– Беги вперед, – сказал ему тот. – Посмотри, может, удастся еще раз на них глянуть. Я тебя догоню через пару минут.
Кивнув, Патер опрометью выскочил за дверь, оставив Кадена наедине с его неоконченным письмом.
«Купцы…» Эта мысль вызвала в нем большее волнение, чем можно было предполагать, – кажется, он уже почти забыл, что значит по-настоящему волноваться. Тем не менее прибывшие наверняка привезли новости из большого мира… Новости о его семье, понял вдруг Каден, скидывая с себя заляпанный грязью балахон и натягивая через голову другой, чистый. В монастыре не так часто случались посетители, и Нин наверняка захочет произвести благоприятное впечатление на этих людей, не пожалевших усилий, чтобы добраться сюда через весь Вашш.
– Можешь не беспокоиться, – раздался голос Рампури Тана.
Монах вошел в комнату без стука и остановился сразу за дверью. Взгляд его темных глаз был жестким. В руке он, как всегда, держал накцаль – хотя зачем ему понадобилось таскать эту штуку с собой внутри спального корпуса, можно было только гадать. Уж конечно, той твари, что убила Серкана, недостанет смелости, чтобы проникнуть в одно из главных зданий Ашк-лана!
Каден приостановился.
– Ты не пойдешь на вечерюю трапезу, – продолжал Тан. – Ты не будешь разговаривать с купцами. Ты не будешь даже приближаться к ним. Ты будешь сидеть подальше от посторонних глаз, в глиняном амбаре, до тех пор, пока они не уедут обратно.
Его слова обрушились на Кадена, словно пощечина.
– Но они могут пробыть здесь неделю, – осторожно заметил Каден. – Или больше.
– Значит, будешь сидеть в глиняном амбаре неделю. Или больше.
Старший монах окинул его внимательным взглядом и затем вышел так же внезапно, как и вошел, оставив Кадена с недозавязанной веревкой на поясе и выражением недоумения на лице.
Посетители были в монастыре настолько необычным развлечением, что по этому случаю всегда готовили торжественную трапезу – резали двух-трех коз, подавали большие подносы с тушеной репой, картошкой и морковью, и каждый получал по хрустящему ломтю теплого хлеба. Но еще более заманчивой, чем ужин, была беседа. Каждый монах мог задать гостям пару вопросов, узнать что-либо о мире, продолжавшем вращаться за стенами Ашк-лана. Богумир Новалк, разумеется, захочет поговорить о политике, как и сам Шьял Нин. Толстый Фирум Прумм, конечно же, начнет расспрашивать, что нового в Ченнери, на что у купцов найдется достаточно ответов, а также спросит о своей матери, на что они не смогут сказать ничего. Каден не мог припомнить ни единого случая, когда ученику было бы запрещено присутствовать на трапезе, если в монастырь приезжали гости.
– Одна лишь Эйе знает, чем я заслужил такое, – пробормотал он, – но надеюсь, Акйила Тан заставит чистить сортиры!
Стянув с плеч чистый балахон, Каден швырнул его на койку: вряд ли стоило пачкать хорошую одежду глиной. Быстро одевшись, он направился к выходу, где на него налетел Патер, опрометью вбежавший в комнату.
– Каден! – закричал мальчик, одновременно пытаясь выпутаться из его балахона и вытащить его за собой в коридор. – Каден, монахи уже почти все в трапезной! Нам надо спешить!
Подняв мальчишку с пола за подмышки, Каден поставил его на ноги и отряхнул с него пыль.
– Я знаю, – сказал он, стараясь не показать горечи. – Но я не могу туда пойти. Расскажешь мне потом, что они говорили, как выглядели. Ты ведь все запомнишь, правда?
Патер уставился на него, разинув рот.
– Запрещено? Каден, да ведь никто даже не знает, кто они такие! Мы обязательно должны на них посмотреть!
Это было так похоже на Патера – такой мгновенный переход от «я» к «мы», – что Каден помимо воли улыбнулся.
– Тан отправил меня в глиняный амбар полировать горшки. Он сразу заметит, если я окажусь хотя бы поблизости от трапезной. Давай, беги сам.
Патер затряс головой с такой силой, что казалось, будто она вот-вот отвалится.
– Я же не говорю идти в трапезную!
– Но ведь купцы там?
Мальчишка засиял, явно радуясь тому, что может помочь товарищу:
– Мы пойдем в голубятню!
Лицо Кадена медленно расплылось в улыбке. Голубятня! Один лишь Патер мог вспомнить про их старое убежище.
Гранитная порода, из которой состояли горные утесы, была настолько твердой, что не поддавалась раскалыванию или разработке, так что монахи хин были вынуждены брать для строительства попадающиеся обломки – отслоившиеся пластины и маленькие неровные валуны. Учитывая, каких трудов это стоило, монахи стремились максимально использовать уже имеющиеся здания. Поэтому, когда много лет назад какой-то давно усопший брат решил построить голубятню, он пристроил ее к задней стене трапезной, тем самым избавив себя от необходимости возводить четвертую стену. Еще в первые годы своего пребывания в монастыре Каден с Акйилом раскрыли истинную ценность голубятни: это было укромное местечко, где они могли скрываться от суровых глаз своих умиалов. Когда они выросли и перестали помещаться в своем детском убежище, друзья передали секрет Патеру. Теперь Каден не мог не улыбнуться при мысли о том, что малыш напомнил ему о его собственном потайном месте.
– Там сзади есть кто-нибудь? – спросил он. – Кто-нибудь может нас увидеть?
Патер снова отчаянно замотал головой.
– Они все спереди, надеются задать купцам пару вопросов до того, как начнется трапеза.
– И Тан тоже?
– Да, он тоже там! Рядом со Шьял Нином!
Это решило вопрос. Двое друзей пустились в обход трапезной. Патер вприпрыжку шел впереди; Каден натянул на голову капюшон, чтобы его лицо было в тени, стараясь выглядеть неприметнее. Бросив опасливый взгляд через плечо, он скользнул в узкий дверной проем, затем взобрался по приставной лестнице на крошечный второй ярус, где в тесных клетках гнездились голуби. До него доносилось их тихое воркование – мягкий, нежный звук, рождавшийся в самой глубине птичьей грудки. Даже затхлый запах сена и голубиного помета рождал чувство уюта, пробуждал воспоминания детства, когда они с Акйилом прятались в этом полумраке, отлынивая от работы и избегая своих умиалов. Рампури Тан появился позже. Сильно позже.
– Сюда, – шепнул Патер, дергая за рукав его балахона.
Малыш указывал на место, где пакля, которой были заделаны щели между камнями, была выковыряна пальцами прежних учеников. Снова чувствуя себя таким же любопытным мальчишкой, каким был в детстве, Каден прильнул глазом к щели и удовлетворенно улыбнулся, обнаружив, что смотрит во внутреннее помещение трапезной.
Все пространство длинной комнаты, от каменного пола до сходящихся кверху балок потолка, занимали широкие общие столы, за которыми ели монахи. Большинство из них уже расселись по своим местам, хотя никто не притрагивался к пище – ждали гостей. Братья вполголоса переговаривались между собой, в то время как некоторые из более молодых послушников задумчиво поглядывали в сторону кухни – они явно были голодны и столь же явно опасались, что их умиалы заметят нарушение монастырской дисциплины. Каден, однако, смотрел только на дверь, поэтому увидел двоих незнакомцев сразу, как они вошли.
Первым в дверном проеме показался коренастый светловолосый мужчина средних лет. Несмотря на холод, он был одет в ярко-красный кожаный камзол без рукавов, и даже со своего насеста Каден мог видеть мышцы, веревками оплетавшие его руки и шею. Он был далеко не красив, его кожа загрубела от многих дней пребывания на солнце, близко посаженные глаза смотрели зорко и хищно, но двигался он с уверенной бесцеремонностью. Его спутница вошла следом, и Каден порадовался, что из-за каменной стены никто не видит, как он на нее уставился. Патер ни словом не упомянул, что один из гостей женщина.
Посетительница была стройной и изящной, в превосходно скроенном плаще для верховой езды, на ее пальцах блестели перстни. На первый взгляд она могла показаться молодой, но годы оставили на ней свои незаметные отметины – несколько тонких морщинок возле уголков глаз, несколько седых нитей среди темных длинных волос. Каден решил, что ей должно быть немногим более сорока. Она слегка прихрамывала на правую ногу, как если бы у нее было повреждено колено или бедро – очевидно, дорога до Ашк-лана стала для нее серьезным испытанием.
Каден поискал взглядом Рампури Тана, потом снова вернулся к изучению новоприбывших. Он видел не так уж много купцов за последние восемь лет, но в этих двоих было что-то странное, какое-то несоответствие, словно рябь на воде пруда в безветренный день.
– Дай и мне посмотреть! – настойчиво прошептал Патер. – Пусти! Теперь моя очередь!
Каден покинул свой пост, и пока Патер неуклюже пробирался мимо него, прикрыл глаза, пытаясь осознать, что его так поразило. Он призвал из памяти сама-ан. Картинка была несовершенной, расплывчатой по краям, поскольку ему не хватило времени, чтобы сделать гравировку как следует, но в центре все детали были достаточно отчетливыми – мужчина и женщина, застывшие в момент входа в большую залу трапезной. Каден принялся изучать выражение их лиц, их позы и одежду, стремясь вытащить на свет источник своего сомнения. Может быть, они хмурились? Или выглядели испуганными? Как-нибудь странно двигались? Каден тряхнул головой. Он не видел ничего необычного.
– Вот видишь, Каден, ты зря волновался, – шепнул ему Патер. – Тан уже там, разговаривает с этими двумя.
Упоминание имени его умиала окатило Кадена словно ушат холодной воды. Он вдруг снова вернулся к сцене в келье своего учителя, случившейся почти два месяца назад, когда тот до крови исхлестал Кадена из-за его рисунка растерзанной козы. «Любой дурак может увидеть то, что есть. Ты же должен видеть то, чего нет!» Возможно, его беспокоило в этих торговцах не то, что он в них увидел, а то, что должен был увидеть? Каден снова призвал сама-ан и опять стал его рассматривать.
– А теперь они говорят с настоятелем, – почти беззвучно продолжал комментировать Патер. – Я даже не знал, что можно делать одежду такого цвета!
Настоятель… Каден обратился к мысленному изображению. Эти двое купцов проделали сотни лиг, чтобы что-то продать, и если они имели хоть какое-то представление о монастырях, то знали, что Шьял Нин – тот самый человек, от которого будет зависеть успех или неудача их предприятия. И вот он рядом, стоит почти у самой двери, прямо перед ними, и тем не менее в этот первый момент, когда они переступают через порог, ни один из них не смотрит на него! Женщина уставилась куда-то вдаль над головами монахов, словно разглядывает потолочные балки, а голова мужчины повернута резко влево, как будто он контролирует пространство, загороженное отворившейся дверью. Каден позволил изображению прийти в движение, и практически мгновенно двое прибывших устремились к настоятелю с улыбками на лицах.