Синоби подпитывал «технику» бахиром и собственной жизнью, щедро оплачивая свою месть тем, чего уже совсем не жалел.
– Красиво. Отважно. Достойно. Но бесполезно, – прогремел голос Хаттори Хандзо, прорываясь сквозь завывание огненного торнадо. – Ты сам выбрал свою участь. Мне жаль. Иного выхода нет…
И всё вокруг поглотила Тьма…
…Холодный воздух обжёг его тело, пробравшись за пазуху толстого домашнего халата. Воспоминания отступили. На время. На время они оставят его в покое, чтобы вернуться и снова и снова терзать его голосами гибнущих детей. Они вернутся. Чтобы он помнил то, зачем вернулся из Тьмы.
Новый мир. Он слишком понравился вернувшемуся из безвременья Тьмы. Комфортный, куда более мягкий и не такой жестокий, как эпоха Воинствующих Царств.
Котаро хотел жить. Жить свободно, без оглядки на прошлое, познавая и созидая. Но за это следовало заплатить.
Ненависть карающим мечом нависала над ним. Воспоминания вернутся.
– Ты забрал моих детей, Хандзо. Мы сочтёмся, обязательно сочтёмся…
Выяснять отношения на поединках люди начали ещё до появления первой цивилизации. И чем дальше человек заходил в своём развитии, тем сложнее становилась доставшаяся нам от первобытных предков традиция.
Суд Чести стал в своём роде венцом этой эволюции. В Российской Империи подобное никогда не запрещалось, скорее наоборот: устав от раздирающих Русь боярских склок и скандалов, династия Рарогов в 1057 году издала указ, четко регламентирующий проведение подобных мероприятий. Дуэли не поощрялись. И в то же время именно поединок становился тем кардинальным методом решения проблем, что либо принуждал стороны как-то примириться, либо гасил конфликт в связи со скоропостижной кончиной одного из поединщиков.
– Дуэль заявлена «чистой». Кровная месть победителю в ней запрещена. Вы подтверждаете статус дуэли, господин Хаттори?
Разглядывая расслабленно стоящего Шереметева, я только молча кивнул головой Аскольду. Мозг же работал как вычислительная машина, обрабатывая поток поступающей информации о противнике.
Длинные руки и ноги давали ему небольшое преимущество в дистанции. Длинные, до плеча волосы цвета перца с солью Эдуард стянул в «хвост» и повязал сверху ярко-алую бандану; как и я, избавился от верхней одежды, оставшись лишь в сорочке с пышными рукавами и строгих замшевых брюках. Но если на мне были мягкие охотничьи сапоги, то Шереметьев выбивал по мрамору звонкую дробь каблуками стилизованных под старину башмаков. Сходство с придворным щёголем практически исчезло. Передо мной стоял вылитый флибустьер Карибского моря.
Самый большой интерес вызывала его шпага. Нет, ШПАГА.
Почти метровая, остро заточенная полоса отливающего золотом сплава едва заметно мерцала цепочкой глифов, что спиралью обвивали клинок по всей его длине, от основания до самого острия. Кромка лезвий имела свой, отличный оттенок фиолетового цвета, словно намекая на свои особые свойства. Витой эфес почти полностью скрывал кисть моего противника, но мне удалось рассмотреть пару колец внутри него. Благодаря им Шереметев мог легко поменять хват оружия, чуть ли не во время нанесения удара. Это предвещало коварные финты – непредсказуемые и смертоносные, если я допущу невнимательность или ошибусь.
В своем мече я был уверен. Оружие легендарного адмирала Поднебесной Империи, изготовленное из обломков вимана, хоть и не обладало особыми мистическими свойствами, вселяло достаточную уверенность и привычно лежало в ладони.
– Последнее напоминание, господа! Тот, кто нарушит правила и применит Силу, будет нейтрализован мной, и в дальнейшем его судьбу будет определять Трибунал Княжества. Не надейтесь на снисхождение. Трибунал не знает этого слова. Суд Чести объявляю открытым! – громогласно возвестил Аскольд, пятясь до тех пор, пока не слился с толпой зрителей. В то же мгновение несколько аристо в разных концах холла воздели руки, ограждая нас от людей тончайшей пленкой полупрозрачных стихийных щитов. Огонь, Воздух, Вода и Земля. Оранжево-красный, небесно-голубой, ультрамариновый и изжелта-коричневый. Четыре Мастера-арбитра, чьей задачей являлось поддержание энергетических барьеров и фиксация посторонних возмущений Силы.
– Я дам тебе последний шанс, Леон. Последний. Извинись, сложи оружие, и я забуду этот инцидент, – сказал Эдуард, отступая назад и становясь ко мне боком. Правая рука со шпагой взлетела на уровень плеча, согнулась в локте и замерла, устремив остроконечное блестящее жало мне в лицо. Даже решив проявить благородство, придворный не смог отказать себе в эффектных позе и реплике.
– Сколько пафоса! – не удержался я от едкого комментария. – Извиняться должен ты. Перед Алексой. Но раз ты избрал другой путь, позволь мне начать урок?
Стремительный и плавный, его первый выпад чуть не застал меня врасплох. Острие шпаги вспороло рукав моей рубахи – материя с треском разошлась вдоль всего предплечья, не в силах сдержать натиск отточенного сплава.
Эдуард атаковал мою правую руку, желая обезоружить и наказать. За дерзость, за беспечность, за испорченное настроение и подмоченную (при любом раскладе) репутацию.
– Я не стану тебя убивать, Леон. Только слегка покалечу. И изуродую. Тебе как раз не хватает шрама на правой стороне лица, – говорил он, медленным и скользящим шагом танцора начиная нарезать круги вокруг меня.
Отведённое для поединка пространство как раз располагало местом для подобных манёвров – нам была выделена окружность радиусом в двадцать шагов, очищенная от мебели и элементов декора.
Золотистым зигзагом клинок противника вновь метнулся в атаку. И если от первого выпада я отшатнулся, то вторую попытку причинить себе вред встретил, смело шагнув вперёд. Короткий и жёсткий, встречный удар мечом прервал траекторию шпаги Шереметева примерно на трети, в зародыше погасив его будущий финт.
Квинты, кварты, терции… Я не силён в терминологии фехтования. Изящное искусство шпаги так и осталось неизведанной территорией, разве что… мне дали достаточно знаний о том, как именно надо противостоять таким фехтовальщикам. Причём на основе самых разных школ. А мастер Витар и его уроки привнесли в эти знания ещё большую упорядоченность.
Прыжок вперёд сократил дистанцию между нами вдвое. Металл столкнувшихся артефактов ещё скрежетал, когда Шереметев завращал кистью, пытаясь оплести мой меч гибким клинком своего оружия. Но я вовремя уловил его движение и повторил его, усиливая и без того приличную инерцию вращения.
Итальянскую школу фехтования ещё называют «липкой». Контроль клинка противника своим, при помощи постоянного контакта и давления – вот основа данного стиля, что так уважали неприметные «брави» Неаполя, Рима, Флоренции и Венеции.
Может, Шереметев и в самом деле прекрасно фехтовал. Но сражаться за свою жизнь ему приходилось нечасто. А самурай в каждый бой идёт как в последний.
Быстрый подшаг, цуба меча цепляется за витые узоры эфеса, силовой толчок соединённых клинков вверх и удар лбом в переносицу, в лучших традициях подворотен Сибирска, как любил говаривать мастер Витар. Дезориентированный Шереметев свёл помутневшие глаза в кучку и пошатнулся. Не давая ему опомниться, я сомкнул пальцы левой руки на эфесе его шпаги и с силой дёрнул, дополнительно скручиваясь корпусом для большего эффекта.
Сработавшие рефлексы не дали Шереметеву вот так запросто выпустить оружие из руки, и он сделал небольшой шаг назад, незамедлительно нарвавшись носом на жёсткий тычок локтя моей вооруженной руки.
Смачный и влажный хруст свернутого набок нюхательного аппарата сопровождался болезненным вскриком бретёра. Вырвав шпагу у него из руки, я повернулся к нему спиной и медленно направился к противоположному краю дуэльной площадки. И только тогда ощутил сразу несколько мелких порезов на теле и руках, которые заработал во время рискованного приёма.
– Хорошая игрушка. Но она тебе ещё пригодится. Урок этики не окончен, – сказал я, оборачиваясь, и, взвесив шпагу на руке, швырнул её обратно.
Артефакт стоимостью не менее сотни миллионов рублей тонко и обиженно зазвенел на мраморных плитах.
– Итак, господин Шереметев. Напоминаю, вы оскорбили мою спутницу. И должны принести ей свои искренние и глубочайшие извинения за своё непростительное поведение. Есть возражения?
– Я выпущу тебе кишки, щенок, и намотаю их на эту игрушку, – зло прохрипел противник, поднимая оружие с пола и чуть не захлебываясь кровью из сломанного носа.
У него хватило выдержки самостоятельно исправить это повреждение в своём организме. Бретёра переполняли злость и ярость. Его, признанного мастера фехтования, прилюдно бил по лицу незрелый юнец.
И я очень надеялся, что он будет слишком страстно желать отомстить.
Шереметева заметно покачнуло от боли, но, заняв стойку, он вновь вскинул шпагу и приготовился ко второму раунду.
– Тогда продолжим, – пожал я плечами.
Мы рванули друг другу навстречу одновременно. Звон металла наполнил холл небоскрёба, звучным эхом отражаясь от стен, потолка и пола, прокатился по толпе зрителей, вызвав волну женских вздохов и мужских возгласов. Змеиная пластика Шереметева сменилась энергичным и скоростным стилем, похожим на то, как сражался один из моих друзей-кадетов, Хельги Войтов.
Песня металла длилась долгие, томительные десять ударов сердца. Витиеватая и сложная техника Шереметева столкнулась с по-солдатски грубым кэн-до. Долгие десять ударов сердца, наполненных столкновением клинков, рубящими и секущими ударами…
Распластавшись в выпаде, Шереметев практически достиг своей цели – жало шпаги скользнуло по моему левому боку, пропахав неглубокую борозду вдоль рёбер. И нарвался на встречный удар кулаком, с зажатой в нём рукояткой меча. Схлопотав в висок, бретёр упал на колено и нарвался на ещё один удар – на этот раз коленом в лицо.
Шипя от боли, я стиснул зубы и склонился над опрокинутым на спину противником, приставив острие меча к его горлу. И с удивлением обнаружил на стали клинка глубокие зазубрины, изуродовавшие меч донельзя.