– Ты что же, пришла сюда извиняться?
Анник склонила голову на одно плечо, размышляя над вопросом.
– Нет, – спустя несколько мгновений отозвалась она. – Я пришла, чтобы сказать тебе, что я не пыталась тебя убить.
Валин рванулся за ножом. Он двигался медленнее, чем ожидал, медленнее, чем надеялся; но ведь Кентом клятое оружие было всего лишь в нескольких шагах! Если он всего лишь… но прежде чем он успел хотя бы вытянуть руку, Анник наложила стрелу, вскинула лук и спустила тетиву. Нож с грохотом отлетел в сторону, скользя по полу, а на его месте выросла стрела, еще дрожащая от удара. Валин смотрел на нее, пока она не затихла, потом позволил рукам упасть обратно на койку. Вот, значит, и все. Снайперша загнала его в угол. Больше он ничего не мог сделать.
Она спокойно смотрела на него; следующая стрела уже была наложена на тетиву. Не лучший способ умереть – вот так, застреленным на больничной койке, – но с другой стороны, подумал Валин, любой способ вряд ли покажется особенно хорошим тому, кто собирается умирать.
– Значит, ты тоже участвуешь, – устало проговорил он.
Ему доставило некоторое облегчение в конце концов поставить рядом с этим заговором хоть какое-то лицо, даже если это было не то лицо, которое он ожидал увидеть.
Анник помолчала, прежде чем отозваться:
– Участвую в чем?
– Во всем этом дерьме, чем бы оно ни было, – ответил Валин, слабо махнув рукой. – Мой отец. Я. Каден.
Он прикрыл глаза, подумав о брате – не предупрежденном, неподготовленном, который будет вести свою странную полуаскетическую жизнь, которая была ему предписана, вплоть до того момента, когда кто-то вонзит клинок ему в спину. В этом не будет ничего сложного – там, у черта на куличках, на самом краю империи.
Анник потеребила пальцем тетиву.
– Ты говоришь бессмыслицу. Медик давал тебе что-то, чтобы успокоить боль?
Валин начал отвечать, но остановился. Может быть, она просто играла, чтобы подразнить его перед последней минутой? С другой стороны, Анник никогда не играла. Кажется, в ее жизни было всего лишь две цели – тренироваться и убивать, так что если бы она действительно хотела его убить, то несколькими минутами раньше выстрелила бы ему в шею, а не в нож.
– Зачем ты пришла сюда? – настороженно спросил он, чувствуя, как в нем разгорается слабая надежда.
– Чтобы сказать тебе, что я не пыталась тебя убить, – ответила она в третий раз. Ее глаза были твердыми, как осколки стекла. – Если бы я хотела тебя убить, то нашла бы лучший способ, чем делать это средь бела дня посередине состязания.
– Что ж, слава Кенту, что ты вчера стреляла не так хорошо, как сегодня, – сказал Валин, махнув в сторону стрелы, вонзившейся в стол. – Иначе ты бы пробила мне своей боевой стрелой голову, а не плечо.
Анник сузила глаза. Если бы это не было совсем уж безумной мыслью, Валин бы решил, что задел ее профессиональную гордость.
– Наконечники были не те, – наконец вымолвила она. – Они уводили выстрел в сторону.
Валин подумал.
– Ты хочешь сказать, что думала, будто стреляешь глушилками, а не боевыми?
Как ни странно, это имело некоторый смысл. Разница в весе и форме наконечника стрелы действительно могла объяснить ее промахи, особенно на таком близком расстоянии.
– Я хочу сказать, – поправила его Анник, – что наконечники были не те.
Она дернула подбородком в сторону стрелы, торчавшей из прикроватного столика.
– Эту они вытащили из тебя. Я нашла ее в той комнате, когда вошла. И это вторая причина, почему я пришла сюда.
Валин уставился сперва на нее, потом на стрелу. Ржавое пятно на древке было кровью – его кровью, понял он. Неловкой рукой он раскачал ее и выдернул из шероховатой столешницы.
– Стандартный боевой наконечник, – сказал он, показывая стрелу Анник.
– Вот именно, – отозвалась та, не вдаваясь в объяснения.
Валин вновь обратил внимание на стрелу. Помимо кровяных пятен, в ней не было ничего необычного. Он сам на стрельбах выпустил, наверное, несколько тысяч точно таких же. Вот только…
– Ты не используешь стандартные наконечники, – проговорил он с растущим пониманием. – Ты куешь их для себя сама.
Снайперша кивнула.
– Но как получилось, что ты выпустила стандартную боевую вместо своей глушилки и не заметила разницы? – спросил Валин, одновременно озадаченный и недоверчивый. – Как она вообще оказалась у тебя в колчане?
– Я не знаю, – ответила Анник.
Ее тон был невыразительным, деловым, непроницаемым. Все ее тело, Кент его забери, было непроницаемым! Кеттрал с молодых лет тренировали видеть намерения врага по тому, как он стоит, как держит оружие, куда направлен его взгляд. Можно было обнаружить сотню мелочей – побелевшие костяшки на рукоятке меча, приподнятые плечи, промелькнувший кончик языка на пересохших губах. Едва заметное движение глаз могло сигнализировать о неминуемой атаке или возможности блефа. Анник, однако, могла бы точно так же стоять в очереди в мясную лавку или рассматривать статую на Дороге Богов в Аннуре. Если ее и заботило то, что она едва не убила брата императора, она ничем этого не показывала. Она так и не двинулась от двери, где стояла, держа возле себя лук – расслабленно, но наготове; тонкое детское личико невыразительно, как эти пустые белые стены.
Валин обессиленно повернулся на бок. Его голова гудела от попыток найти во всем этом хоть какой-то смысл. Тело тоже болело: в ходе его жалких усилий рана вновь открылась, и теперь кровь сочилась ему на грудь, а плечо с каждым вдохом пронзала боль. Зато больше не казалось вероятным, что Анник собирается его убить – по крайней мере, не прямо сейчас.
– А что там было с узлом? – устало спросил он. – Тем, который ты завязала, когда мы играли в утопленников?
– Двойной булинь. В таких обстоятельствах его развязать трудно, но ничего невозможного.
Валин внимательно наблюдал за ее лицом. По-прежнему никаких знаков.
– Ты действительно в это веришь, правда? – спросил он после долгой паузы.
– Это правда.
– Правда, – повторил Валин. – И как ты думаешь, что я обнаружил там, внизу, когда едва не утонул?
– Ты обнаружил двойной булинь, – ответила Анник. – Тебе не удалось его развязать, и ты попытался придумать какое-то оправдание для Фейна. Поэтому ты солгал насчет дополнительных петель.
Она сказала это абсолютно без эмоций, как если бы ложь вышестоящему офицеру и обвинение своего товарища-кадета были всего лишь тактическим ходом, не хуже любого другого, о котором можно судить лишь исходя из того, насколько он удался. Ничто здесь не вызывало у нее раздражения; ничто не удивляло.
– А Эми? Что насчет нее? – спросил Валин наобум, повинуясь внезапному импульсу. – Это ты ее убила?
Наконец-то он добился хоть какой-то реакции. Что-то темное и страшное промелькнуло в глазах Анник – тень гнева и разрушения.
– Как ты знаешь, мы ее нашли, – продолжал Валин, развивая атаку. – Симпатичная была девушка… до того, как с ней позабавился ее убийца.
– Она… – у Анник в кои-то веки не было слов, тонкие черты ее лица исказились. – Она…
– Что – она? Она умоляла тебя перестать? Она не должна была умереть? Может быть, она сама напросилась?
Каждое слово давалось ему с усилием, каждый звук терзал рану в его груди, но он продолжал метать слова в снайпершу, словно ножи, пытаясь задержать ее в оборонительной позиции, заставить отступить, после чего – неминуемо – споткнуться.
– Я знаю, что вы встречались тем утром, – продолжал он. – Неужели ты потратила весь день на то, чтобы ее убить?
Анник подняла лук, и на мгновение Валин решил, что она все же собирается его пристрелить. Ее дыхание вдруг стало тяжелым, пальцы только что не дрожали. Позабыв о страхе, он зачарованно смотрел, как она содрогается, заставляя себя успокоиться. Затем, не произнеся ни слова в оправдание, она повернулась на каблуках и исчезла за дверью. Долгое время он лежал, просто глядя в темный дверной проем и тщетно пытаясь воссоздать в памяти выражение, которое увидел на ее лице.
Когда несколько часов спустя в палате наконец появилась Ха Лин, она застала его в том же самом положении.
Валин не побеспокоился зажечь маленький светильник возле кровати, и поначалу в сгущающихся сумерках он разглядел только ее силуэт – крутой изгиб бедра, контур высокой груди на фоне беленой стены. Он чувствовал ее запах: легкий аромат соли и пота, который он научился различать за сотни учебных заданий.
– Лин, – начал он, встряхивая головой, чтобы выбросить оттуда воспоминания об Анник, – ты не поверишь, что…
Но слова замерли у него в гортани, когда Ха Лин шагнула к кровати и на нее упал угасающий свет от окна. Ее губа была разбита, поперек лба шла глубокая рана. Повреждения были не сегодняшними, но несомненно жестокими.
– Во имя Шаэля, что… – начал он, протягивая к ней руку.
Она отдернулась, словно от удара.
– Не прикасайся ко мне.
Ее голос прозвучал жестко, но отдаленно, словно она говорила из глубины сна. Валин снова откинулся на подушку. Его глаза пылали, сердце грохотало в груди.
– Я спрашивал Рена! – проговорил он. – Он сказал, что с тобой все в порядке.
– В порядке? – переспросила она, взглянув вниз на свои руки, словно видела их впервые. – Да, наверное, со мной все в порядке.
– Да что с тобой приключилось?
Он снова протянул к ней руку. Лин отвернулась к окну, отодрала с костяшки пальца засохшую корочку, выбросила ее в ночную темноту.
– Вела себя неосторожно, – проговорила она наконец.
– Что за ерунда, Лин! – возмутился Валин. – Такие фингалы не получают, просто споткнувшись посреди дороги. Давай, во имя Хала, рассказывай, что там у тебя произошло?
Горячность в его голосе наконец преодолела ее апатию, и она ответила с гневом не меньшим, чем у него, кривя губы то ли в хмурой гримасе, то ли сдерживая рыдание:
– Сами Юрл и Балендин Айнхоа – вот что у меня произошло. Они пришли на Западные Утесы вдвоем.
– И они… сделали с тобой это? – он слабо повел рукой в направлении ее лица. Потом изо всей силы стиснул кулак. – Ублюдки! Кентом клятые, Шаэлем трепанные ублюдки! Я знал, что не должен тебе позволять…