– хмуро сказал Добрынин. – Кто они такие?
– Никто на это не ответит. Полищук тоже не знает, кого пришлют, – сказал Рузметов.
– Что же с ними делать? – спросил Беляк.
Все промолчали.
– Может быть, их оставить на отдых в леспромхозе?… –
неуверенно предложил Веремчук.
– Не годится. Очень уж подозрительно будет, – покачал головой Добрынин.
– Да, так не пойдет, – согласился Зарубин.
– Возчиками займусь я сам, – внезапно сказал Костров.
– Не возражаете?
Все с любопытством посмотрели на Кострова.
«Что-то придумал», – решил про себя Зарубин.
– Хорошо! – сказал он. – Положимся на Кострова. А
теперь, Усман, скажи мне, сколько в бригаде лошадей, которых можно поставить под седло?
Рузметов начал подсчитывать.
Выяснилось, что в бригаде можно собрать пятьдесят шесть лошадей, но не хватает седел. Зато имеется шестнадцать парных саней, на которые можно посадить сразу по пять-шесть человек.
– Это совершенно другое дело, – обрадовался Зарубин.
– На шестнадцать саней мы посадим по четыре человека.
Это будет шестьдесят четыре человека. Двадцать четыре поедут верхом. Получается восемьдесят восемь. Вполне достаточно!
Уже во втором часу ночи закончили обсуждение плана операции. Послезавтра, во вторник утром, Костров, Рузметов и Веремчук с тридцатью партизанами должны быть в леспромхозе. На них возлагается заготовка дров. В среду ночью дрова должны быть доставлены в школу. Ответственным за эту часть операции назначается начальник штаба Рузметов. Костров обязан заняться возчиками. Всей операцией на месте будет руководить командир бригады
Зарубин.
Добрынин, посмотрев на часы, предложил попить чаю, прежде чем расходиться.
За чаем Рузметов вдруг, вспомнив о чем-то, хлопнул себя по лбу и начал шарить по карманам.
– Ой-ой! Совсем забыл! Дмитрию Карповичу сюрприз!
– Какой сюрприз? – удивился Беляк.
– Сейчас узнаешь, не торопись, – лукаво сказал Добрынин, догадавшийся, о чем идет речь.
– Вот, вот, нашел, читай сам. – Рузметов протянул Беляку записку Бакланова, полученную через Сурко.
Беляк быстро пробежал записку, недоуменно пожал плечами, потом прочитал еще раз вслух.
– Ума не приложу! Неужели жив?… Это не провокация? – спросил он.
Ему рассказали, каким путем попало в бригаду это письмо.
– Неужели вернется? Ну и радости будет!… Вот дела так дела!… – задумчиво проговорил Беляк и вдруг спохватился: – Да, ведь я тоже получил письмо, только не радостное.
Он извлек из подкладки своей шапчонки сложенный в несколько раз клочок бумаги и подал его Зарубину. Тот развернул бумажку, всмотрелся и вздрогнул.
– Что это? – глухим голосом спросил он.
– Кровью написано, – тихо ответил Беляк.
Все затаили дыхание. Зарубин начал читать вслух:
– «Прощай, Клава! Прощай, сын Петя! Прощайте, братья и дорогие друзья! Мой жизненный путь окончен.
Никого из вас я больше не увижу. Судьба моя и моих друзей решится на днях. Что нас ожидает, мы не знаем, но свое дело мы сделали. Никому из вас не придется краснеть за мужа, отца, брата и товарища. Хочу верить, что эти строчки, написанные моей кровью, дойдут до вас. Ваш
Андрей».
– Откуда это письмо? – спросил Бойко. Беляк рассказал, что письмо принес Микуличу надзиратель тюрьмы. В
тюрьму на днях доставили группу советских офицеров.
Среди них и этот Андрей. Над ними ведется следствие.
– Постой, постой!… О чем говорится в последней радиограмме с Большой земли? – спросил Зарубин начальника штаба.
Рузметов напомнил. В последней радиограмме командование просило разузнать об участи двадцати девяти советских офицеров, попавших в руки врага после выполнения важного задания. На Большой земле были сведения о том, что эти офицеры находятся в городе.
– Не о них ли ты говоришь? – обратился Зарубин к Беляку.
– Вполне возможно.
– А надзиратель надежный человек?
– Если бы он был ненадежный, то мы не читали бы этого письма, – сказал Беляк. – Это старый знакомый Микулича. Устроился в тюрьму по нашему поручению.
– Ты поручи ему узнать поподробнее все, что касается этих заключенных, – попросил Зарубин.
– Я уже поручил. Через неделю будем знать обо всем.
Только… Следствие-то, видно, к концу идет.
– Нельзя ли что-нибудь предпринять? – сказал Добрынин. – Ведь решается судьба наших людей. В таких случаях нам оставаться в стороне нельзя.
– А тюрьма большая? – спросил Зарубин.
– Нет, не особенно большая, – сказал Беляк.
– По-моему, один корпус, – добавил Толочко,
– Подумаем, – обещал Зарубин, – Может быть, найдем какой-нибудь способ.
Беляк отставил котелок и стал прощаться. Протягивая руку Зарубину, он спросил:
– Значит, моих людей завтра встретят?
Речь шла о людях, подготовленных подпольной организацией к уходу в лес, в партизаны. О них уже договорились раньше, но, к удивлению Беляка, Зарубин вдруг изменил прежнее решение.
– Отставим, – твердо сказал он. – Подождем неделю-другую, не больше. Мы твоих людей сначала проверим на боевой работе. На какой – это я тебе скажу после. Но очень прошу: поторопись с доставкой сведений о тюрьме.
Беляк возражать не стал. Он знал, что Зарубин скороспелых решений не принимает и уж если отменяет свое распоряжение, то причины на это должны быть важные.
В понедельник утром, еще затемно, из лагеря в леспромхоз вышли тридцать человек. В эту группу подобрали наиболее солидных, пожилых партизан. Самыми молодыми были Рузметов, Веремчук и Снежко.
К леспромхозу подошли, когда уже вечерело. Остановились в леске за рекой. На разведку пошел Снежко. Он тотчас же вернулся и доложил начальнику штаба, что все спокойно.
– Двигаемся вон к тому бараку, – указал Рузметов. – А
оружие и гранаты складывайте в баню.
Несколько человек собрали автоматы, винтовки, гранаты и понесли в указанное место. Остальные, не таясь, шумной гурьбой вошли в поселок и по единственной улице направились прямо к бараку.
В рубленом, крытом черепицей бараке было тепло и чисто. Сквозь узкие, расположенные почти под потолком окна проникал яркий свет. У самых дверей жарко горела большая железная печь. Вдоль обеих стен тянулись нары, между ними стоял стол с ножками, вкопанными в землю.
– Отдыхать будете? – спросил Полищук, зайдя в барак и пытливо поглядывая на партизан. Полищук потратил целые сутки, чтобы привести барак в порядок, остеклить разбитые окна, вымыть нары, и теперь староста явно хотел услышать похвалу себе.
– Конечно, неплохо бы тут и отдохнуть, – ответил ему капитан Костров. – Видно, что ты рук не пожалел, поработал. Прямо гостиница!
Полищук самодовольно ухмыльнулся.
– Так что же, отдохнете? – повторил он.
Костров отрицательно покачал головой.
– А кто за нас работать будет? – сказал Рузметов. –
Сколько заготовлено дров?
Староста почесал в затылке и сказал, что заготовлено маловато.
– То-то и оно! – заметил Рузметов. – Нет, папаша, нам работать надо.
– И то дело, – согласился Полищук.
– Струмент готов? – поинтересовался подошедший
Макуха.
– Все, как полагается, – заверил староста.
Не теряя времени, принялись за работу. Зазвенели пилы, застучали колуны. Партизаны сбросили верхнюю одежду.
Штабеля березовых дров быстро росли вдоль стены барака.
И все-таки к ночи сделали лишь третью часть всей работы. Рузметов выразил опасение, что когда сани придут, их нечем будет грузить, но партизаны его успокоили.
– С утра работа споро пойдет.
– Успеем. Дело привычное.
Решено было встать пораньше.
Как ни хорошо было в бараке, как ни вкусны были пшенная каша и настоящий чай, который пожертвовала для партизан жена старосты, разговоры не клеились. Партизан после трудового дня тянуло ко сну. Когда Рузметов, проверявший посты, вошел в освещенный фонарем барак, он услышал лишь дружный храп.
Во вторник поднялись чуть свет. А в полдень, в самый разгар работы, кто-то крикнул:
– Едут!… Едут!…
В поселок медленно въезжали сани.
– Ну, ребята, глядите в оба и насчет болтовни поосторожнее, – предупредил Охрименко. – И не глазейте…
Пусть себе едут, а вы работайте.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, – считал Снежко. –
Всего шесть возчиков. Это замечательно!
– Да, это неплохо, – сказал Костров. – Ожидали не меньше десяти.
Все продолжали работать, как будто не замечая появления обоза.
Обоз стал у крайних домов, под стеной леса. Возчики выпрягли лошадей, задали им корму, а сами отошли в сторонку и задымили самокрутками.
– Папаша! – обратился Рузметов к Полищуку. – Пойди-ка понюхай, что за народ. Тебе по должности надо поинтересоваться.
Полищук зашагал к возчикам. С ним пошел и Макуха.
Через несколько минут они вернулись.
– Ну как? – спросил Рузметов.
– Леший их знает, – ответил староста. – Сразу не доберешься. Сопят себе под нос, хмыкают, приглядываются, принюхиваются. Я их хочу прощупать, а они норовят меня.
– А откуда они? – поинтересовался Костров.
– Двое из Клепановки, четверо из Крапивной.
– А ты слыхал, – обратился Макуха к старосте, – что сказал про тебя тот чернобородый, когда мы от них пошли?
Он, видать, думал, что я не услышу, а у меня уши – первый сорт.
Полищук, опасаясь подвоха со стороны острого на язык старика, попробовал отмолчаться.
Но Макуха не унимался.
– Ты слыхал? – спросил он посмеиваясь. – Или не хочешь признаться?…
– Не слыхал я ничего, – угрюмо сказал староста.
– Я скажу. Не обидишься?
– Чего же обижаться, – буркнул Полищук.
– Он говорит: «Вот бы этому борову немецкому воздух из брюха спустить. Ишь, нагулял жиру!» Он тебя, видно, за фашистского прихлебателя принял.
– Скажи, пожалуйста!… – поежился Полищук. – Вот разбойник! Гляди, еще в самом деле пырнет.
– Не пырнет, – уверенно сказал Костров. – Но, по-моему, надо подумать о том, где достать «горючего».