– Боюсь, из меня все же не получится хороший монах, – в конце концов начал Каден, слабо рассмеявшись.
– Жизнь длинна, – ответил настоятель, – и наши пути бесчисленны.
Каден покачал головой, снова ощутив всю абсурдность происшествий последнего часа.
– Я не готов.
Ну вот. Он произнес это, и после того как он это произнес, остальные слова хлынули сплошным потоком, словно он вытащил пробку у основания большого бочонка:
– Я так ничему и не научился! Я ничего не знаю! Вы обучали меня быть монахом, а не императором!
Старый монах приподнял бровь, но больше ничем не отреагировал на его вспышку. Неделю назад после подобной тирады Кадену пришлось бы пятикратно обежать Вороний Круг или провести ночь на Когте – и он понял, что был бы рад, если бы настоятель ответил ему, как раньше, резкой отповедью, приказал бы ему перестать строить из себя ребенка и совладать со своими эмоциями, а потом послал бы его таскать воду из черного пруда. «Но императора не пошлешь таскать воду», – подумал Каден. И в самом деле, ответ Нина был спокойным и взвешенным:
– Как я уже объяснял, ты был послан сюда не для того, чтобы стать монахом.
Каден открыл рот, собираясь ответить, и снова закрыл, поняв, что сказать ему нечего. Немного подождав, монах продолжил:
– Я вдвойне сожалею о твоей утрате. Во-первых, потому, что каждый сын должен иметь возможность узнать своего отца – не как ребенок, понимающий, что отец его защищает, но как мужчина мужчину. И однако более насущная моя забота – это беспокойство об империи. Как ты и сказал, Санлитун умер прежде, чем успел завершить твое образование. Он должен был обучить тебя тонкостям политики – тонкостям, о которых мы здесь ничего не знаем. Аннур – самая могущественная империя со времен падения Атмани. От твоих знаний будут зависеть судьбы тысяч, миллионов людей.
– И еще врата, – добавил Каден, выглядывая в окно, словно надеялся найти какой-нибудь выход среди видневшихся снаружи остроконечных горных вершин. – Я ведь так и не достиг ваниате. Я не могу использовать врата.
Настоятель серьезно кивнул.
– Ты близок, очень близок, но это не считается. Если ты попытаешься пройти через кента, не достигнув ваниате…
Он покачал головой и махнул покрытой старческими пятнами рукой, указывая на окружавший их воздух.
– Пустой Бог, – договорил за него Каден.
– Пустой Бог, – подтвердил Нин.
Поколебавшись, Каден задал еще один вопрос:
– А они есть здесь, в монастыре? Кента? Я могу их увидеть?
Настоятель покачал головой.
– Ишшин обычно строили свои крепости рядом с вратами, чтобы их охранять, но в Ашк-лане… мы не знаем, кто заложил эти фундаменты, но кента здесь нет. В противном случае твой отец мог бы навещать тебя. Многие из них были утрачены, но насколько мне известно, в радиусе сотни лиг отсюда нет ни одних кшештримских врат.
– Так значит… что? – спросил Каден. – Я должен возвращаться в Аннур. Это займет несколько месяцев, даже если мы поплывем от Изгиба на корабле. Но по словам Адива, у меня нет нескольких месяцев.
– Ситуация необычная, – отозвался Нин. – И твой отец, и его отец оставались здесь до завершения своего обучения. Возможно, нам удастся убедить Рампури Тана тебя сопровождать.
Каден подавил истерический смешок, но Шьял Нин уловил выражение на его лице.
– Что-то в этой идее тебя беспокоит? – спросил он.
– Я просто представил себе, как буду принимать придворных, по уши закопанный в землю, – ответил Каден. – Моим подданным придется преклоняться передо мной прямо в сортирах, которые я буду чистить!
– Тебе будет нелегко, – согласился настоятель, кивнув лысой головой. – Но тем не менее я не вижу другого выхода.
– А что насчет Акйила? – спросил Каден, впервые вспомнив о своем друге.
Нин приподнял бровь.
– А что с ним?
– Может ли он…
Каден осекся. Одно дело, если делегацию будет сопровождать Рампури Тан. И совсем другое – ожидать, что Акйил вот так запросто возьмет и покинет монастырь. Монахи были свободны приходить и уходить, когда им вздумается, но Акйил все еще был учеником. До тех пор, пока он не закончит обучение, он не покинет Костистых гор.
– Нет, ничего, – буркнул Каден.
– Не стоит так крепко привязываться к вещам, – посоветовал настоятель, и в его голосе было на капельку больше мягкости, чем обычно. – Ты должен быть готов отпустить все: дом, друзей, семью, даже себя самого. Лишь тогда ты будешь свободен.
– Ваниате, – устало проговорил Каден.
Настоятель кивнул.
– Скажите мне одну вещь, – после долгого молчания продолжил Каден. – Вы действительно верите, что кшештрим все еще где-то здесь, таятся, что-то замышляют?
– Я верю тому, что могу видеть, – отозвался настоятель. – Сейчас я наблюдаю, что этим миром правят люди, хорошие или плохие, отчаянные или принципиальные. Я могу быть не прав – Эйе свидетельница, что это будет не в первый раз, – но пока что я не вижу никаких кшештрим.
– Но Тан…
Прежде чем Каден успел закончить фразу, дверь рывком распахнулась, и в комнату широкими шагами вошел Рампури Тан, словно призванный сюда упоминанием своего имени. В одной его руке был кусок пергамента, в другой – странное копье-накцаль. На его лбу набухли капли пота, челюсти были крепко сжаты.
Настоятель поднял голову.
– У нас с Каденом приватный разговор, брат мой, – сурово проговорил он.
– Его придется отложить, – коротко ответил Тан. – Алтафу удалось взглянуть на тварь, которая убивала коз. Там, на нижнем пастбище. Вот, он нарисовал.
Монах шлепнул пергамент на стол и развернул его. Каден попытался понять, что там нарисовано: черные линии исполосовали лист вдоль и поперек, складываясь в хаотическое переплетение конечностей и когтей. То, что изобразил кузнец, было немного похоже на паука – восемь ног, массивный панцирь, сегментированное туловище… Вот только если это могло убивать коз, оно был гораздо больше, чем любой паук.
– Какого оно примерно размера? – спросил настоятель.
– Величиной с большую собаку.
Но размер был не самым главным. Эта тварь словно бы явилась прямиком из недр кошмара; его ноги были словно клинки или лезвия ножниц, безжалостные режущие поверхности, созданные неким жестоким богом специально для того, чтобы кромсать и крушить. Еще хуже были глаза – десятки глаз, стеклянистых сфер цвета пролитой крови, лезущих отовсюду, даже из конечностей, словно пересаженных туда силой какого-то нечестивого кеннинга. За время, проведенное в Ашк-лане, Кадену довелось изучить изображения тысяч разных существ самого необычного вида, таких как речной краб-альбинос или пламенная моль, растений, которые он не сумел бы выдумать, даже если бы думал целый год. Они были причудливыми, но не противоестественными. Если рисунок Алтафа имел какое-то сходство с оригиналом, в этом существе что-то было не так. Что-то было извращено.
– Я никогда не сталкивался ни с чем подобным, – после долгого молчания сказал настоятель, соединяя кончики пальцев и обращая взгляд ко второму монаху.
– Это потому, что они предположительно вымерли несколько тысяч лет назад, – ответил Тан.
– Я так понимаю, что ты знаешь, что это?
– Если я прав, – угрюмо отозвался Тан, – а я очень надеюсь, что это не так… Если я прав, то это ужасная мерзость. Мерзость, которой нет места на земле.
Каден нахмурился. Такие слова, как «мерзость», не входили в обычный хинский лексикон. Они подразумевали ненависть, то есть эмоции.
Тан поморщился, глядя на рисунок, словно пытался смириться с тем, что там видел.
– То, что нарисовал Алтаф, похоже на ак-ханата. – Он указал на зазубренные ноги, на когти. – Создание кшештрим.
Каден сделал резкий вдох.
– Так значит, они действительно по-прежнему здесь, – тихо сказал он.
Никто ему не ответил, и он продолжил:
– Но ведь мы победили! Реммик Железное Сердце убил последнего из кшештрим на полях Аи!
– Возможно, – сказал Тан.
– Возможно, – подтвердил Нин с усталым кивком.
– Но теперь, когда Алтаф увидел эту тварь, – продолжал Каден, – этого «ак-ханата», вы думаете, что кшештрим вернулись?
Это было невозможно; все равно что услышать, что один из молодых богов снова спустился и ходит по земле.
– Трудно сказать, – отозвался Нин. Сейчас он выглядел почти на свой возраст; его глаза под изборожденным морщинами лбом смотрели устало. – Я верю в то, что наблюдаю, но пока я не видел полной картины. Возможно, твой умиал ошибается. Возможно, он и прав; но даже если так, тварь, созданная кшештрим, еще не значит, что сами кшештрим по-прежнему здесь. Определенность – это вещь, которой трудно достичь.
– Определенность невозможна, – прибавил Тан. В его глазах горел тусклый жесткий огонь. – Мир – переменчивое, опасное место. Те, кто дожидается уверенности перед тем, как действовать, почти всегда обнаруживают, что прождали слишком долго.
– Но что это такое? – спросил Каден, возвращая взгляд к рисунку, ужасному и притягательному одновременно.
– Их создали кшештрим, – ответил Тан. – Никто толком не знает как. Бедиса прядет души всех живых существ, вплетает их в существование при их рождении, но ак-ханаты не были рождены. Они были сделаны.
Он помолчал, прежде чем добавить:
– Такое невозможно.
– Сделаны? – переспросил Каден. – Сделаны для чего?
– Чтобы вынюхивать. Выслеживать, – ответил Тан, и его взгляд стал жестким. – Разорять и убивать.
39
Каден едва узнал трапезную, когда вошел. Адив назвал грядущее мероприятие «скромным неофициальным ужином» – и действительно, мизран-советник привел с собой в горы всего лишь с полдюжины рабов, но они, вероятно, весь вечер работали не покладая рук. С потолочных балок свисали длинные штандарты цвета слоновой кости, на которых золотым шитьем было изображено восходящее солнце рода Малкенианов. Сюда притащили огромный сай-итский ковер, весь в узорах и завитушках, и разостлали на полу поверх неровных каменных плит. Безыскусные канделябры на стене заменили серебряными светильниками, а на столе, накрытом кружевной скатертью и украшенном узорными серебряными подсвечниками, красовался сервиз баскийского фарфора на шесть персон.