о было изготовлено дверное полотно, отвечал на удар глубоким металлическим звуком, свидетельствовавшим о солидности и надежности этого сооружения. Точно такого же качества была и дверная коробка.
Он простучал все камни в стене, а затем ощупал все мало-мальски заметные впадины и выступы. Ни одна деталь, хоть чем-то напоминавшая потайную кнопку, не ускользнула от его внимания. Сражаясь с дверью, он отбил кулаки и сорвал ногти.
Жуткая догадка медленно дозревала где-то в глубине его сознания, но Артем изо всех сил не давал ей вырваться на волю и материализоваться в вопль отчаяния. Все его попытки найти выход были столь же бессмысленными, как и суета мышонка, угодившего в железную бочку.
— Кажется, эта штука открывается только с одной стороны, — сказал он, сам не узнав своего голоса. — И как раз не с нашей.
— Бедный Иллабран, — задумчиво вымолвила Надежда. — Значит, он погиб без всякой пользы…
— Здесь должен быть еще один выход… Вспомни, он ведь говорил об этом. — Артем указал на Стардаха.
Несмотря на холод, царивший в мертвецкой, лед уже таял на лице хозяина цитадели, и казалось, что несгибаемый максар плачет.
— Пустое. Если выход действительно существует, он никогда не укажет его нам. Какой ему от этого прок? Ведь, уходя, мы все равно не захватим его с собой, и Стардах это отлично понимает. Я могу, конечно, пообещать ему жизнь, но никогда не выполню своего обещания, потому что безумием было бы выпускать на волю собственную смерть.
— Значит — все? — Холод, проникший во все его клетки, уже был холодом смерти.
— Наверное, — голос Надежды был убийственно спокоен. — Первым умрешь ты, затем я. Стардах, думаю, немного переживет нас. Возможно, он даже сможет перегрызть свои лапы и уйдет отсюда живым. Но нам это уже будет безразлично.
— Ты лжешь! Это неправда! — заорал вдруг Артем. — Мать, носящая в своем чреве ребенка, не должна говорить так! Зачем ты издеваешься надо мной!
— Молчи, — она повела на него пустым равнодушным взором. — Молчи. Так и быть. Я сделаю для ребенка то, что никогда бы не сделала для себя. Молчи и не мешай.
Надежда подошла почти вплотную к двери. Голова ее была опущена, руки расслабленно висели вдоль тела, но тем не менее во всей фигуре ощущалось огромное внутреннее напряжение. Несомненно, она что-то задумала и вот-вот должна была приступить к выполнению своего плана.
А затем Надежда пошла — пошла, ни на йоту не продвинувшись вперед. Это была ходьба на месте, впрочем, полностью сохранявшая иллюзию целеустремленного и осознанного движения. Вскоре характер шагов изменился. Теперь она как бы ставила ноги на что-то, расположенное ниже уровня пола.
Да она же спускается, догадался Артем. Спускается вниз по винтовой лестнице!
Пятьдесят полуприседающих осторожных шагов по кругу и снова — вдаль. Поворот налево. Потом направо. Полчаса энергичного притопывания. И снова спуск, но уже куда более долгий.
Надежда снова шла подземным путем, тщательно имитируя каждый шаг, повторяя каждый поворот и каждый спуск, а где-то по реальным галереям и реальным лестницам двигался кто-то другой, безошибочно направляемый ее волей и памятью.
Несомненно, этим другим мог быть только Яшт.
Путь ему предстоял нелегкий — по враждебному и неведомому лабиринту, через залы, где на качающихся рамах гнили человеческие останки и где рыскали обезъяноподобные уроды, сквозь пугающий мрак и сквозь свет, еще более кошмарный, чем мрак. Дело осложнялось еще и тем, что Стардах не замедлил включиться в эту жуткую игру. Сознание мальчишки двоилось и троилось, ведь сразу два чужих могучих разума выбрали его неокрепшую душу ареной для схватки — одна звала вперед, заставляя забыть об опасности и самосохранении, другая гнала назад, внушая самые кошмарные видения. Силы, перед каждой из которых в отдельности не смог бы устоять ни один человек, буквально разрывали юного жестянщика, но тем не менее он продолжал свой путь, ибо сила любви и веры одолевала в нем силу страха.
Помимо воли рука Артема коснулась пояса, где хранился подарок Генобры. «Надо убить его, — подумал он о Стардахе. — Засуну яд прямо ему в пасть. Пусть при этом он откусит мне пальцы. Но смогу ли я убить скованного по рукам и ногам пленника, даже если это будет сам Сатана?»
Вдруг Надежда застыла и вытянула обе руки вперед. Словно актер в пантомиме, она навалилась всем телом на какую-то невидимую преграду. Раздался протяжный скрежет, и дверь начала понемногу приоткрываться. Артем кинулся к ней и, едва только его пальцы смогли проникнуть в образовавшуюся щель, изо всей силы потянул железную створку на себя. Пахнуло затхлым теплом, и в следующее мгновение он увидел перед собой Яшта, — вернее, нечто внешне напоминающее собой прежнего Яшта, но на самом деле имеющее с живым человеком куда более отдаленное сходство, чем разбросанные поблизости окоченевшие трупы.
Психика жестянщика явно не выдержала обрушившихся на нее испытаний, но, тем не менее, он дошел, вернее — его довели.
Едва только они, преследуемые проклятиями Стардаха, покинули мертвецкую, как Надежда зашаталась и неминуемо рухнула бы на пол, не успей Артем вовремя подхватить ее. Тащить на себе сразу двоих он не мог и поэтому приковал впавшего в прострацию Яшта к первой попавшейся раме. Это лишало Стардаха власти если не над душой, то по крайней мере над телом жестянщика.
Надежду он заволок в какую-то каморку, где пахло не бойней, а осенней степью, и где пол покрывала не кровавая грязь, а охапки сушеных трав. Она пребывала в ясном сознании, однако у Артема создалось впечатление, что ее прежде неисчерпаемые силы дошли до предела. Ободранная ладонь продолжала сочиться кровью, что было весьма нехарактерно для максаров, куда более живучих, чем кошки. Взгляд потух, а на бледной коже проступил лихорадочный румянец. Объяснение здесь могло быть только одно: развивающийся плод отнимал у Надежды чересчур много энергии. Будущий Губитель Максаров буквально сжигал тело своей матери изнутри.
После схватки в мертвецкой ситуация кардинально изменилась, и ее следовало тщательно обсудить, однако Надежда смогла говорить лишь несколько часов спустя. По ее соображениям, приближающиеся роды обещали быть тяжелыми, и поэтому она решила дождаться их в этом подземелье, благо недостатка в пище, воде и всевозможных снадобьях здесь не ощущалось. О Калеке не было сказано ни слова — оба они понимали, что их товарищ был заранее обречен на смерть вне зависимости от исхода схватки со Стардахом. Иллабран Верзила сознательно пошел на самоубийственный размен.
Затем, по просьбе Надежды, Артем снял Яшта с рамы и за руку привел в каморку. «Спи!» — сказала она, и жестянщик сразу уснул. Возможно, сейчас это для него было самое лучшее лекарство.
Оставалась проблема Стардаха. Даже Артем соглашался, что отпускать его на волю, даже безоружного, нельзя ни под каким предлогом. Можно было, конечно, оставить его в мертвецкой умирать от голода и холода, но даже в этом положении он представлял немалую опасность. Для воли максара, в отличие от тела, не существовало никаких преград, и она могла призвать к себе на помощь еще невиданных доселе монстров, рассеянных в дальних и ближних краях. Само собой напрашивалось единственное решение: сбросить Стардаха вместе с рамой в ледяную бездну.
— Нет, — сказал Артем. — Я не в состоянии прикончить его теперь, когда он не может защищаться. Если хочешь, называй меня трусом. Да и тебе не советую делать это. Тот, кто носит в себе новую жизнь, не должен запятнать душу убийством. Это будет плохим предзнаменованием.
Решено было вернуться к этому вопросу позже, а пока Артем отправился в мертвецкую за клинком и телом Азда, которого решено была похоронить по обычаям жестянщиков — то есть сжечь на огне.
Явился он как раз вовремя. С полдюжины мартышек, возбужденно вереща, усердно штурмовали дверь. В обычных условиях трусливые и забитые, эти твари не бросились наутек, а сражались до последнего, словно загнанные в угол крысы. Оттаскивая в сторону их хрупкие, почти невесомые тела, Артем смог оценить степень отчаяния, заставившего Стардаха предпринять эту заведомо безнадежную акцию. Дверь была так тяжела, что ее не смогли бы открыть и полсотни мартышек, даже вооруженных тараном.
Тщательно обследовав все соседние залы и не найдя там ни единой живой души, Артем вернулся к мертвецкой. Дверь он оставил открытой настежь и даже подпер какой-то бочкой. За время его отсутствия ничего здесь не изменилось — все так же возвышались горы заледенелых трупов, все так же из невидимой дыры межпространственного перехода тянуло нестерпимой стужей, все так же поблескивали на стенах иголки инея. Стардах был жив и казался совершенно спокойным.
— Ты пришел говорить со мной? — скосив глаза (вертеть головой ему не позволяла массивная железная шина, охватывающая лоб), спросил он.
— Нет. — Артем поежился, не то от холода, не то от мерзкого чувства, что в твоем сознании копается кто-то чужой. Подобно тому, как владелец бронежилета, оставаясь невредимым, тем не менее ощущает болезненные удары пуль, он — неподвластный воле максара — ощущал каждую атаку на свою психику. — Нет, говорить с тобой я не буду.
— Почему ты боишься меня? Руки и ноги мои скованы железом, а сердце скоро скует лед. Разве я могу быть опасен?
— Даже мертвый максар опасен. Так говорит твоя дочь.
— Значит, я по-прежнему страшен вам. Жаль… А ведь на труса ты не похож. Трус никогда бы не решился на то, на что решился ты.
— А на что я решился? — насторожился Артем, уже отыскавший оба клинка.
— Вот видишь, даже ты сам пока не знаешь этого. Те, кто послал тебя в этот мир, обманули тебя. Не истину ты ищешь и не спасение. Ты не желаешь служить максарам, а сам верно служишь тем, кто не без помощи моих предков был некогда повержен и изгнан за пределы обитаемых пространств.
Встретив тебя впервые, я сразу понял, что вскормлен ты совсем в другой берлоге, чем все остальное шныряющее здесь зверье. Да и кормильцы у тебя весьма занятные. Я уж думал, что память о них сохранилась только в древних сказаниях. Жаль, что я тогда недооценил тебя. Гордыня иногда шутит с максарами плохие шутки. Но и ты не обольщайся чрезмерно. Судьба или могучее заклятье, а может быть, и то и другое вместе, пока берегут тебя, но так будет не всегда. Ты просто не в состоянии осознать силы тех, кому бросаешь вызов.