– Все твои три варианта разведки, – сказал Зарубин, –
будут лишь подготовкой. Потом настанет моя очередь действовать. А поскольку это так, пойдем сегодня в леспромхоз.
Новая прогулка не особенно улыбалась Кострову: частые путешествия в город и обратно очень утомили его.
– А что, если мы не пойдем, а поедем? – осторожно спросил он командира бригады. – Запряжем парные сани и покатим.
– Еще лучше, – ответил Зарубин. – Давай командуй и заходи в окружкомовскую землянку. Надо попрощаться с комиссаром и Пушкаревым. Предупреди Охрименко и
Макуху. Пусть будут готовы.
…Пушкарев и Добрынин готовились идти в бригаду
Локоткова, и Зарубин застал их за упаковкой вещевых мешков. В ближайшие дни должна была состояться межбригадная партийная конференция, которую надо было хорошо подготовить.
– Ну как, наговорились? – встретил Зарубина комиссар.
– Наговорились.
– Получается что-нибудь?
– Хорошо получается.
– У Кострова, батенька мой, всегда получается, – весело заметил Пушкарев. – Я удивляюсь только, как он мог работать до войны преподавателем. Он по призванию или разведчик, или дипломат.
– Пожалуй, верно, – согласился Зарубин и коротко рассказал, что сделали Костров и Снежко в городе.
И Добрынин и Пушкарев выразили искреннее удовлетворение.
– Я часто думаю о Кострове, – сказал Пушкарев, – и пришел к такому выводу, что… – Он осекся. В землянку вошел капитан Костров.
Тут же начали прощаться, так как Костров доложил, что сани готовы.
– Вот что, Валентин Константинович, – сказал Пушкарев, положив руку на плечо Зарубина. – За своевременную явку делегатов твоей бригады на конференцию несешь ответственность ты, как член бюро окружкома. Разреши надеяться, что все будет в порядке?
– Разрешаю, – улыбнулся Зарубин и обнял Пушкарева.
– Не подведем. Тут есть и кроме меня член бюро. – Он подмигнул в сторону Кострова. – Я их всех заставлю помогать мне…
– Правильно! – одобрил Добрынин. – Но ты не вздумай только без меня школой заняться.
– Нет, нет, – успокоил комиссара Зарубин. – Для меня самого еще неясно, как ею заняться. Вот соберем с Георгием Владимировичем все данные, а тогда сообща подумаем. Во всяком случае, до конференции ничего не получится.
Все еще раз пожали друг другу руки. Зарубин и Костров направились к заставе, где их ожидали сани.
В сторонке от заставы, около саней, горел костер, и вокруг него сидели партизаны. Погода стояла тихая, безветренная, теплая. Аромат хвои смешивался с запахом махорки, которой усиленно дымили партизаны. Охрименко и Макуха лежали в санях, о чем-то беседуя. При появлении командира бригады и начальника разведки, которых сопровождал дежурный по лагерю, все поднялись.
– Вернется лейтенант Рузметов, – сказал Зарубин дежурному, усаживаясь в сани, – передайте ему, что я буду завтра.
– Есть! – коротко ответил тот.
Сытые кони взяли с места, и дедушка Макуха уперся ногами в передок, чтобы сдержать их горячий бег. Комья снега из-под копыт лошадей взметывались кверху, летели в сани, попадали в лицо. Зарубин и Костров улеглись на бок, лицом к лицу. Приятно было прокатиться в теплую погоду по лесу, зная, что тебя ожидает уютный, натопленный дом.
Зарубин впервые ехал в леспромхоз. До этого у командира бригады не было надобности показываться там, и он только смутно, со слов других представлял себе старосту Полищука, который уже оказал немало услуг партизанам.
«Посмотрим, каков он из себя», – думал Зарубин, пытаясь мысленно нарисовать себе образ старосты.
Ему представлялся высокий, бородатый, хмурый мужик с медной бляхой на груди, с басовитым голосом и черными сверлящими глазами. Таким он и приснился Зарубину, незаметно задремавшему в санях.
Очнулся Зарубин от звука голосов. Солнце закатывалось за зубчатую стену леса. Сани стояли в каком-то дворе, и около них были Костров, Охрименко, Макуха и староста
Полищук, совершенно непохожий на того, который представлялся Зарубину.
Стряхнув с себя сено, Зарубин слез с саней. Ему стало неловко, что он проспал почти всю дорогу.
«Еще черт знает что подумают», – подосадовал он на себя, но его неприятные мысли тотчас были развеяны
Макухой.
– Не езда, а скука, – сокрушенно доложил дед. – Враз все заснули. Один ты тихо спал, Константинович, а капитан с Охрименко всю дорогу хрюкали, ровно поросята.
«Значит, не один я храпака дал», – успокоил себя Зарубин.
– Как же не заснуть? – оправдывался Костров. – Такой воздух, солнце припекает, и лежишь без дела.
Вошли в дом. Жена старосты начала хлопотать у печи.
Партизаны расселись за большим прочным столом.
Полищук стоял в сторонке, ожидая указаний.
– Садись, – сказал ему командир бригады.
Староста сел.
– Сколько саней посылаешь в больницу с дровами? –
спросил Зарубин Полищука.
– Четверо.
– Так… – Зарубин прикрыл глаза ладонью, о чем-то сосредоточенно думая.
Костров наблюдал за ним, ожидая, что он скажет дальше.
– Ну? – как бы очнувшись, спросил Зарубин после минутного молчания. – На чем мы остановились?
– На четырех санях, – ответил Костров, сдерживая улыбку. Он догадывался, что командир бригады думал сейчас совершенно о другом.
– Чьи сани, лошади? Кто их пригоняет сюда? – интересовался Зарубин.
Строгие глаза, властная, сдержанная речь командира партизанской бригады внушали почтение Полищуку. Он с опаской поглядывал на Зарубина, боясь вызвать у него вспышку гнева. Ему довелось слышать от партизан, что командир их строг и любит во всем точность и ясность.
Подбирая каждое слово, Полищук растолковал, что подводы и сани обычно присылает управа и наряжает на трое-четверо саней одного возчика. Но поскольку на леспромхоз ложится обязанность разгружать и укладывать дрова в городе, приходится выделять своих людей. В таких случаях он, староста, наряжает полицаев или стариков, живущих в леспромхозе.
Зарубин смотрел в одну точку. Какая-то неотвязная мысль продолжала беспокоить его.
– А кто сейчас поедет с санями? – заговорил он. Староста посмотрел на Кострова, как бы прося его помощи. Он не знал, кого пошлет Костров.
– На каждые сани посадим по одному человеку, – ответил Костров. – На одних – возчик, на других – полицаи, на двух других – Охрименко и Макуха.
Зарубин поинтересовался, какой дорогой можно попасть к больнице и обязательно ли надо ехать через город.
– Нет, не обязательно, – ответил Полищук. – Есть объездная дорога, через нижний мост.
Зарубин достал из планшетки карту, разостлал ее на столе и начал рассматривать.
Знакомая карта, над которой часто склонялись головы командиров, была испещрена пометками и воскрешала в памяти много ушедших в прошлое боевых эпизодов.
– Какую дорогу ты имеешь в виду, покажи, – строго сказал командир бригады.
Староста засуетился, зачем-то выдвинул ящик стола и полез в него, потом раскрыл стоящую в углу тумбочку, вернулся к столу и, наконец, промычав что-то невнятное, скрылся во второй комнате.
– Глаза, видать, не найдет, старая колода, – пояснил дедушка Макуха.
Полищук вернулся с большими очками в медной оправе, которые он протирал на ходу полой рубахи. Водрузив очки на нос и упершись руками в колени, Полищук склонился над картой.
– Ну? – нетерпеливо спросил Зарубин.
Полищук молчал.
– Где же эта дорога?
Староста по-прежнему молчал.
– А?
Полищук выпрямился и смущенно обвел глазами присутствующих.
– Не вижу что-то дороги, – растерянно пробормотал он.
– Нету ее тут? Не обозначена? – допытывался Зарубин.
– Ничего не разберу.
– А что видишь? – нахмурив брови, спросил Зарубин.
Губы у старика дрогнули, и он сознался:
– Ничего не вижу…
Это вызвало общий смех. Зарубин улыбнулся. «Что мы от старика требуем? – подумал он. – Наверное, и карту видит впервые!»
– Совсем ничего не видишь? – смеясь, спросил Охрименко.
– Все вижу, но ничего не разберу.
Дедушка Макуха хлопнул себя по ляжкам и хихикнул.
– Говоришь – китайская грамота? Это тебе, мил парень, не в старостах ходить, – уколол он Полищука.
Полищук беспомощно развел руками.
– Не приходилось иметь с ней дела, вот что, – оправдывался он. – А ты, видать, искушен в этой науке? – обратился он к Макухе.
Дед сразу перестал смеяться.
– Искушен, искушен! – передразнил он старосту. – Обо мне сейчас речи нет. Мой черед еще не подошел.
Зарубину вдруг стало жаль старика. Он пришел ему на выручку.
– Ты сам бывал в больнице когда-нибудь? – спросил он старосту.
Обрадованный тем, что со злополучной картой покончено, Полищук оживился, разгладил желтую, прокуренную бородку и рассказал, что лет пять-шесть назад ему довелось бывать в больнице. Он доставлял туда пиломатериалы.
Полищук хорошо помнил объездную дорогу и расположение зданий на территории больницы.
Рассказ старосты удовлетворил Зарубина. Он встал, заложил руки в карманы, прошелся по избе и остановился у окна. На дворе сгущались сумерки. Тихой, безлюдной выглядела единственная улица леспромхозовского поселка.
Никого не видно на ней. Окна в домишках закрыты наглухо ставнями, не пропускают света. А может, дома пустуют.
В голове Зарубина вырисовывался возникший совершенно неожиданно план, и командир, с того момента как заговорили о вывозке дров, все время напряженно думал о нем.
– Свет есть? – спросил он, резко повернувшись на каблуках.
– Сейчас, – ответил староста и выбежал из комнаты.
Возвратился он с ярко горящей керосиновой лампой.
Начали инструктировать Охрименко и Макуху, которые должны были на рассвете отправляться с дровами в больницу. Перед партизанами поставили задачу разведать движение по дороге, запомнить, где будут встречаться патрули, узнать, как производится проверка документов по пути. Самое же главное – попасть с дровами на территорию больницы, там заночевать, понаблюдать за ночным режимом, разведать, какова охрана, где стоят посты.