– Но как? – спросила Адер, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. – Люди верят, что Интарра любит его. Как отличить божественную милость от кеннинга какого-то лича?
– Нет никаких божественных милостей! Это все – лишь кеннинг.
– Вы в это верите, но они-то нет! Этот человек буквально за один день стал их героем. Мы не можем его убить, сперва не лишив его ореола, не раскрыв его секрет таким образом, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений. Когда мы покажем людям, каков он есть – лжец и лич, – дальше будет уже неважно, что мы с ним сделаем. С ним будет покончено.
– Однако, как вы уже сказали, – отозвался Ран, кладя ладонь на ее плечо, словно желая утихомирить поток ее речи, – милости Интарры дьявольски трудно отличить от кеннинга лича.
– Это верно, – произнесла Адер, кусая губы. – Это верно.
Солнце скрылось за горизонтом, залив небо кровавым багрянцем, но ее щеки все еще пылали: то ли от его последних лучей, то ли от собственного внутреннего жара. Должен быть какой-то способ! Ее отец смог бы его найти. Если она только подойдет к вопросу с нужной стороны, посмотрит на него под правильным углом… У каждой проблемы есть свое решение. Если она…
– Оставьте это, – сказал Ран, пытаясь увести ее обратно в комнату. – Лягте поспите, утро вечера мудренее. Порой хорошие идеи приходят в голову только тогда, когда оттуда уходят все мысли. Им необходимо место.
Повернувшись, Адер уставилась на него, на его гладкое точеное лицо, его глубокие глаза. В том, что он сказал, было что-то такое… что-то…
– Да! – произнесла она, чувствуя бегущий по спине холодок возбуждения, когда перед ней начали вырисовываться контуры плана. – Да! Именно так мы это и сделаем.
Она широко улыбнулась ему.
– Но мне понадобится человек, хорошо разбирающийся в ядах.
Ран нахмурил брови.
– Вы только что убедительно рассказали мне, почему мы не можем просто его убить.
– О, – отозвалась она, впервые со смерти отца чувствуя, как в ней поселяется надежда. – Я собираюсь сделать гораздо больше, чем просто убить его.
И потом, к явному изумлению кенаранга, она наклонилась к нему вплотную и поцеловала сильным и долгим поцелуем прямо в губы. Огонь внутри нее разгорался все ярче, распространялся все шире.
26
Валин встал рано, умылся холодной водой из желоба перед бараком, побрился поясным ножом, потом надел свой лучший черный мундир. За ночь все его суставы задеревенели, в мышцах засела тупая боль после того, как их заставили работать сверх предела выносливости, а потом оставили застывать; ноги отказывались ходить. Хромая, он шел между строениями, мимо столовой, мимо здания командования, через огромный пустой плац в центре лагеря и дальше вверх по тропе, по направлению к небольшой возвышенности, откуда открывался вид на гавань. На пригорке в нескольких сотнях шагов к востоку раскидистый гробовой дуб простирал к небу свои узловатые сучья-пальцы, но сегодня кеттрал не собирались приносить жертвы перед святилищем своего покровителя; их целью был храм другого бога. Солдаты называли каменный уступ на вершине этой небольшой возвышенности «Столом Ананшаэля», и именно здесь у них было принято отдавать последние почести павшим.
По мере того как Валин взбирался на холм, к нему присоединялись другие, такие же новоиспеченные кеттрал – небольшой черный ручеек, текущий к вершине снизу. Гент шел в нескольких шагах впереди, сильно хромая на левую ногу; у Гвенны, шедшей в полудюжине ярдов сзади, правая рука висела на перевязи. Все молчали. Напряжение Пробы сделало слова слишком тяжким грузом, а их цель – слишком незначительной.
Восемь лет, рисуя в воображении этот день, Валин представлял себе праздник: смех, хлопание друг друга по плечам и, разумеется, десятки, сотни кружек пива, ожидающие их на Крючке. И вот этот день настал: день, когда они наконец стали кеттрал; спустя восемь лет вот так выглядел день, когда они доказали, что достойны считаться преемниками череды железных воинов прошлого.
В последнее время – с загадочного предупреждения умирающего эдолийца – он все больше чувствовал растущую необходимость поскорее покончить с испытанием. Те, кто переживал Пробу, получали назначения в крылья на роли, для которых прошли обучение, что означало, что после недолгого испытательного срока он начнет командовать собственной небольшой группой солдат и будет наконец вправе покинуть острова. Если бы ему дали разрешение, он смог бы отправиться к Кадену, чтобы предупредить его. На протяжении предыдущих пяти недель Валин почти не думал ни о чем другом; вполне понятно, что за Кадена он волновался больше, чем за Ха Лин. Никогда, даже в самых худших своих предчувствиях, он не представлял, что Проба может стать для нее фатальной.
О, конечно, скорее всего, ей бы сильно досталось. Он тоже не обошелся бы без увечий. Все это было частью его фантазий – как они получат ужасные, но несмертельные раны, которыми впоследствии будут щеголять, бахвалясь друг перед другом пройденными испытаниями, перенесенными лишениями, поверженными врагами. Однако, как выяснилось, жизнь кеттрал не особенно хорошо увязывалась с историями. В историях солдаты обменивались подначками и импровизированными шуточками, одновременно с небрежным изяществом расправляясь с противником. В историях солдаты оставались жить, Кент их побери.
Он перевалил через невысокий холм и уставился на погребальный помост. Известняковый щебень, из которого в значительной мере состояла почва Киринских островов, делал невозможным погребение в земле, и хотя кеттрал проводили бесчисленные часы под водой, выполняя различные учебные и боевые задания, никто не хотел навечно упокоиться в ледяных сине-черных океанских глубинах. Кеттрал сжигали своих мертвецов – тех, чьи тела удавалось вернуть, – здесь, на этом мысу, на угловатой известняковой плите, торчащей из земли, словно кость, прорвавшая кожу.
Очевидно, кто-то построил помост ночью, пока Валин и остальные его однокурсники спали мертвецким сном – сколачивал доски, аккуратно и тщательно, словно столяр, несмотря на то, что все это делалось лишь для того, чтобы потом сгореть в огне. «Вот так же и мы, – подумал Валин. – Мы учимся, оттачиваем навыки, тренируем наши тела… а потом погибаем».
Он заставил себя поднять взгляд с помоста на лежащее наверху тело. Кто-то позаботился о Ха Лин с той же тщательностью, с которой была сделана постройка. Она лежала в своем парадном мундире, с аккуратно сложенными на груди руками; глаза были закрыты, словно она спала. Ужасные раны, обезобразившие ее тело, послужившие причиной ее смерти, были теперь не видны – скрыты под черной материей. Ее волосы были зачесаны со лба назад, так же как делала она сама, выбравшись из воды после долгого заплыва. Валину до боли захотелось шагнуть вперед, дотронуться до ее лица…
Однако это было невозможно. Даже здесь существовал протокол, который следовало соблюдать, поэтому он вытянулся по стойке «смирно» рядом с группой собравшихся кадетов, устремив глаза на гладкое лицо Ха Лин, и приготовился ждать, пока Дэвин Шалиль начнет свою речь.
Чья-то рука легко дотронулась до его плеча. Талал. Еще один, кто выбрался из Дыры более потрепанным, чем вошел. Его лицо было серьезным.
– Из нее вышел бы хороший солдат, – тихо произнес он.
Валина вдруг затопил гнев, горячий, ослепительно-яркий и неожиданный.
– Она уже была хорошим солдатом! – рявкнул он. – Лучше, чем все остальные, мать их!
Он махнул рукой в сторону окружавших их кадетов. Талал кивнул, открыл рот и снова закрыл его.
– Ну что? – не мог успокоиться Валин. – Что? Хочешь предложить мне еще какое-нибудь вялое утешение?
Несмотря на терпимость, проявляемую Гнездом по отношению к личам, Ха Лин никогда не могла заставить себя доверять им, даже Талалу, и теперь уже само то, что юноша стоял перед ним, имея на себе всего лишь несколько порезов и ушибов, в то время как она лежала мертвая на твердом деревянном помосте, вдруг показалось Валину каким-то ужасным оскорблением ее памяти.
– Ты спустился в Дыру со своим колодцем, со своими кеннингами, – продолжал Валин, все больше заводясь и повышая голос. – Под защитой своей скрытой силы! Все равно что спускаться с дюжиной охранников. Мы могли бы вручить тебе яйцо прямо там на острове и не устраивать все это Кентом клятое представление! А она пошла, не имея с собой ничего. Ничего!
Лицо Талала стало непроницаемым.
Гвенна положила руку на предплечье Валина, но он сбросил ее:
– Отстань от меня! Отвяжитесь от меня, вы все! Катитесь к Кенту в задницу!
Боясь, что кого-нибудь ударит, он отступил в сторону, чтобы его отделяло от группы некоторое расстояние, и начал глубоко дышать, набирая полные легкие воздуха. Кровь бешено пульсировала в жилах, и у него ушло какое-то время на то, чтобы разжать кулаки.
Над южной линией горизонта двигалось несколько грозовых облаков – черные пятна в серой пелене насыщенного влагой воздуха. Время от времени ветвистая молния срывалась вниз, пронзая волны, и спустя пару долгих мгновений за ней следовал приглушенный раскат грома. В конце концов Шалиль выступила вперед перед помостом. Она долго стояла, рассматривая Ха Лин, потом повернулась к собравшимся кеттрал.
– Сегодня мы отмечаем утрату троих наших собратьев.
Валину приходилось постоянно напоминать себе, что Ха Лин была не единственной жертвой. Неммет, лич, и Квинн, начинающий пилот, попросту не вернулись из темных подземных переходов. Ходили слухи, что после того как Проба закончилась, Фейн, Сигрид и Блоха отправились на поиски, однако двое кадетов пропали бесследно. Что-то поглотило их – то ли сларны, то ли обвал, то ли сама эта бесконечная, змеящаяся тьма. Другим повезло больше, однако не все вернулись благополучно. Феррон сумел найти яйцо, однако потерял руку, отбиваясь от стаи сларнов. Эннел в темноте упал с карниза и раздробил себе колено. Разумеется, Гнездо обеспечит их работой, но никто из них никогда не сможет летать на задания.