Уж что-что, а законы мар Фриш знал досконально.
Уником оказался зарегистрирован на Энкарну Олдонзу Марию де Кастельбро. Задача усложнялась, и это доставило Гилю толику удовольствия. В бытность следователем ему приходилось решать куда более сложные головоломки: преступления гематров планировались идеальным образом, все возможные «ниточки» обрубались или надежно прятались. Но, как говорят на Сечене: «На безрыбье — и рак рыба». Любое усложнение задачи мар Фриш сейчас мог только приветствовать.
Снимки доньи Энкарны. Семья. Увлечения. Образование. Круг знакомств. Сортировка по полу и возрасту. Просмотр стоп-кадров. Изображение человека, спасшего Гиля, с камер периметра квартала. Поиск соответствий. Идентификация по снимку. По предполагаемым имени и фамилии. Спаситель представился мар Фришу, как Диего Пераль, но в сложившейся ситуации человек мог соврать, и скорее всего соврал на самом деле. Главарь наемных убийц, а вернее, заказчик убийства, потому что он не вмешивался в драку, произнес вслух и имя, и фамилию спасителя. Память гематра, будь мар Фриш в обычном состоянии, сохранила бы эти данные в точности. Но, мучимый раной, Гиль в момент начала конфликта находился на грани обморока. Запомнились отдельные звуки и фрагменты реплик. Вероятность того, что объект поисков зовут Диего, составляла шестьдесят восемь процентов ровно. Вероятность того, что фамилия объекта заканчивается на «раль», составляла пятьдесят шесть целых тридцать две сотых процента.
«Диего Пераль», — доложила система.
Не соврал, отметил гематр.
Через три минуты сорок семь секунд все сделалось яснее ясного. Любовная связь с дочерью гранда, сословное неравенство, побег. Семья девушки в бешенстве, наемники-головорезы идут по следу, влюбленные пытаются улететь с планеты, отец подает дочь в розыск… Пикантность собранной информации придавал любопытный нюанс: спаситель Гиля оказался сыном драматурга Луиса Пераля, известного далеко за пределами Террафимы. Мар Фриш трижды смотрел «Колесницы судьбы», снятые великим Монтелье. Ему нравилась математическая выверенность акцентов и композиции фильма. Особенно ему нравился трагический финал: гораздо логичнее, чем хеппи-энд в оригинале пьесы, которую Гиль читал в переводе на унилингву.
Это усилило желание помочь Диего Пералю на два с половиной процента.
Большинство инорасцев считало, что гематры лишены эмоций. Это не вполне соответствовало действительности. Эмоциональные пики гематров были значительно ниже, чем у прочих рас Ойкумены, но они имелись. Просто гематры никогда не проявляли эмоции внешне и почти никогда не руководствовались ими, принимая то или иное решение.
Не руководствовались, но учитывали в числе других факторов.
Вероятность того, что Диего Пералю и Энкарне де Кастельбро удалось — или удастся в ближайшем будущем — покинуть планету, составляла четыре целых семь десятых процента. Вероятность гибели Диего Пераля в ближайшие сорок восемь часов составляла семьдесят девять целых тридцать три сотых процента. Диего Пераль, обремененный проблемами, спас жизнь Гилю Фришу. Вероятность того, что случайный прохожий придет на помощь ограбленному и тяжелораненому инопланетнику, была ничтожна, как ни считай. И все же, несмотря на приговор чисел — мар Фриш наслаждается покоем в регенерационной капсуле, а в помощи нуждается эскалонец, и у дона Диего нет двух суток, которые назначил ему гематр.
Гиль Фриш принял решение.
Теперь ему предстояло убедить остальных.
— Есть внеплановые клиенты, — сбор всей команды в закрытый вирт-круг занял четыре минуты тридцать шесть секунд. — Двое, мужчина и женщина. Вылет в течение суток.
— Что за клиенты?
— Мужчина спас мне жизнь. Я ему должен.
Пауза. Собеседникам Гиля требовалось время на осмысление.
— Мы работаем только с подачи Центра.
Изображения отсутствовали. Звучали голоса, вернее, голос: один на всех, модулируемый программой из загруженного спецпакета. Когда совещание закончится, программа очистки не оставит в вирте Террафимы никаких следов общения команды. Отсутствовал и упомянутый Центр. Вернее, центр существовал, но назывался совсем иначе, да и на центр с большой буквы Ц, как его принято изображать в скверных боевиках, походил мало. Тем не менее, Гиль знал, кто ответил первым, сославшись на невозможность самостоятельной акции. За два года он успел хорошо изучить своих коллег.
Мар Фриш молчал и ждал.
— Нам не запрещали самодеятельность!
— Но мы еще ни разу…
— Просто случая до сих пор не было. Кому повредит лишний грошик?
— Центр гарантирует нам надежность клиента. Центр обеспечивает безопасность. А если этот спаситель начнет болтать?
— Да что он знает?!
— Думаешь, трудно вычислить, кому он тут, в Эскалоне, жизнь спас? И потянется ниточка…
— А мы ему объясним.
— Что?!
— Что молчание — залог здоровья и долгих лет жизни.
— Центр будет недоволен.
— Переживут. Мы им не мальчики на побегушках.
— Я бы не хотел конфликта…
— В Ойкумене все слева подрабатывают. Чем мы хуже?
Гиль мог бы рассказать, чем заканчиваются «левые заработки». Из-за частных расследований он вылетел со службы. А ведь вероятность, что об этом узнает начальство, выглядела чистым мизером… Но мар Фриш благоразумно промолчал: сейчас делиться печальным опытом с коллегами было не в его интересах.
— Опомнитесь! Нашему товарищу спасли жизнь!
— Думаю, наш товарищ уже оценил степень риска.
Имен и прозвищ вслух не произносили. Если же кто-то, забывшись, брякал лишнего, умная программа автоматически трансформировала личные данные в нейтральное «наш товарищ». При встречах лицом к лицу это служило неистощимым источником для шуток.
— И что?
— И счел ее приемлемой. Если рейс оплатят по норме, я согласен.
— Вот! Я ж говорю, лишний грошик…
— Личные мотивы не должны ставить под угрозу общее благо. Мнения разделились. Что скажешь, наш товарищ? У тебя есть аргументы?
— Есть, — сказал гематр Гиль Фриш. — Я так хочу.
В вирте повисла потрясенная тишина.
Он очень устал.
На обратном пути Диего тысячу раз пожалел, что согласился воспользоваться экипажем дона Васко. Словно беря реванш за проигранную дуэль, раненый всю дорогу вел себя самым отвратительным образом. Молодой артиллерист с каждым оборотом колеса превращался в старика: вредного, сварливого, оскорбительно надменного. Казалось, дон Васко хочет спровоцировать попутчика на новую дуэль, авансом — едва, значит, встанем на ноги, сразу и сойдемся. Диего терпел, кусая губы. Слава Богу, доверенный слуга Васко д’Авилькара и впрямь был молчуном с лицом дубового идола и чувствительностью коновязи. Скажи Мануэль хоть слово — да что там слово! — фыркни он невпопад, скриви рот в мимолетной ухмылке, и маэстро за себя бы не поручился.
Очень уж накипело.
На площади Трех Генералов он выпрыгнул на мостовую. До дома еще оставалось далековато, маршрут экипажа, о чем Диего прекрасно знал, лежал в удобном направлении, но выдерживать присутствие дона Васко маэстро больше не мог. Холодно откланявшись, Диего нырнул в ближайший переулок — и пошел мерять шагами квартал за кварталом, чувствуя, как раздражение колючим ежом ворочается в сердце.
Он думал, что ходьба успокоит его, и ошибся.
Зимой Пераль-младший отказался от квартиры на улице Сан-Бильдоа, которую снимал третий год подряд, в пользу другой квартиры, поменьше, зато расположенной прямо над новым залом для фехтования. Это сэкономило малую толику эскудо: частью высвободившиеся деньги пошли на аренду зала, и без того съедавшего почти весь заработок, частью — на смену гардероба. Напротив нынешнего жилья, в полуподвале трехэтажного здания, размещалась харчевня тетушки Каэтаны — заведение дешевое, но чистое.
Домой идти не хотелось. Маэстро нырнул в харчевню, удивительно пустую для позднего вечера — звездного часа пьянчуг — и сделал заказ по-солдатски: кувшин крепкого.
— Что подать на закуску? — спросила тетушка.
Диего задумался:
— А поруби-ка мне лука…
Дважды объяснять не пришлось. Вдова флотского бомбардира, тетушка Каэтана отлично знала, чего хотят солдаты, когда у них на душе кошки скребут. Вскоре на столе перед маэстро образовалась вместительная миска с луком белым, желтым и красным, нарезанным полукольцами. Вся эта радость была щедро залита оливковым маслом с уксусом, а сверху умница-тетушка покрошила еще лучка, на сей раз зеленого. Рядом с миской, выпятив треснутый поджаристый бочок, лежала краюха черного хлеба, густо посыпанного солью.
— Неси весь каравай, — рассудил Диего. — И солонку отдельно.
Вино пахло плесенью. То, что в более дорогих выдержанных сортах делалось предметом наслаждения знатоков, в дрянном винце тетушки скорее отпугнуло бы ценителя. Впрочем, Диего сейчас пребывал в настроении напиться, как сапожник, а не рассуждать о букетах и ароматах. Крепость, господа! Солдаты крепость берут, а не любуются ею издали.
Кувшин быстро опустел, пришлось брать второй.
Харчевню маэстро покинул минут через двадцать после того, как колокол на звоннице церкви Святого Случая пробил полночь. Настроение вряд ли улучшилось; скорее утонуло в мутном омуте хмеля. Пистолетный ящик он забыл под столом, но нисколько не волновался: умница-Каэтана приберет и сохранит до следующего визита. Завтра сплю до полудня, сказал себе Диего. Учеников у меня нет: в смысле, завтра никто в зал прийти не должен, а к маркизу де Кастельбро я больше не ходок. Задаток мы, дружище, отработали с лихвой; если маркиз сочтет нужным, пришлет нам остаток гонорара с посыльным.
Не сочтет — ну и черт с ним!
В зале было темно. Зная наизусть каждую пядь паркета, каждый угол мебели и расположение манекенов, маэстро не нуждался в свете, чтобы подняться наверх, в спальню. Он бы без труда сделал это слепым, глухим, пьяным в стельку, но чутье, дитя кровавых лет войны, остановило Диего на половине пути. Слегка покачиваясь, он сообразил, где находится ближайшая стойка с оружием, прикинул время, которое понадобится ему, чтобы вооружиться, отбить возможное нападение от окна, плотно закрытого шторами, и в ответ атаковать самому — все это одними навыками, памятью мышц и сухожилий, без помощи рассудка, мирно дремлющего на дне выпивки.