нет ли где посторонних глаз. Потом он вновь поворачивался и быстрее, уверенней шел вперед. Так он вышел к окраине города, миновал шоссе и зашагал по заметенному снегом жнивью в открытую степь…
Это был Дмитрий Карпович Беляк. Он торопился к элеватору. Время, назначенное для сбора, истекало.
В подвале элеватора Беляка уже ожидали Снежко, Костров и Якимчук. Посмотрев на часы, Снежко обернулся к сидящему в углу на корточках Якимчуку.
– Пора, папашка! Дуй на-гора! Смени Микулича, а то замерзнет старик.
Якимчук вздохнул и молча вышел. Через несколько минут в клетушку вошел занесенный снегом Микулич.
– Что за погода!… – Он покачал головой. – Буран за бураном. Злой февраль выдался.
– «Как февраль ни злися, как ты, март, ни хмурься, а весною пахнет», – так, кажется, говорили в старину? –
спросил Снежко.
– Говорили и так и по-другому, а пока что этот весенний запах до костей пробирает. Как вы только терпите здесь вторые сутки? – с возмущением сказал Микулич.
– Терпи, казак, атаманом будешь, – заметил Снежко.
– Ну уж нет, извиняюсь, не согласен, – решительно заявил Микулич.
– С чем не согласен-то? – удивленно спросил Снежко.
– С тем, что терпеть надо.
– А что предлагаешь взамен терпенья?
– Подумать надо, можно и предложить. На худой конец, у меня на кладбище в любом склепе лучше будет. Я хоть кипятком снабжать буду. Нельзя же самим себя заживо хоронить. Тут настоящий холодильник. Этак недолго и в ящик сыграть.
– Тоже дело не страшное, – отозвался Снежко, – в ящик, так в ящик.
Микулич поглядел на Снежко, как бы желая проверить, серьезно он говорит или шутит, и, видя, что тот молчит, заговорил укоризненно:
– Как же это так? Ты, парень, своей жизни не хозяин, а потому и бросаться ею нечего. И я и вон Владимирович –
все мы своим жизням не хозяева. Я так понимаю: наши жизни для дела требуются, а поэтому их беречь надо. Так что насчет ящика ты не совсем того… – И, довольный своим поучением, Микулич умолк.
– Не возражаю, – весело согласился Снежко. – Ты прав, конечно. У меня это так просто сорвалось. Согласен с тобой целиком и полностью.
– Ну вот и правильно, – миролюбиво закончил польщенный Микулич. – Поэтому я и говорю, что больше сидеть в таком холодильнике не следует – застудиться можно. Послышались шаги, говор, и вслед за тем вошли
Якимчук и Беляк.
– Благодать-то у вас здесь какая! – отряхивая снег и потирая озябшие руки, произнес Беляк. – Вы посмотрите только, что на дворе творится.
Костров и Снежко поглядели на Микулича и рассмеялись.
– А ты говоришь – холодильник! – упрекнул Снежко.
– Ничего, ничего, – не сдавался старик, – он с часик посидит – запоет другое.
Теперь наверх пошел Микулич, чтобы встретить еще одного гостя – Марковского, из-за которого сегодня все собрались здесь.
Несколько дней назад с Большой земли неожиданно сообщили по радио новость. Было точно установлено, что в здании, которое раньше занимала психиатрическая больница, теперь размещается школа абверкоманды, где подготавливают для переброски за линию фронта кадры шпионов, диверсантов, террористов. На Большой земле выловили нескольких вражеских лазутчиков, прошедших эту школу, и они дали о ней самые подробные показания.
После этого командование партизанской бригады получило указание: разгромить школу, захватить документы,
уничтожить личный состав. Сейчас под руководством капитана Кострова шла кропотливая, всесторонняя подготовка к этой ответственной операции.
Микулич вскоре возвратился вместе с Марковским, и
Костров, не мешкая, приступил к делу. Марковский подробно рассказал о Скорняке, которого отлично изучил за период совместной работы. Как и всякий нечистый на руку человек, Скорняк был труслив, дорожил не в меру своей собственной персоной, и, по словам Марковского, припугнуть его ничего не стоило.
Через бывших работников психиатрической больницы
Марковский узнал, что приход оккупантов застал Скорняка в прежней должности – больничного завхоза. Здания больницы сразу приглянулись гитлеровцам. Это были фундаментальные, благоустроенные корпуса с водопроводом, канализацией и центральным отоплением, с надворными пристройками, расположенные в сосновом бору в семи километрах от города и обнесенные высоким кирпичным забором.
Вначале оккупанты хотели разместить здесь госпиталь, но потом почему-то раздумали. Больница в первые месяцы оккупации продолжала жить своей жизнью. Больные, которых не успели эвакуировать, и медперсонал, не пожелавший их бросить на произвол судьбы, оставались на месте. Не покидал своего «поста» и завхоз Скорняк.
Но в декабре сорок первого года на территории больницы неожиданно появилась группа гитлеровских офицеров. Это была специальная комиссия от абверкоманды.
Офицеры тщательно осмотрели оба корпуса, подсобные постройки, обошли палаты, заглянули в кладовые, облазили чердаки, подвалы и, видимо, остались довольны помещением. Около комиссии все время крутился завхоз
Скорняк. Когда стало ясно, что оккупанты будут занимать больницу, Скорняк через переводчика спросил старшего офицера в чине майора:
– Как же быть с этими?…
– С кем?
– С психами?…
– А-а-а… – протянул майор и задумался. Действительно, больных девать было некуда.
Скорняк хихикнул, осененный внезапной мыслью, и, поднявшись на цыпочки, шепнул что-то переводчику.
– Что он бормочет? – поинтересовался майор.
– Предложение у него есть… и довольно занимательное, – доложил переводчик.
– Что за предложение?
– Он предлагает отпустить этих, как он их назвал, психов, по домам… в долгосрочный отпуск… Открыть двери палат на день, и они расползутся сами, как тараканы.
Этот господин, – переводчик кивнул на Скорняка, – работает тут давно. Он заверяет, что больные все местные, по характеру спокойные и рады будут оказаться дома.
Офицеры захохотали. Предложение пришлось им по душе.
– Идея! Шедевр! – щелкнул пальцами майор.
Осуществление этой идеи возложили на Скорняка. В
помощь ему нарядили несколько солдат.
Холодной декабрьской ночью около трехсот человек душевнобольных разбрелись по городу и его окрестностям.
Одни из них бросались на прохожих и наносили им побои,
другие метались по улицам, умирали от холода и голода под заборами.
Помещение психиатрической больницы освободилось.
Медперсонал разбежался. Остался один Скорняк, которого и взял к себе на работу руководитель школы, разместившейся на территории больницы.
– Ну, как решим? По-моему, необходимо побеседовать со Скорняком, – сказал Костров.
Мнения разделились. Беляк и Снежко были за беседу со
Скорняком, хотя и не знали всех соображений Кострова.
Микулич и Якимчук высказались против. По их мнению, встреча с предателем не могла дать ничего хорошего.
Марковский предпочитал не высказывать своего мнения, считая себя человеком недостаточно осведомленным в делах подполья.
Тогда Костров объяснил, чего он хочет добиться этой встречей. Объяснения его были столь убедительны, что все тотчас же склонились на его сторону.
Не вызвал споров и вопрос о том, кто именно будет беседовать со Скорняком. Единодушно решили поручить это дело Кострову и Снежко. Оставалось только решить, где провести встречу. Было предложено несколько мест: кладбище, квартира Марковского, будка Якимчука, подвал элеватора. Все эти предложения Костров спокойно, но решительно отверг.
– Давайте побеседуем с ним в его же доме, – сказал вдруг Снежко.
Это было очень смело, рискованно и заставило всех призадуматься.
Костров видел смысл в предложении Снежко. Оно было выгодно хотя бы тем, что исключало необходимость показывать предателю квартиру кого-либо из подпольщиков.
«С оружием в руках мы всегда сможем покинуть его дом, и ничего с нами он не сделает, – рассуждал про себя
Костров. – Как я раньше не пришел к такой простой мысли?»
Но он хотел, прежде чем высказать свое одобрение, послушать мнение других.
– А как же семья? Ведь у него полон дом, – задумчиво произнес Беляк.
– Но мы не с семьей, а с ним будем разговаривать, –
резонно возразил Снежко. – Неужели в доме не найдется комнатушки, где можно побеседовать с глазу на глаз?
– Комнат хоть отбавляй, – заверил Марковский. – За этим дело не станет.
– Да и он сам, наверно, не совсем дурак, чтобы при семействе с чужими людьми беседовать, – добавил Микулич.
– В таком случае, можно, – высказался Якимчук. – Надо только проследить, чтобы в это время в доме посторонних не было.
– Мой вариант самый подходящий, – продолжал доказывать Снежко. – Договоримся с ним – хорошо, не договоримся – что же делать, не надо. Пригрозим ему – и лови ветра в поле.
Предложение Снежко было принято. Решили «навестить» Скорняка в его квартире.
Марковский сообщил, что по субботам Скорняк приезжает домой, проводит в семье вечер, воскресный день, а в понедельник утром снова отправляется в школу. Микуличу и Марковскому тут же поручили точно выяснить, один ли будет Скорняк в доме в эту субботу или с кем-либо из посторонних. Им же предстояло наблюдать за домом, когда в него войдут Костров и Снежко.
На том и порешили.
Вечер в субботу был тихий, безветренный. После вчерашней вьюги установилась хорошая погода.
Дом Скорняка выходил на улицу пятью окнами и парадным крыльцом. В трех окнах узкими полосками проглядывал свет. Зная, что хозяин у себя и посторонних в доме нет, Костров и Снежко поднялись по ступенькам на крыльцо и постучали в парадную дверь.
Послышались шаги. Дверь приоткрылась, насколько позволяла накинутая изнутри цепочка, и женский голос спросил:
– Вам кого надо?
– Господина Скорняка, – ответил Костров.
– А кто вы будете?
– Мы из городской управы, от заместителя бургомистра господина Скалона.
Дверь захлопнулась.
– Видали вы гуся! – возмущенно шепнул Снежко. – Без доклада не принимает.