Он попытался опереться на руки, чтобы подняться на четвереньки, но ничего не вышло. Туман застилал его зрение, но он смог различить гибкую фигурку, поднявшуюся с земли примерно в сотне шагов. Анник небрежно держала в одной руке короткий лук с уже наложенной следующей стрелой. «Они видят ее, – вяло подумал Валин. – Неужели она не понимает, что инструкторы на нее смотрят?» Девушка легко, словно играя, вскинула лук, одним движением натягивая и спуская тетиву. Спустя мгновение до Валина донесся звон бронзового колокола, глухой и безжизненный, словно он слышал его из-под воды.
Лишь после того как она опустила лук, Анник взглянула в его направлении, повернув голову быстрым точным движением, словно птица. Сквозь кровавый туман, застилавший его зрение, Валин увидел, как ее глаза расширились, но не прочел ни радости, ни торжества на этом жестком, детском личике.
19
Уиниан IV не был похож на человека, способного убить кого-либо, тем более старого солдата, каким был Санлитун уй-Малкениан. Отец Адер был высоким и сильным, с могучими руками и пальцами, в то время как Верховный жрец Интарры, почти альбинос, был маленького роста, бледный, тонкогубый, сутулый, с головой, напоминавшей бесформенную тыкву. То, что отец Адер лежал мертвый в своей холодной гробнице, само по себе было достаточно горько, но при мысли, что его отправил к Ананшаэлю вот этот жалкий сморчок, ей хотелось вопить и рыдать одновременно. Если уж Санлитуну было суждено умереть, это должно было произойти в битве или в волнах бушующего моря. Стихия войны, зияющая пучина – вот враги, достойные ее отца! Уиниан же, несмотря на свое высокое положение, казался ей существом мелким и подлым.
«Тогда почему он не выглядит испуганным?» – нервно подумала она.
Рассветный дворец был рассчитан на то, чтобы внушать благоговейный трепет даже самым пресыщенным властителям. В его сердце, возвышаясь над всем городом, располагалось Копье Интарры – башня невероятной высоты, высеченная из цельного камня, с основанием, утопленным глубоко в материковую породу. История не сохранила сведений о том, чьи руки ее соорудили. У основания Копья находился Зал Тысячи Деревьев. Самый длинный и самый высокий зал во дворце был также одним из первых – просторное, гулкое сооружение из кедра и красного дерева, огромные колонны которого десять тысяч рабов тащили дюжину лет через всю Эридрою со склонов Анказа. Отполированные и промазанные маслом золотые стволы ряд за рядом уходили вверх, где отходящие от них, как при жизни, ветви поддерживали потолок. Это место было создано с таким размахом, что могло вселить робость даже в императора, правившего им со своего Нетесаного трона – однако Уиниан держался безразлично, с видом скучающим и даже самодовольным.
Его маленькие темные глазки перебегали с выстроившихся вдоль стен эдолийцев к скамьям, уже занятым Сидящими, которым предстояло выслушать обвинения и свидетельства против него, а затем то, что он сможет сказать в свою защиту. Уиниан облизнул губы – как показалось Адер, скорее от нетерпения, чем от нервозности, – и обратил свой взгляд на нее. Она знала силу своего собственного взгляда, обескураживающее воздействие, которое ее горящие радужки оказывали на тех, кто пытался посмотреть ей в глаза, и тем не менее Верховного жреца они, казалось, беспокоили не больше чем грандиозный зал. Он хладнокровно посмотрел на нее, когда она проходила мимо, чтобы занять свое место, и в уголке его губ заиграла едва заметная насмешливая улыбка. Затем Уиниан кивнул ей.
– Госпожа, – произнес он. – Или мне следовало сказать «министр»? Можно ли одновременно быть госпожой и министром?
– Можно ли одновременно быть убийцей и жрецом? – парировала она. Гнев вспыхнул, распространяясь под ее кожей, словно пожар.
– Госпожа министр, – отозвался Уиниан, в показном ужасе прижимая к груди трепещущую ладонь. – Боюсь, вы имеете в виду меня.
Адер подавила готовый сорваться с губ ответ. Они говорили негромко, и тем не менее некоторые из собравшихся уже поворачивали головы, прислушиваясь. Необходимо было придерживаться формальной процедуры, а она не включала в себя перепалку с обвиняемым. Подобная перепалка была ниже достоинства имперского министра; кроме того, спустя несколько минут убийца ее отца предстанет перед правосудием, гораздо более беспощадным, чем любые колкости Адер. Она прикусила ноготь, потом вспомнила о своем положении и сотнях наблюдающих людей и заставила себя вновь положить руку на колено. В том, что Уиниан заплатит за свои преступления еще до завершения дня, она была уверена, и все же Адер провела достаточно времени за изучением истории, чтобы знать, что и аннурское правосудие, при всем его великолепии, порой могло ошибаться.
Наиболее важным моментом был выбор Сидящих. Они избирались каждый день в случайном порядке специально обученными для этой задачи чиновниками: десятки групп по семь человек, которым предстояло заседать в десятках намеченных к слушанию судов. Как постановил еще Териал, каждая группа представляла собой Семерку: одна мать, один купец, один нищий, один священнослужитель, один солдат, один сын и один умирающий. Териал считал, что группа такого состава будет способна справедливо рассудить даже самых высокопоставленных граждан империи. Однако при помощи обмана и подкупа можно было оказать влияние на состав группы.
«Но я сама просматривала кандидатуры всех вероятных Сидящих, – возразила себе Адер. – Что я могла упустить? Что он знает такого, чего не знаю я?»
Гулкий звук двух огромных гонгов нарушил тишину. От их вибрации у Адер заныли зубы. Впервые со смерти отца она слышала этот звук, провозглашающий появление монарха, и на мгновение ей показалось, что сам Санлитун сейчас войдет через двадцатифутовые двери в зал суда, облаченный в свою неброскую государственную мантию. Когда вместо него появился Ран ил Торнья, она вновь ощутила, как сердце скрутила боль утраты. Казалось невероятным, что ее отца действительно больше нет, что она никогда больше не сядет напротив него за доской с расставленными камнями, не прокатится вместе с ним верхом. Философы и жрецы высказывали множество предположений насчет того, что случается с душой после того, как ее забирает Ананшаэль, но все их богословское и ученое крючкотворство не стоило и выеденного яйца. Ее отца больше не было; этот вот кенаранг, наряженный в плащ для верховой езды, стоивший столько, как если бы он был золотым, правил теперь Аннуром – по крайней мере до тех пор, пока не вернется Каден.
В случаях, когда речь шла о государственной измене, роль обвиняющей стороны исполнял сам император, так что сейчас, поскольку Санлитун был мертв, эта задача легла на плечи регента. Это беспокоило Адер. Ил Торнья, несомненно, был блестящим полководцем, но по его собственному признанию, он не испытывал интереса и не имел способностей к более тонким политическим маневрам. Разумеется, данный вопрос был скорее юридическим, чем политическим, к тому же ил Торнья казался искренне заинтересованным в том, чтобы голова Уиниана рассталась с плечами, но все же она чувствовала бы себя увереннее, если бы на его месте был кто-нибудь более искушенный, имеющий более глубокий опыт в нюансах аннурского законодательства.
– Я знаю, что вы беспокоитесь, – сказал он ей накануне вечером, когда они встретились в Ирисовом павильоне за чашкой тха, чтобы обсудить предстоящий суд.
– Вы солдат, а не юрист, – откровенно ответила она.
Он кивнул.
– И как солдат я хорошо усвоил одну вещь: когда мне стоит прислушаться к людям, которыми я командую. Мы репетировали все это дюжину раз с Йессером и с тем въедливым старикашкой, Юэлом – Шаэль меня забери, если я помню, как называется его должность…
– Летописец Правосудия. Это высочайшая юридическая должность в империи.
– Ну, как бы там ни было, он сутки напролет пытал меня каленым железом, так что теперь я могу повторить свою речь перед Сидящими хоть задом наперед, а то и перевести ее на ургульский, если будет надобность. Никак не ожидал, что в мои первые дни в качестве регента меня будут гонять как зеленого новобранца!
Это должно было несколько ее утешить. В Аннуре не было более светлых юридических умов, чем Йессер и Юэл, а дело против Уиниана казалось относительно простым – император был убит посередине Храма Света, во время тайной встречи с Верховным жрецом. Если у Ран ил Торнья хватит здравого смысла во всех подробностях следовать их советам, то она еще до захода солнца увидит, как Уиниана лишат должности, ослепят и предадут смерти.
Прежде, чем занять отведенное ему деревянное сиденье, ил Торнья почтительно преклонил колени перед Нетесаным троном, возвышающимся сзади среди теней. Трон будет пустовать до тех пор, пока не вернется Каден, однако даже незанятый, он привлекал к себе взгляды и вызывал приглушенные возгласы, словно это был спящий, но опасный зверь. Он был древнее, чем зал, выстроенный вокруг него, древнее, чем сам Рассветный дворец, древнее самых ранних воспоминаний – массивная глыба черного камня, торчащая из коренной породы, втрое превышающая рост самого высокого человека. Возле ее вершины ветер и вода за тысячелетия выдолбили углубление, превосходно подходящее для человеческой фигуры. Сама скала не позволяла легко добраться до этого сиденья, поэтому один из предков Адер в свое время повелел соорудить позолоченную лестницу, по которой император мог восходить на трон. До ее появления, однако, если верить писаниям Уззлтона Лысого – еще до появления императоров и даже самого Аннура, дикие племена Перешейка некогда выбирали своих вождей, устраивая кровавую свалку. Сотни воинов стремились взобраться на вершину скалы и усесться в углублении, поражая соперников острыми бронзовыми клинками. В трепещущем свете факелов Адер видела, что пол под черной каменной глыбой был красным – напоминание о крови многих поколений ее предков, впитавшейся в равнодушный камень.
Если ил Торнья и чувствовал некоторый трепет, то ничем этого не показал. Отдав дань почтения трону, он повернулся, чтобы окинуть взглядом собравшуюся толпу – сотни министров и чиновников, любопытствующих торговцев и аристократов, пришедших посмотреть на отправление правосудия и на унижение одного из великих мира сего, – после чего уселся на свое деревянное кресло и поднял руку, давая знак звенящим гонгам замолчать.