, не легко…
И в самом деле, по окончании пышного театрального представления знамя превратилось в закованного в броню с ног до головы рыцаря.
- Господи, да что можно разглядеть через такой шлем? - пробормотал Олаф. - Как же они дрались?
Вслепую?
И действительно, прорезь для глаз была такой узенькой, что господину Краусу приходилось крутить во все стороны головой, чтоб лучше видеть. Наконец, это ему надоело, и он снял шлем.
- Эй, черт вас всех побери! - гаркнул призрак на немецком языке и окинул древнерожденных яростным взглядом. - Кто-нибудь из вас сообразит поднять свою задницу и представить меня другу господина Генриха? Или, по-вашему, бароны должны сами себя представлять?!
Старик Плюнькис поспешно вскочил и ткнул пальцем в сторону призрака:
- Это рыцарь и одновременно барон Фердинанд Краус фон Циллергут…
Олаф Плюнькиса видеть и слышать не мог, и потому барон закончил за него сам:
И верный вассал его императорского величества Людвига Четвертого Баварского! А теперь, когда я представлен с более-менее приблизительным соблюдением этикета, разрешите, господин Генрих, приветствовать вас и вашего неизвестного друга…
Олафа, - сказал Генрих. - Моего друга зовут Олаф Кауфман.
Надеюсь, господин Олаф Кауфман благородного происхождения? - громко и отчетливо пророкотал призрак. Он сделал короткую паузу, не дождался ответа Генриха и, отсалютовав Олафу мечом, продолжил: - Очень рад, что в сию тяжкую для всего Регенсдорфа годину вы проявили истинное благородство и мужество и присоединились к нашему маленькому, но храброму войску. Безмерно счастлив тем, что в такой дыре, как Регенсдорф, еще можно найти образец чести, отваги и рыцарства. А вас, господин Генрих, прошу, хотя вы и не император, возглавить наш отряд на пути к неувядающим подвигам. С готовностью и радостью принимаю ваше командование над собой и клянусь служить вам честно и преданно до последнего дыхания… точнее, до последнего мерцания, - поправился призрак барона. Он наклонил голову и закончил свою напыщенную речь: - Да хранит нас всех Дева Мария.
Призрак опять надел шлем, повернулся к древне-рожденным и скомандовал:
- Знамя внести!
Один из гномов поднял с земли длинный предмет, долго возился с ним, развязывая узелки на шнурочках, наконец, поднял двумя руками над головой, и Генрих увидел необычайно длинное и широкое знамя на коротком древке.
- О боги, с ума сойти! - простонал Олаф.
Глава XIX ЧЕМ ПЛОХИ ШВЕЙЦАРЦЫ
Призрак барона Крауса отсалютовал знамени, потом повернулся к Генриху:
- Швейцарцев на дворе не заметили?
Нет, я никого не заметил, - ответил Генрих. - Вы, как и прежде, полагаете, что виноваты швейцарцы?
А иначе быть не может! - буркнул барон Краус фон Циллергут. - Этих мерзавцев я нюхом чую. Наверняка они и наняли поганых карликов.
Генрих с удивлением посмотрел на барона.
Проспите, а зачем им нанимать карликов? - спросил он.
Ха! - воскликнул призрак барона - Мне ли не знать этих смутьянов? Вечно им неймется, вечно чем-то недовольны. У, плачет по ним пеньковая веревка и крепкий сук! А более всего они плачут по проклятому Рудольфу фон Эрлаху! Тьфу, подлец! Будь, моя воля, самолично повесил бы негодяя!
А кто такой Рудольф фон Эрлах? - неосторожно спросил кто-то из гномов. - Что он натворил?
Он посмел взобраться с толпой глупых крестьян на гору Брамберг, что возле Лаупена! Трус! Ничтожество! А ты спрашиваешь, дурень, что он натворил!
Но что ж плохого в том, что он взобрался на какую-то гору? - не унимался любопытный гном. В темноте Генрих не мог его рассмотреть, но, судя по голосу, гном был очень молод.
Сразу видно, что ты ничего не смыслишь в сражениях, - презрительно сказал барон. - Ну так слушай же, болван. Когда восстали, значит, эти проклятые швейцарцы, а скажу тебе откровенно - давненько началось брожение в их глупых головах… Да прикрой же рот ладонью, болван! - возмущенно крикнул призрак. - У меня все мысли через твой рот вылетают. Не смей зевать, когда барон говорит! Продолжаю рас сказ. И вот когда швейцарская деревенщина так неблагодарно презрела нашего императора и вступила в подлый сговор с Папой Римским, мы, честные рыцари, тут же собрали доблестную армию и двинулись их проучить. Все меня слушают?
Услышав несколько утвердительных возгласов, призрак барона Крауса важно выпятил грудь и громким голосом сообщил:
А этот подлец Рудольф фон Эрлах возглавил заговорщиков! Пес плешивый! Издох бы ты поскорей! - Барон попытался презрительно сплюнуть, но потом вспомнил, что у призраков слюны не бывает, и недовольно поморщился. - А дальше было вот что: наша армия осадила городишко Лаупен. Некоторые умники говорят, что городишко защищало всего шесть сотен человек, но это гнусная ложь. Я был там - в Лаупене собралось несметное число бандитов, а может, и того больше.
Так вы их победили? - нетерпеливо спросил Фунькис.
Видимо барон относился к маленькому глюму снисходительней, чем к остальным, потому что не стал на него кричать.
- Не победили, - вздохнул он. - А почему, спросишь ты? Да потому, что когда наши союзники атаковали главные силы швейцарцев, они, гнусные, стали бросаться камнями. Камнями! Представляешь? Тьфу на вас, швейцарские мерзавцы, и еще раз тьфу. От подобной дикости наши пехотинцы растерялись, а швейцарцы, улучив момент, бросились на них, как звери…
В тот роковой день воля господа оказалась слабее крестьянской подлости. Наши союзники были смяты, развеяны и разгромлены. Остались только мы: рыцарская конница. А так как камней в мире, известное дело, больше, чем фрейбургских пехотинцев, швейцарцы стали метать лишние камни в нас, в благородных рыцарей. Это был ужасный день для меня. Один камень угодил мне прямиком в голову. И хотя ее прикрывал шлем, удар был так силен, что с тех пор меня мучают жуткие мигрени. А все потому, что бросались швейцарцы камнями не в гору, а с горы и, мало того, умышленно выбирали камни покрупнее.
Призрак барона Фердинанда Крауса фон Циллергута на несколько минут умолк, видимо, перенесясь мысленно в те далекие времена, потом снова заговорил:
- Увы, рыцарские головы не предназначены для крестьянских камней. Это низко и подло бросать в благородных господ камнями. Но крестьяне - они и в Швейцарии крестьяне. Откуда им набраться приличий и "обхождения?…
- Тогда вы и умерли? - сочувственно спросил дин из слушателей. - От удара камнем в голову?
Призрак барона дернулся, налился красным сиянием, демонстрируя гнев, и проревел:
- О Матерь Божья! Если бы я умер там, под Лаупеном, то что бы я делал здесь, в Регенсдорфе?! И последнему кретину должно быть ясно, что призраки прикованы к тем местам, где их бренные тела нашли погибель. Лишь только проклятый Королевский Палач может блуждать, где ему вздумается, скорей бы его утащили в ад черти… - барон осекся и в страхе посмотрел по сторонам.
В толпе слушателей раздался осуждающий гомон.
Не к добру, не к добру был помянут перед битвой Королевский Палач, - послышалось со всех сторон. - Как бы барон не накликал беду на всех нас…
Молчите, молчите, не упоминайте это ужасное создание - не ровен час, услышит и заявится…
Так, значит, его так и не смогли победить? - спросил вдруг старичок Плюнькис.