Охрименко бросил около печки охапку сухих дров и принялся раздувать огонь.
Дрова занялись быстро, пламя запрыгало, потянулось кверху, по лицам побежали тени.
– Загрустили что-то, товарищи дорогие, – проговорил
Охрименко.
Пушкарев поднял голову от бумаги, снял очки и спрятал их в футляр.
– Как на дворе? – поинтересовался он, не ответив на замечание Охрименко.
– Холодно и ветрено.
– Теперь закрутит, к тому время идет, – вмешался в разговор Добрынин. Он полюбовался заплатой и повесил полушубок на стену. Потом подошел к огню, выхватил горячий уголек и, покидав его с ладони на ладонь, прикурил затухшую цигарку.
Зарубин сладко спал, примостив голову на вытянутой руке Кострова. И хотя рука у Кострова затекла и одеревенела, он не высвобождал ее, чтобы не нарушать сон Зарубина.
Добрынин спросил у Кострова, который час.
– Свои-то я, видно, забыл завести утром. Остановился хронометр, – пожаловался он, держа часы на ладони.
Костров осторожно приподнялся, чтобы взглянуть на часы, но Зарубин сразу проснулся.
– Бойко не вернулся? – спросил он, спуская с топчана ноги. Можно было подумать, что во сне ему снился Бойко.
– Нет, не вернулся. Заждались уж… – ответил Добрынин.
– Да, все сроки вышли, товарищи, – сокрушался Пушкарев. – Что могло стрястись? Ума не приложу… Дорога известна, погода хорошая, ребят он отобрал лучших.
Бойко ушел три дня назад, по первому снегу. В бригаду поступили сведения, что с одной из железнодорожных станций немцы должны отправить для фронта состав, груженный крупным рогатым скотом.
Сведения поступили поздно, времени на проверку их не оставалось. А совершить налет было необходимо по двум причинам: во-первых, не следовало пропускать груз к фронту, во-вторых, бригаде надо было создать свои запасы мяса.
Командир отряда Бойко поставил сотню лучших бойцов на лыжи и повел кратчайшим путем к разъезду, где решили задержать состав.
И вот наступили уже третьи сутки, а Бойко не возвращался и никаких сведений от него не поступало.
В штабе бригады забеспокоились. Решили послать людей в разведку.
– Происходит что-то непонятное в последнее время, –
почесывая затылок, сказал Добрынин.
Пушкарев поглядел на него сердито.
– Запомни, комиссар, – поучительно заметил он, – что ничего не происходит в природе такого, что не должно происходить.
Добрынин усмехнулся.
– Чему ты смеешься? – насторожился Пушкарев.
– Странные вещи ты иногда говоришь, Иван Данилович, – проговорил Добрынин. – По-твоему, и то, что случилось у нас в четверг, тоже должно было неминуемо произойти?
А на прошлой неделе в четверг действительно произошел случай, озадачивший всех.
Отряды давно уже нуждались в помощи Большой земли. Прежде всего требовались медикаменты, концентраты, махорка. Но принять самолеты было невозможно, – земля от дождей разбухла и об устройстве аэродрома не могло быть и речи. Посадить самолет еще можно было, а уж подняться он никак не смог бы. «Сядет, как муха в мед, –
говорил Охрименко, – и придется сидеть ему до морозов».
Большая земля обещала выбросить груз на парашютах, но только с наступлением летной погоды. Все с нетерпением ожидали хорошей погоды, но получилось так, что, когда на Большой земле стояла летная погода, на Малой еще шел дождь или снег. Наконец в четверг вечером
Большая земля предупредила о присылке транспортного самолета.
Группа партизан под руководством Добрынина отправилась принимать груз.
В условленное время, точно минута в минуту, послышался рокот мотора и самолет проплыл высоко над лесом.
Партизаны пустили белую ракету. Самолет ответил тем же.
Тогда запалили три костра треугольником. Ребята засуетились, забегали, задирая головы в темное, беззвездное небо. Самолет ушел в сторону, приблизился вновь, неожиданно свалился в пике и, с ревом устремившись вниз, сбросил пять фугасных бомб.
Шесть партизан было убито, девять ранено. Потери могли быть и большими, но, к счастью, часть бомб попала не на поляну, а в лес. Стало очевидно, что вместо ожидаемого самолета прилетел немецкий. Утром это подтвердилось окончательно. Большая земля передала радиограмму, в которой сообщалось, что из-за неисправности в моторе самолет вернулся с задания и придет только в ночь на субботу.
Но как фашист мог прилететь именно в то время, когда партизаны ждали самолет? Откуда он узнал, что белая ракета является ответным сигналом? Все это осталось загадкой.
Это происшествие и имел в виду Добрынин.
Но Пушкарева ничто не могло заставить отказаться от своей точки зрения.
– Да, и это событие должно было произойти, – горячо ответил Пушкарев. – Надо смотреть на все глубже, в связи с другими явлениями… Без причин, батенька мой, как тебе известно, ничего не бывает, и я сейчас докажу…
Доказать ему не удалось. Вошел дежурный по лагерю и доложил, что возвратился Бойко со своими людьми.
– Скота много пригнал? – вскочив с топчана, спросил
Зарубин.
– Ничего не пригнал, товарищ майор, с пустыми руками вернулся.
Зарубин быстро натянул стеганую ватную куртку, нахлобучил задом наперед ушанку и выбежал из землянки.
«Что за ерунда? – взволнованно думал он. – Выходит, прав комиссар, что в лагере стали твориться непонятные вещи! Если не было скота, так где пропадал Бойко трое суток? Ну, сутки на дорогу туда и обратно. А двое суток? И
зачем я послушался какого-то идиота и прогонял без толку людей! Сколько раз давал себе слово не предпринимать ничего без тщательной проверки, и вот на тебе!»
Бойко командир нашел в расположении отряда. Простуженным, охрипшим и усталым голосом он отдавал какие-то распоряжения своим командирам, а потом обратился к дедушке Макухе, состоявшему при отряде на правах старшины.
– Папаша, – сказал просительным тоном Бойко, – в нашем хозяйстве сухие портянки водятся?
– Непременно, Фомич! – ответил старик. – На такой случай я даже суконные приберег.
– Организуй парочку, – попросил Бойко. – Ноги у меня что-то совсем подгуляли… Даже ходьба их не разогрела. –
И он с тяжелым вздохом, как-то странно ступая, точно шел вброд по воде, направился к своей землянке.
Зарубин уже готов был накричать на Бойко за то, что он измучил людей, не прислал связного, не предупредил о задержке и заставил всех беспокоиться. Но, увидев его странную походку, услышав его голос, необычный, глухой, Зарубин почувствовал прилив жалости к этому всегда исполнительному, требовательному к себе командиру, вспомнил тяжелое горе, надломившее Бойко, и сдержался.
– Жив, Григорий Фомич? – спросил он подошедшего
Бойко и протянул ему руку.
– Еле-еле жив, товарищ майор… – ответил тот.
«Что-то неладно! Что-то стряслось! – подумал Зарубин.
– Бойко никогда так не отвечал. Почему еле-еле?»
– Что произошло?
– Хорошо, что ноги унесли, Валентин Константинович.
Так нарвались, что и говорить стыдно…
– Пока ничего не понимаю, – нахмурился Зарубин.
– Сейчас я вам доложу подробно. Разрешите только зайти переобуться?
– Пойдем к нам, в штабную, – предложил Зарубин. – У
нас тепло. Там переобуешься. Что с ногами?
– Видимо, подморозил маленько.
– Ну-ка, давай сюда руку, – сказал Зарубин. – Вот так. –
И, поддерживая Бойко, он направился к землянке.
Бойко обморозил ноги. Это стало ясно, как только он разулся. Послали за доктором. Не задавая никаких вопросов, майор Семенов внимательно осмотрел его.
– Обморожение первой степени, молодой человек, –
объявил он. – Надеемся, что все окончится благополучно.
Бойко улыбнулся.
Доктор глядел на него строго, поверх очков. Он не любил шуток.
– Чему улыбаетесь?
– Насчет молодого человека.
– А-а-а, – протянул Семенов, – а мы думали другое.
Доктор всегда говорил не от себя, а как будто от нескольких лиц: «мы считали», «мы находим», «подумаем»,
«надеемся».
По просьбе Семенова Охрименко принес в землянку котелок снега. Доктор начал энергично растирать обмороженные места на ногах Бойко. Потом он проделал то же самое с помощью бинта, намоченного в холодной воде.
Когда кожа на пальцах покраснела, доктор смазал ее вазелином и приказал Бойко расположиться подальше от огня, лечь и поднять ноги кверху.
В такой необычной позе Бойко пришлось рассказать обо всем, что произошло с ним.
Только он начал говорить, как вошли Толочко и Веремчук. Появление Веремчука сопровождалось едким запахом бензина и машинного масла, распространившимся в землянке. Веремчук недавно раздобыл себе новый мотоцикл и в свободное время занимался его сборкой и разборкой.
Командиры отрядов осторожно закрыли за собой дверь и уселись рядком на пороге. Они тоже были обеспокоены неудачей своего товарища и пришли послушать доклад
Бойко.
… К железнодорожному пути группа Бойко вышла задолго до появления эшелона. Пользуясь наступившими сумерками, партизаны подготовили все для разборки пути и хорошо замаскировались.
– Когда, по моим расчетам, – рассказывал Бойко, – осталось не больше получаса до прихода поезда, я дал команду разбирать путь. Люди были расставлены правильно.
В обе стороны поставил охранение, несколько человек выделил для прикрытия. Впереди, на повороте пути, у меня сидел Бедило. Я его предупредил, что если пойдет не тот состав, которого мы ожидаем, пусть даст одну ракету в сторону. Почти точно в назначенное время слышим гудок.
Значит, идет. Бедило не подает сигнала. Ну, думаю, все в порядке. Обычно на закруглении поезда ход замедляют, а этот, смотрю, несется на всех парах и два паровоза зачем-то впряжены. Паровозы влетели на разрыв пути, грохнулись, и вагоны полезли друг на друга. Я еще подумал: «Пропадет много скотины». И вдруг как рванет, да так, что все мы с ног повалились. Что за чепуха? Не поймем, в чем дело. Не успели опомниться, чуть приподнялись, опять как громыхнет, раз, другой, третий, четвертый. Лежим плашмя, а нас только подбрасывает. Пошла такая кутерьма, – взрыв за