Селифонов, накрывшись с головой плащ-палаткой, засветил карманный фонарик и посмотрел на часы. Было без десяти три.
«Не приедут гости, – твердо решил он про себя. – Будут ожидать света». И крикнул связному:
– Подменить дозорных, выставить двух часовых. Остальным отдыхать.
Томительное напряжение спало. Послышался приглушенный говор, короткие смешки. Партизаны без пояснений поняли, что гестаповец, видимо, не решился предпринять ночную прогулку.
– Теперь бы еще курнуть малость. Затяжечки три-четыре, – несмело проговорил кто-то.
– Кто хочет курить – на двести метров в лес, – сказал
Селифонов, и с земли поднялись почти все сразу.
Когда взошло солнце, партизаны были на своих местах.
Селифонов внимательно оглядывал местность. Протока впадала в небольшое красивое озеро. Над озером висел облачком прозрачный утренний туман. Утки стаями кружили над водой.
Лесная дорога, прямая, как стрела, просматривалась не менее чем на километр в обе стороны. Селифонов приказал снять дозорных и вел теперь наблюдение сам.
В начале седьмого со стороны города показалась машина. Она шла с большой скоростью.
У самого моста, в заливаемой полой водой низине грунтовая дорога переходила в выложенную прогнившими бревнами. Здесь машина сбавила ход и неуклюже запрыгала по бревнам.
«Мерседес», – отметил про себя Селифонов. – Автомобиль на тихом ходу въехал на горбатый мост, не вызывавший с виду никаких подозрений. Но на самой середине моста подрубленные партизанами бревна вдруг провалились, и передние колеса машины повисли над протокой.
«Мерседес» застрял.
Партизаны выскочили из засады и устремились к мосту.
Послышались грозные выкрики: «Руки вверх!», «Хенде хох!»
Стволы винтовок и автоматов угрожающе уставились на пассажиров. Из машины вытащили немецкого офицера и шофера. Третий оказался русским, хотя и был одет в немецкое обмундирование.
– Наладить мост!… Машину – в озеро!… И чтобы никаких следов!… – приказал Селифонов, когда пленные были обезоружены. И тут же подумал, вглядываясь в офицера: «А те ли это, кого мы ожидали? Обер-лейтенант.
Щуплый, сутулый, молодой. Будто похож. А вдруг да не он?»
– За мной! – Он взмахнул рукой и направился к лесу.
Отойдя на сотню метров от дороги, Селифонов остановился, чтобы дождаться партизан, возившихся с мостом и машиной. Внимательно разглядывая пленных, испуганно косившихся на конвоирующих их партизан, он вдруг резко спросил у предателя в немецком мундире:
– Фамилия!
– Ду… Дубняк… Дубняк… – пролепетал тот, стуча зубами.
– А это что значит? – Селифонов дернул за борт мундира.
– Я… я… референт гестапо по русским делам…
– Это кто? – кивнул Селифонов в сторону офицера.
– Обер-лейтенант Бергер… заместитель начальника отделения гестапо…
– Хватит! – оборвал Селифонов.
– Что вы со мной хотите делать? – жалобно спросил
Дубняк.
Дед Макуха, стоявший позади, ответил коротким смешком:
– Пристроим куда-нибудь… Найдем работенку…
– Что вы этим хотите сказать?
– А то, что уже сказал, – спокойно ответил старик.
«Ну, можно считать, что все в порядке, – думал Селифонов. – И волки сыты, и овцы целы. Как сказал Костров, так все и вышло. Вот голова у парня, – позавидуешь! А вон и ребята идут…»
Поимка Бергера на несколько дней задержала выход в свет очередного номера подпольной партизанской газеты.
Обер-лейтенант рассказал Кострову и Веремчуку много интересного и назвал фамилии людей, сотрудничающих с гестапо и предающих советских людей.
Поэтому Костров поместил в газете уведомление:
«Товарищи! Попавшие в наши руки гестаповцы Бергер и Дубняк выдали своих подручных, изменников родины, продавшихся фашистам. Вот они: Калина Степан – торговец, Бурнаков Фома – директор школы стенографии и машинописи, Воркут Поликарп – заведующий аптекой, Еманов Семен – владелец кафе, Золотовский Вадим – содержатель заезжего двора, Бадягин Виктор – диктор радиоцентра. Остерегайтесь предателей! Знайте все, кто они на самом деле. Пусть трепещут их рабские души! Пусть знают они, что за каждым из них следят тысячи советских людей и следим мы – советские партизаны! У народа зоркие глаза и хорошие уши. Не уйти предателям от карающей руки народа».
Все предположения Кострова оправдались. Бергер не поставил никого в известность о своем выезде. Более того, письмо майора оказалось в кармане Бергера. Таким образом, гестаповцы лишились улик и отпадала угроза разоблачения Полищука, упомянутого в письме.
– Ты прав оказался, Георгий Владимирович, – сказал
Зарубин начальнику разведки. – Я никак не ожидал…
– А вы были правы, – напомнил Костров, – в своем утверждении, что ночью Бергер не решится ехать.
Зарубин рассмеялся.
– Дипломат! Получается, что мы оба правы.
Утром к Зарубину прибежал Топорков и подал расшифрованную радиограмму.
– «Молния», – доложил он. – Слушать будут через полчаса…
Зарубин быстро пробежал глазами листок бумаги и сказал:
– Отвечай: «К приему самолетов готовы».
…Ночью прилетели два трехместных самолета с боеприпасами, медикаментами и продуктами. В них усадили
Шеффера и Бергера. Улетела и Наталья Михайловна Зарубина. Недолго ей довелось пожить в лесу, хотя она сразу начала входить в роль партизанского врача. Приказание о ее выезде пришло с Большой земли. Зарубин радировал, что Наталья Михайловна хочет остаться в отряде, но в ответ получил повторное приказание. Пришлось подчиниться.
16
В ту ночь, когда отряд провожал на Большую землю
Наталью Михайловну Зарубину, Беляка через посыльного вызвали в управу.
«Что-то стряслось», – думал с тревогой Беляк, шагая рядом с посыльным по улицам города.
Откуда может грозить опасность? В городе переполох в связи с исчезновением Шеффера и Бергера. От первого хоть машина сгоревшая осталась, а от второго – никаких следов. Пропали также референт Дубняк и шофер Бергера.
Но чего можно опасаться с этой стороны? Все сделано чисто. Может быть, газета? Очередной номер еще не вышел, – возможно, выйдет завтра. Кудрин и Найденов вторые сутки не выходят из церковного подвала. Микулич?…
Но он полчаса тому назад ушел от Беляка живой и здоровый. Остальные подпольщики не знают Беляка.
«Неужели заметили, что я посещал Карецкую? –
мелькнуло подозрение. – Тогда дело дрянь. О том, что она исчезла, знает, пожалуй, полгорода». – И Беляк стал упорно восстанавливать в памяти все обстоятельства, при которых он появлялся в квартире Карецкой, стараясь вспомнить хоть какую-нибудь допущенную им ошибку, неосторожность.
Он посещал ее только с наступлением полной темноты.
Никогда не замечал, чтобы кто-нибудь видел, как он входит в дом.
«Уж не Багров ли попался? – подумал Беляк и тут же возразил сам себе: – Тогда почему в управу вызывают, а не в гестапо? Нет, не то… Герасим парень осторожный».
Багров покинул город еще в полдень с попутной крестьянской подводой, везя с собой документы, изготовленные по просьбе Кострова. Сейчас он должен был быть уже в лагере.
В управе дежурный объяснил Беляку, что его вызвал
Чернявский.
– Он сегодня чумной какой-то, – добавил дежурный, –
сам не свой.
Чернявский с растерянным и каким-то помятым лицом ходил по длинному кабинету, поминутно хватаясь за голову. На вопрос Беляка: «Что произошло?» – он вместо ответа протянул ему листок бумаги. При одном взгляде на эту записку у Беляка сразу стало легко на душе – все сомнения исчезли.
– Господи! Что же это такое?… – взмолился Чернявский. – Вы прочтите…
Беляк с удовольствием прочел вслух:
– «Ты, фашистский недоносок! Считай себя покойником. Пришел и твой черед. За слезы матерей, чьих детей ты угнал на каторгу, за погубленные жизни советских людей тебя ожидает смерть. Возмездие восторжествует. Советские партизаны».
Это был «задаток».
– Я вам доверяю, господин Беляк, – волнуясь, заговорил
Чернявский. – Об этом письме еще никто не знает… Видите, оно напечатано на пишущей машинке… Шрифт мне что-то знаком… Поинтересуйтесь, проверьте, не из управы ли эта машинка?
– Хорошо, – сказал Беляк. – Но почему вы решили, что письмо, это адресовано именно вам?
– Боже! Вы еще спрашиваете! Во-первых, я нашел его на своем столе, во-вторых, вот… вот! – и он показал конверт, на котором очень четко было написано: «Лично. Заместителю бургомистра господину Чернявскому».
Животный страх охватил предателя.
– Хваленая гестапо!… – стонал он, обхватив голову руками. – Где же она? Где? Где все эти вездесущие и всемогущие гестаповцы? Они о чем-нибудь думают? Они не в силах защитить нас, верных слуг Германии. Хваленый
Бергер! Это же не гестаповец, а кретин. Он сам влип где-то, как кур в ощип, и перьев не оставил… И они еще о чем-то думают… в чем-то уверены!… Нет! – Чернявский тяжело упал в кресло. – Не гестаповцы и не мы здесь хозяева. Не мы… Вот! – Он выхватил из рук Беляка письмо. – Вот хозяева! Что хотят, то и делают с нами… Убивают, выкрадывают, взрывают… И никаких следов.
– Вы напрасно принимаете так близко к сердцу эту ерунду, – заговорил Беляк.
– Ерунду? Близко к сердцу! – завопил Чернявский. – А
что бы вы делали на моем месте?
– Не волновался бы. Это просто угроза. Вас они достать не в состоянии, а поэтому хотят попугать.
– Вы думаете? – нерешительно спросил Чернявский.
– Не думаю, а уверен. Если бы они имели возможность с вами расправиться, то не посылали бы этой записки.
Заместитель бургомистра замолчал, о чем-то раздумывая и не сводя остекленевших глаз с Беляка. После длительной паузы он спросил:
– Как вы считаете, показать письмо в гестапо?
Беляк сделал вид, что обдумывает ответ, потом пожал плечами и произнес:
– По-моему, незачем. Вы же сами говорите, что они бессильны…
– Вы простите меня, – извиняющимся тоном сказал
Чернявский, – я наболтал много лишнего… разнервничался… Пусть это останется между нами.