Тело было вялым, непослушным своему властелину, в душе царила пустота. Ни желаний, ни сил…
Хорошо хоть, что еще вчера воздействовал на начальника штаба и заранее подбодрил своих людей, а то бы совсем труба.
Верный Гришка с самого утра умчался контролировать прапора. Ладно, что помнил о полномочиях последнего и согласился потерпеть, не переть немедленно на рожон, а для начала собраться с силами.
Сил же стало заметно меньше. Один из двух полков почти разгромлен, люди в нем перепуганы и если не разбежались сразу, то исключительно из-за страха перед своим главарем да в надежде, что новый удар атамана обрушится на врагов, сметет их с лица земли, как вчера были сметены волколаки.
В том же направлении пытался воздействовать губастый Яшка. Он убеждал матроса собраться, повторить вчерашнее, словно речь шла о сущих пустяках.
– Допрыгаешься, Яшка, – предупредил его Горобец, однако никакой угрозы в его голосе не было.
– Ты подкрепись. Может, получше станет. – По приказу Янкеля мужики натаскали в вагон снеди на роту. Хорошо хоть, не на батальон.
Федор пожевал без малейшего аппетита и отбросил ложку в сторону.
Есть вилкой он так и не научился.
– Вспомни, что сам говорил. Сегодня мы должны быть в Смоленске, – в очередной раз повторил Янкель.
– Да, братва, – припомнил Горобец.
К матросам он относился гораздо лучше, чем к любым другим людям. То ли в память о службе, то ли не мог забыть совместных мартовских подвигов.
– Что мы там намечали делать? – Федор приподнял голову и уставился на помощника суровым взглядом.
– Послать наш третий полк, а жителей Починка использовать для охраны тыла, – Янкель заметно оживился.
Он уже понял, что колдовство такой силы, как вчерашнее, высасывает из колдуна массу энергии, превращает его на время в обычного слабого человека. Еще бы знать, как быстрее вернуть утраченные способности! Ну там, водка, кокаин… Так ведь отказывается!
– Тогда поехали, – кивнул матрос.
По дороге он и в самом деле успел воспользоваться своими обычными средствами. Особого эффекта обращение к ним не дало, но все же Федор стал несколько бодрее и в его глазах пока слабенько замаячили отблески вчерашнего.
И все-таки это были лишь отблески.
Согнанное на центральную площадь население Починка, вернее, то, что от него осталось, получило лишь минимальный заряд послушания повелителю.
Ставший своеобразным специалистом в подобных делах, Янкель пришел к выводу, что в обыденной жизни этого хватит, а вот вынесут ли мужики и бабы серьезное испытание – это еще вопрос.
Зато на фронте был полный порядок. Костя не подкачал, оправдал доверие, хотя и был всего лишь прапорщиком, и все поле было густо усеяно телами защитников Смоленска. Остатки их с жалким самодельным бронепоездом были отброшены за следующее село и неудержимо откатывались к городу.
Горобец послал для развития успеха свой последний, третий полк, а сам не торопясь пошел по месту недавней бойни.
Вид застреленных и порубленных людей оказал на него гораздо более благотворное влияние, чем смесь самогона с кокаином. Матрос шел и с наслаждением впитывал в себя витающие над полем предсмертные страдания. Боль и ужас тех, кто вступил сюда живым, а теперь валялся в самых разнообразных позах, вливались в душу дивной музыкой, наполняли ее силами, уверенностью, что отныне так будет всегда.
Хорошо!
Слово не было произнесено, однако Янкель угадал его, выждал еще немного и велел подавать бричку.
Надо было догнать уходящих вперед людей, чтобы не опоздать, вступить в Смоленск вместе с ними…
– Так. Еще немного, и будет пора.
Аргамаков наблюдал за ходом боя с левого фланга. Вправо и влево по гребню залегла рота Мартынова, чуть в стороне, прикрытая от нежелательных взглядов кустами, притаилась полевая батарея, а позади в низинке в готовности к действию находился эскадрон гусар Сухтелена. Точнее, в связи с отсутствием подполковника, эскадрон Радена.
Плохо было то, что запасные все-таки спутали карты. Их бессмысленное наступление и паническое бегство опрокинули отряд Орловского, заставили отступить гораздо ранее запланированного срока. Как следствие, обходной отряд никак не успевал выйти к цели. Это могло повлиять на окончание сражения, да что теперь делать?
Банда уже втянулась в приготовленный ей мешок. Следом за цепью пехоты, преследовавшей Орловского, уже без строя двигалась толпа бандитов, ехали двуколки с пулеметами, тянулись две трехдюймовые пушки. Бандиты шли, позабыв про охранение, не подозревая ни об отряде Аргамакова, ни о залегших с другого фланга юнкерах.
Какие засады? Бой свелся к тому, что передовая цепь теснила небольшой отряд Орловского. Люди подполковника огрызались, заставляли врагов поминутно ложиться на землю в поисках укрытия от пуль, а потом медленно отходили в сторону города.
Здесь же, на железнодорожных путях, продолжался поединок между «еловым» бронепоездом и «Хунхузом». То один, то другой из них выдвигался вперед, давал несколько выстрелов по своему противнику или пехоте, а затем отходил назад, сбивая вражеские прицелы.
Вдоль железнодорожного полотна, догоняя наступавших, торопливо неслись три брички и с дюжину всадников. В головной повозке виднелась фигурка в черном бушлате. Аргамакову страстно хотелось верить, что это тот самый матрос и нынче наступит конец его кровавым подвигам…
Либченко наблюдал за бандой с противоположной стороны. Он не забывал ни одной из данных ему задач. Ни об официальной, ни о той, что дал ему соратник и повелитель. Первая казалась ему пустяковой, вторая требовала тщательного осмысления. Тут надо было сделать так, чтобы никто не усомнился в направлении атаки, да и само направление подобрать безупречно. Прямиком на пулеметы.
– Имшенецкий! Готовьте ракеты!
Отдавая приказ, Аргамаков обернулся и увидел несущегося стремглав всадника.
Последний явно был местным. Уж очень умело выбирал себе путь, так, что никто из банды не мог заметить его появления.
– Так.
В душе родилось нехорошее предчувствие. Судьба никогда не приносит хорошую весть перед боем. Теперь приходилось дожидаться появления неведомого гонца, ибо после первого же выстрела что-либо менять будет уже поздно.
Вблизи всадник оказался молоденьким парнишкой, одетым в военную форму явно с чужого плеча. Очень уж мешковато сидела на нем гимнастерка. Да и по возрасту парнишка никак не подходил для службы. Разве что в кадетском корпусе.
Аргамаков спустился вниз и чуть приподнял руку. Всадник понял значение жеста, остановил усталого коня рядом с полковником, соскочил и торопливо, то и дело сбиваясь на ненужные мелочи, принялся рассказывать.
Бойцы продолжали лежать в цепи, и только гусары старались подойти поближе, понять суть новой беды.
В том, что опять пришла беда, не сомневался никто.
Полковник задал несколько уточняющих вопросов и задумался.
Услышанное в корне меняло ситуацию, требовало произвести перегруппировку сил и делать это в самый неподходящий момент. С другой стороны, никакого выбора просто не оставалось.
Или все-таки был?
Рука сама извлекла папиросу, и полковник закурил, нервно, не сознавая этого.
Драгоценные мгновения уходили, как вода в сухой песок.
– Так. – Аргамаков резко отбросил папиросу прочь. Тянуть или что-либо менять было уже поздно. – Радена ко мне! Имшенецкий! Приготовиться!
– Подождите, Александр Григорьевич! Что все-таки стряслось? – Канцевич не спускал глаз с командира.
Барон уже был тут как тут, поэтому Аргамаков сказал сразу обоим:
– В Смоленске бой. Подробности неясны. Похоже, часть запасных опять вздумала свести счеты. За неимением в городе юнкеров – с нами. Ваша задача, барон, пробиться с эскадроном к казармам и держаться до тех пор, пока мы не закончим операцию. Больше выделить никого не могу. До города доберетесь эшелоном. Зря не рискуйте. Только держитесь. А мы тем временем здесь… Имшенецкий, заснул?
Ракета, дымя, пошла в голубое небо, и, салютуя ее полету, дружно громыхнули пушки…
Глава девятнадцатая
В ту ночь Селивачев спал плохо. Как, впрочем, и в предыдущие, с того самого дня, когда пришло официальное известие об отречении. Но если тогда еще жила надежда, что страна оправится от нанесенной ей раны, то спустя пару недель появилось твердое понимание: рана оказалась смертельной. Государственный организм не вынес, да и не мог вынести насилия над своей природой. Насилия тем более пагубного, что оно произошло в годы страшной и беспощадной войны.
Какие-то люди ради своей выгоды решили принести в жертву целую страну. Уж очень им хотелось покрасоваться на переднем плане, почувствовать собственную значимость, продемонстрировать всему миру, что отныне и навсегда Россия пойдет по пути тех государств, которые всегда желали ей зла, а ныне по капризу судьбы стали ее союзниками.
Значимость оказалась дутой, выгода – сиюминутной, путь после первого поворота привел к пропасти.
Солдатские комитеты из наиболее говорливых и бестолковых солдат, а то и вообще полууголовного сброда, свели на нет приказы и распоряжения, ликвидировали дисциплину, и место могучей, крепкой духом армии заняла неуправляемая толпа…
Какое-то время Селивачев еще пытался подстроиться к власти, не мог забыть, что война продолжается, но все его потуги оказались тщетными.
И тогда генерал махнул на все рукой. Он быстро сдал, постарел, заболел всеми мыслимыми старческими хворями и в итоге был отчислен от должности и оказался в резерве чинов. Но должность все равно превратилась в фикцию, а резерв как-то незаметно сменился жильем на вольном положении.
Селивачев с горестью наблюдал за всеми перипетиями смоленской жизни до тех самых пор, пока даже наблюдение за нынешним абсурдом не стало казаться ему глупостью.
И тогда начался последний этап в жизни старого генерала. Он всецело отгородился от действительности, проводил дома все дни и вечера. В свою очередь город тоже забыл о нем, словно никогда не было на земле подобного полководца.