– Куда ему там! – вмешался в разговор Поликарп. –
Пятнадцать годков всего мальчонке… А вот смотри, видишь? – Он быстро поднял рубаху, обнажая грудь. – Видишь?
На груди возчика краснели широкие рубцы.
– Гитлеровцы – собаки. Штыком… – Поликарп заскрежетал зубами и опустил рубаху. – Думал, подохну, ан нет – выжил. А кабы не эти раны, думаешь, я тут бы с вами дрова колол? И все одно уйду, дай только подкрепиться маленько, пусть легкое заживет.
– Куда уйдешь? – усмехнулся Макуха.
– В лес.
– Зачем?
Поликарп внимательно поглядел в глаза старика, как бы решая, можно ли ему довериться, и сказал:
– К партизанам.
Дед Макуха расхохотался.
– Чего ржешь? – настороженно спросил Поликарп.
Макуха умолк и, обняв Поликарпа за плечи, серьезно проговорил:
– Ладно, не ищи партизан, я тебя сам сведу к ним, только подай сигнал, когда нужно.
– Ой, брешешь, старик?… – сказал с недоверием Поликарп.
– Ей-богу…
Климыч уже успокоился. Он смущенно оглядел всех, выпил остатки самогона и снова повеселел.
– Где этот боров толстобрюхий упрятался? – прогремел он басом. – Вот бы ему сейчас всыпать горячих под самую завязку. Староста! Пусть бы знал, как на немцев работать, Ишь, сволочуга!…
– Я вот тебя этой коряжиной огрею, – подал голос из-за печки Полищук и подошел с увесистой дубиной к столу. –
Тогда разберемся, кто на кого работает.
– Свой парень, не замай, – сказал кто-то из партизан.
– Таких бы да побольше, – добавил другой.
Климыч недоуменно тряхнул головой, шумно вздохнул. Сидор залез на нары, подобрал под себя ноги и запел тоненьким, неверным голосом пьяную песню.
– Сидор! Черт окаянный! Уймись! А не то я тебе на людях выволочку устрою, – пригрозил Климыч.
– Кто он, мужик этот, Сидор? – допытывался дед Макуха у своего соседа.
– Хороший мужик, – заверил Поликарп. – Человек верный. Вот только молоть языком любит.
В среду в полдень, прежде чем грузить дрова, партизаны стали укладывать на дно саней винтовки, автоматы, гранаты. Только тогда возчики окончательно поняли, с кем они имеют дело. До этого, по признанию Климыча, они принимали партизан за жителей окрестных деревень, мобилизованных и согнанных в леспромхоз на бесплатную работу.
– Значит, неспроста все затеяно? – поинтересовался
Климыч.
– Определенно неспроста, – ответил Рузметов. – Дело будет жаркое. А твои не подведут?
– Что ты, сынок! Ни в жизнь… Я вот только дивлюсь: среди вас молодых мало – раз-два и обчелся. Как же это так?
– А где ты теперь встретишь молодых возчиков? – лукаво спросил Рузметов.
– Оно, пожалуй, верно. Хитры вы, ребята!…
– В нужный момент и молодые появятся. Ну, поехали!
Обоз вытянулся вдоль улицы. На каждых санях сидел возчик, а на передних пристроился и леспромхозовский полицай.
Солнце светило ярко, приветливо, его горячие лучи напоминали о том, что весна уже не за горами.
10
Звездной морозной ночью обоз с дровами остановился у железных ворот бывшей психиатрической больницы.
Пар от дыхания людей и вспотевших лошадей туманным облаком висит над обозом. Партизаны притихли. Они зорко вглядываются в ночной мрак. Лошади пофыркивают, потряхивают головами.
Рузметов отогнул рукав ватной фуфайки и посмотрел на светящийся циферблат.
«Вовремя приехали, – отметил он про себя. – Без четверти двенадцать. Пятнадцать минут в запасе. Хорошо!»
Полицай спрыгнул с передних саней, подошел к воротам и постучал в них кнутовищем. Звон железа гулко раздался в ночной тишине. За воротами послышался говор,
минуту спустя последовал звучный удар в колокол, а затем опять наступила тишина. Часовой, видимо, вызывал кого-то. Минуты две продолжалось томительное ожидание. Наконец ворота заскрипели на петлях и открылись.
Вышел солдат с автоматом на шее, помигал карманным фонариком и что-то буркнул:
– Трогай! Во двор поехали! – громко, чтобы все слышали, сказал полицай, беря под уздцы переднюю лошадь.
За ним потянулись другие. На длинной аллее, обсаженной соснами и елями, обоз остановился.
К головным саням подошел какой-то человек. Он вгляделся в полицая, перешел ко вторым саням, к третьим и, наконец, к тем, на которых сидел Костров.
– Кого ищете? – спросил капитан и сразу догадался, что перед ним стоит Марковский, которого недавно принимали в партию.
– Вас ищу, вас… – радостно заговорил Марковский. –
Сомневался, все ли у вас удачно. Ваши давно уже здесь, в яру отсиживаются, а меня послали предупредить. Котлы у меня в кочегарке гудят, как на паровозе. Пару нагнал такого, что, гляди, вот-вот на воздух взлетят. Команды буду ждать. Значит, все в порядке… – И он побежал.
«Зарубин тут! – с удовольствием подумал Костров. –
Как всегда, точен и аккуратен. С ним никакая операция не страшна».
Сани вновь тронулись вперед, свернули налево и в беспорядке стали возле главного корпуса, у подвального люка. Солдат, одетый в русский дубленый полушубок, суетился тут же, считал сани, указывал, куда сгружать дрова, и зло поругивался, недовольный тем, что дрова пригнали поздней ночью.
Кроме этого солдата, никого не было видно. Часовой стоял далеко, за поворотом аллеи, у самых ворот.
Подошел Марковский и вновь исчез за углом корпуса.
Костров что-то шепнул на ухо Рузметову. Тот кивнул головой и подозвал к себе рослого партизана. Неожиданно появилось новое лицо – небольшой, кругленький человечек.
– Скорняк? – позвал его Костров.
– Он самый, – ответил Скорняк и приблизился. Слышно было, как постукивают его зубы.
«От холода или от страха?» – подумал Костров и спросил:
– Узнаете?
– Как же, как же…
– Рад познакомиться, – вмешался в разговор Рузметов. –
Слышал про вас. Господа ваши спят?
– Давно.
– Ну и пусть спят. Отведите-ка вот этого молодца, – он показал на рослого партизана, – к часовому у ворот. Он имеет желание поговорить с ним в вашем присутствии.
– Пожалуйста, – согласился Скорняк.
– Идите. Смотри в оба, Рахматулин!
Солдат, принимавший дрова, вдруг взбесился: отпустив несколько русских ругательств, он вцепился в бороду
Макухи. Как после выяснилось, коварный старик, пронося мимо немца охапку дров, уронил увесистое поленце прямо ему на ногу.
Сейчас Макуха пытался освободить бороду, не решаясь начать военные действия.
– Стукай его вернее, только без шума, да в подвал, –
тихонько подсказал Веремчук Климычу. – Чего он путается да еще за бороду хватает.
Климыч оглянулся, перекрестился, – он впервые должен был убить человека, – и ударил солдата наотмашь березовым поленом по голове. Тот рухнул, не издав ни звука.
Секунду спустя его вместе с дровами спустили по желобу в подвал.
К Рузметову подошел Рахматулин и доложил, что часовой снят.
– Молодец! – похвалил начальник штаба и быстро пошел к саням.
– Счет открыт, – сообщил ему Веремчук.
– Сам видел! Ладно! Перекидывайте сани и доставайте, что надо, – коротко бросил он, отошел на несколько шагов, вернулся и добавил: – Четырех человек с автоматами к воротам. Да быстрее. Сейчас тут майор будет.
Большой двор больницы бесшумно оживал, наполнялся темными движущимися фигурами. Появились Зарубин, Добрынин, Бойко, Толочко.
Зарубин сразу принял руководство операцией.
– Двух часовых мы убрали, – отрывисто сказал он
Рузметову. – Где еще?
– Третий у ворот, тоже убран, – доложил тот.
Зарубин приказал Бойко немедленно выводить разгруженные сани в яр, где остались лошади партизан. Потом спросил Кострова, как обошлись они с возчиками, и когда тот ответил, что возчики участвуют в операции, подал команду:
– Начинаем! Все по своим местам! Костров – к дежурному! Толочко – в караульное помещение! Бойко – во второй корпус! Рузметов, за мной!
Командиры пошли вдоль стены главного корпуса, а за ними цепочкой потянулись партизаны.
Костров, Снежко и Рахматулин поднялись на второй этаж в комнату дежурного. На лестничных клетках, у дверей уже накапливались партизаны. Бесшумно, быстро скользил впереди Веремчук.
В большой комнате светло. На диване, сидя, откинувшись на спинку, спал дежурный офицер. Костров, а за ним следом Снежко и Рахматулин на цыпочках вошли в комнату. Едва они сделали несколько шагов, как где-то недалеко одна за другой грохнули четыре противотанковые гранаты. Дежурный мгновенно вскочил, но тотчас же свалился, срезанный короткой очередью из автомата.
– Документы! Бумаги! Все до одной взять! – громко сказал Костров и стал из пистолета простреливать замок сейфа.
Рахматулин и Снежко быстро опорожнили шкаф и ящики письменного стола. Подшитые дела и отдельные бумажки, печати и штампы, циркуляры и бланки – все уложено в заранее заготовленные мешки.
Вновь Костров услышал, как совсем близко, – наверное, внизу, – взорвались гранаты: одна… две… три…
– Готово! – доложил Снежко.
– Обыскать убитого! Оружие, документы, – коротко бросил Костров. Но Рахматулин уже обыскивал офицера.
– Вниз! – приказал капитан. – Сдайте все комиссару.
Рахматулин и Снежко с мешками в руках выскочили из комнаты.
Костров открыл наконец дверцу сейфа. Внутри оказались советские червонцы, имперские знаки, американские доллары, несколько больших запечатанных и залитых сургучом пакетов и, самое ценное, – альбом с многочисленными фотокарточками.
– Вот это находка! – невольно вырвалось у капитана.
Он торопливо уложил все в вещевой мешок и бегло оглядел комнату – не забыто ли что-нибудь. Где-то со звоном вылетели оконные стекла. Слышно было, как по крыше топают чьи-то тяжелые шаги. Внизу строчили автоматы и глуховато щелкали пистолетные выстрелы.
Когда Костров выбежал из комнаты на лестничную площадку, на дворе раскатилась длинная пулеметная очередь.
«Наши пулеметов условились не брать! – мелькнуло у
Кострова. – Значит, немецкий пулемет».