Он показал и потребовал:
— Повторите!
— Я устала, — возразила донья Энкарна.
— Повторите!
— Я хочу пить.
— Повторите!
— Вы что, не слышали? Я устала и хочу пить.
— Если вы сейчас же не повторите вольт, это будет наш последний урок.
С минуту ему казалось, что она запустит в него шпагой и выбежит из зала. В жизни Диего Пераля не было ничего дольше этой минуты. Когда же время истекло, она вернулась в исходную позицию и повторила вольт: раз, другой.
— Лучше, — кивнул он. — Теперь с батманом. Сражаюсь я в бою кровавом, а на дуэли я дерусь…
И встал в меру, готовясь к удару шпаги о рапиру.
Кроткая, как овечка — если можно вообразить овечку в гусарском доломане, со шпагой в копытцах — донья Энкарна изобразила вольт с батманом. Отвратительно для гусара; безукоризненно для дочери маркиза де Кастельбро.
— Выпад!
Выпад его порадовал не слишком, но Диего раздумал придираться. Следовало закрепить успех, точнее, послушание.
— Хорошо! Можете перевести дух и выпить воды.
— Благодарю, маэстро. Вы слишком добры ко мне.
Он прислушался. Нет, издевка померещилась.
— Только не пейте много. Нам еще работать…
Камеристка кинулась к госпоже с бокалом воды, слегка подкрашенной вином. Донья Энкарна отпила треть — и с видимым сожалением вернула бокал. Черт возьми, подумал Диего. Ее покорность хуже строптивости. Почему мне хочется попросить прощения за грубость? Я не сказал ничего лишнего. Будь на ее месте мужчина…
Его до сих пор смущал мужской костюм на женщине. То, что костюм был воинской формой, лишь усиливало смущение. А может, не смущение — Диего никак не мог подобрать название для своей слабости.
— Мой ястреб, — сказала дочь маркиза де Кастельбро.
— Что? — удивился Диего Пераль.
— Не ястреб, а надутый гусь? Не обращайте внимания, маэстро. Я репетирую. Не ястреб, парирование, рипост в бедро. А надутый гусь, укол «in seconda» с шагом, рассчитанный на шаг противника влево…
— С переводом шпаги, — напомнил Диего.
— С переводом шпаги, — согласилась донья Энкарна. — С внешней стороны. Вы уверены, что это эффективно?
— Это эффектно. В нашем случае зрелищность важнее практического результата. Еще два дня, и вам понадобится настоящий партнер. Я имею в виду, тот партнер, который будет играть Трамонтена.
— Да, — задумчиво сказала донья Энкарна. — Понадобится настоящий. Закрепим, маэстро? Я уже отдохнула.
Она мне в дочери годится, думал Диего, глядя на непривычно тихую девушку. Роди мне Мадлен девчонку, когда я, наглый сопляк, второй год тянул пехотную лямку — у меня могла бы сейчас быть семнадцатилетняя дочь. Почему же мне временами кажется, что младший здесь я? Что она вертит мной, как я — рапирой? Где ты, Мадлен, обозная роза? Ты бы объяснила мастер-сержанту Пералю, что происходит. Ты знала толк в таких вещах, циничная, потрепанная, грудастая Мадлен, всегда готовая утешить солдата за горсть монет…
Он встал в меру. Клинки соприкоснулись, но донья Энкарна не спешила атаковать. Диего наметил выпад, не доведя укол до конца. Так в театре подают реплику «из-за такта», выталкивая партнера на ответ. Нет, не помогло. Робость, решил Диего. Робость после выговора. Он повторил выпад, приглашая ученицу к намеченной серии действий. Даже словами подсобил:
— А я вам повторяю: нет!
— Я смотрела «Колесницы судьбы», — невпопад ответила дочь маркиза де Кастельбро. — В постановке Монтелье. Мне было тринадцать лет, и я считала себя едва ли не старухой. Да, возрастные ограничения. Они злили меня больше, чем красный плащ — быка. Но я смотрела версию для визора, а не полный транс-вариант. Отец ничего не узнал, мать — тоже. У маленьких девочек есть свои маленькие хитрости.
— А я вам повторяю: нет!
Диего понятия не имел, зачем он снова вступил с текстом пьесы.
Девушка улыбнулась:
— А я вам повторяю: да. Я влюбилась в вашего отца. Сперва в главного героя, потом — в саму пьесу, а там и в блистательного Луиса Пераля, чьи уши торчали из-за каждого монолога. В доктора философии, избитого палками за эпиграмму. Вас когда-нибудь били палками, маэстро?
— А я вам повторяю: нет, — уныло буркнул Диего.
— Я и не сомневалась. Вас — нет, его — да. Вы же из-за этого взялись за шпагу? Сбежали в армию? Вы похожи на отца, дон Диего. Его тоже после того злополучного раза никто не бил. Ну как же, гений Эскалоны, Чудо Природы! Он выковал себе другую шпагу — славу. Тронь кто-нибудь Луиса Пераля хоть пальцем, и в воздухе сверкнет сотня клинков, готовых покарать злодея! Каждому будет лестно отомстить за гения. Это все равно, что мстить за Эскалону…
Диего скосил глаз на камеристку. Та сидела статуей, глухая, немая и безучастная. Кажется, она перестала дышать. Черт возьми, подумал маэстро. Ну конечно же! Не камеристка — дуэнья. Не служанка, а сопровождающая, чья задача — следить за надлежащим поведением подопечной. Раньше его смущал возраст дамы, тенью ходившей за дочерью маркиза, возраст и свобода нравов — в дуэньи не брали молодых. Если донья Энкарна при всей строгости ее семьи настояла на такой дуэнье, добившись разрешения от родителей — это много говорило о качествах лже-камеристки, но еще больше говорило о характере Энкарны Олдонзы Марии де Кастельбро.
— Моя рапира будет первой, — с угрозой в голосе произнес Диего Пераль. — Задень кто-нибудь отца, и дону Луису не придется ждать, пока сотня клинков покинет ножны.
— Подайте реплику, — велела донья Энкарна.
— Что?
Он и забыл, где находится.
— Подайте реплику. Ну же! Льстецы про вас такое пели…
— А я вам повторяю: нет!
— Вы, значит, рыцарь дутой славы? Не ястреб… Колите!
Выпад. Парирование. Рипост в бедро.
— …а надутый гусь?
Шаг, рассчитанный на шаг противника влево. Перевод шпаги с внешней стороны. Вполне удовлетворительный перевод. Укол «in seconda». Укол не очень. Слишком много чувства.
— Сражаюсь я в бою кровавом…
Вольт налево.
— …а на дуэли я дерусь…
Батман. Здесь намечался батман. Он ждал, что сейчас клинок ударит о клинок, затем последует выпад в грудь. Он ждал, и напрасно. Выполняя вольт, донья Энкарна поскользнулась. Подошва щегольского гусарского сапожка поехала на вощеной паркетине, девушка всплеснула руками, едва не выколов маэстро глаз наконечником своей шпаги. Тело среагировало быстрей рассудка: Диего парировал, выбив оружие из пальцев дочери маркиза. Он мгновенно убрал рапиру в сторону, стараясь не задеть девушку острой сталью, шагнул вперед — и, сам того не желая, поймал в объятия падающую ученицу.
Рапира зазвенела об пол.
— Не ястреб? — одними губами спросила донья Энкарна.
— Я…
— Значит, не ястреб?
— Вы…
— А надутый гусь?
— Ты…
— Кажется, я не вовремя.
В дверях стоял дон Васко — Васко д’Авилькар, жених Энкарны де Кастельбро. Он был в форме артиллерийского офицера: темно-синий мундир с красной выпушкой, шейный платок, плащ-накидка на витом шнуре. Видом и осанкой дон Васко полностью соответствовал требованиям гвардейской пешей артиллерии, куда зачисляли не раньше, чем после семи лет службы в линейных частях, и только если ты был широкоплечим молодцом саженного роста. Мрачностью лица сеньор д’Авилькар полностью оправдывал свое имя, значившее «ворон».
Кивок дона Васко вряд ли кто-нибудь счел бы поклоном.
— Дон Диего, я жду вас внизу.
Уже на лестнице, строго-настрого запретив донье Энкарне следовать за ним — да так, чтобы и в голову не пришло ослушаться! — Диего еле слышно пробормотал:
— А на дуэли я дерусь.
Отец, Чудо Природы, был прав, как никогда.
— …Жди, скоро буду!
Дав отбой, Мигель Ибарра спрятал коммуникатор за пазуху — подальше от любопытных глаз, а главное, шаловливых рук. По улице слоистыми волнами полз удушливый дым — горела аптека Хромого Гильермо. Целебные снадобья, угодив в огонь, вызывали прямо обратный эффект: Мигель отчаянно закашлялся. Еще чуть-чуть, подумал он, и я выхаркну легкие на мостовую. Глаза резало — хуже некуда.
— Мигель!
Из дыма, отчаянно подволакивая ногу, вывалился трубочист, нагруженный двумя баулами жуткого вида. Путем сложных умозаключений Ибарра опознал в трубочисте Гильермо, владельца полыхающей аптеки. Сажа и копоть покрывали аптекаря с ног до головы; волосы стояли дыбом, опасно дымясь, как аркебузные фитили.
— Помоги! Сам не дотащу.
Мигель решил не задавать лишних вопросов. Он отобрал у калеки один баул, крякнув, взвалил на плечо.
— Скорее! — торопил аптекарь. — Сейчас рванет!
И с прытью, неожиданной для человека, чья правая нога короче левой, припустил кособокой рысью прочь по улице. Опешив от такого зрелища, Ибарра едва нагнал его у перекрестка. Тут позади рвануло, как и обещал Гильермо. Плотная жаркая волна ударила по ушам, толкнула в спину, швырнув Мигеля на булыжник. Баул придавил ногу, в нем что-то глухо лязгнуло. Перевернувшись на спину, Ибарра наблюдал, как над вчерашней аптекой, а сейчас — руинами, вздымается к небесам черный гриб с красными проплешинами. Вскоре сверху начали падать обгорелые куски дерева, жесть и черепица, какие-то тряпки. Траурными мотыльками кружились жирные хлопья копоти.
«Вовремя убрались, — Ибарра помотал головой, тщетно пытаясь вытрясти из ушей поселившийся там звон. — А то бы прямиком в рай улетели. Собирай нас Господь по частям… Знатно шарахнуло! Небось, во всем квартале ни одного стекла целого не осталось…»
— У тебя там что, пороховой склад был?
Хромой Гильермо намеревался встать, но пока успел подняться лишь «на четыре кости». Ибарра орал ему в ухо, как глухому. Хотя насчет глухоты беспокоиться стоило самому контрабандисту — он едва слышал себя, словно не вопил, а шептал.
— Хуже.
— Что?!
— Хуже, говорю!
— Ну, ты даешь! — восхищенно ахнул Мигель. И задним числом спохватился: — А как же твоя Паула? Дети?!
— Они в деревне, у Хорхе. Позавчера отправил. Идем, надо бомбы нашим отнести. Без них баррикаде не выстоять.